Я слышу, как папа протяжно вздыхает.
– Хреново. И ты, такая большая девочка, не смогла ее остановить?
В его голосе слышится напряжение. Я настораживаюсь, потому что знаю, каким он бывает, когда на него находит. Меня охватывает чувство, что из глаз вот-вот брызнут слезы.
– Почему вы с мамой опять ругаетесь?
– Детям этого не понять, дружок.
– Я могу поговорить с Энни?
– Сейчас, – через мгновение нехотя говорит он.
– Колли?
Когда она произносит мое имя, меня накрывает жаркая волна любви.
– Привет, – говорю я, – как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, – отвечает она, – только вся чешусь. Почему вы с мамой меня бросили?
Она кажется мне такой маленькой, в ее голосе столько тоски, что у меня сжимается сердце, будто фланелевая тряпка.
– Нам с мамой надо поговорить, – говорю я Энни, – ведь она, сестренка… Она больна.
– Так же, как я?
– Типа того.
– Колли, а ты можешь сделать так, чтобы ей стало лучше?
– Попытаюсь, – отвечаю я, хотя на деле все больше впадаю в отчаяние. Как вообще вернуть в норму неуравновешенного человека? – А пока слушайся папу, хорошо?
– Да, – отвечает она. Но мне все равно тревожно. В ее голосе пробивается плаксивый тон, являющийся неизменным предвестником шалостей. Значит, жди проблем.
– Лучше вообще ничего не говори папе, – продолжаю я, – ты меня поняла? Если скажешь, мне придется тебя наказать.
– Хорошо, Колли, – произносит она своим тихим, испуганным голоском.
Однако гарантий нет никаких, Энни у нас девочка непредсказуемая.
Прижимая к уху трубку, я слышу, как на том конце кто-то тихо произносит:
– Ирв?
Потом слышится сдавленный звук, тут же сменяющийся аханьем.
– Здравствуйте, миссис Гудвин, – говорю я. Может, папа и ее стал дергать за волосы? Я не удивлюсь. Рано или поздно он поступает так со всеми. – Как мистер Гудвин? Как Сэм? Как Натан?
– Она как раз только что забежала, посмотреть, как мы, – вновь говорит папа в телефон.
– Знаешь что, – говорю ему я, – мне здесь с мамой хорошо. Тебе лучше остаться дома. Остаться и побыть с Энни.
Он что-то говорит, но я нажимаю маленькую красную кнопочку, и его голос пропадает. Отключаться, пока он не закончил, пожалуй, не стоило, ему это очень не нравится. Но я не хочу, чтобы он за мной приезжал. Энни нельзя оставлять одну. Не уверена, что мама сейчас тот человек, которому стоит рядом с ней находиться.
«Скоро у нас может появиться другая мама», – говорит Бледняшка Колли.
Я страшно взволнована, а в такие минуты все вокруг меня бурлит в вихре кипящего пара.
«Успокойся, Тепляшка Колли», – продолжает она.
«Заткнись».
Но она права, мне на самом деле надо успокоиться. Перед глазами пляшут яркие мушки, внутри вскипает то самое чувство, которое мне не остановить.
Я зажмуриваю глаза, сжимаю кулаки, неподвижно замираю и стою так до тех пор, пока окружающий воздух не перестает клубиться жарким черным маревом.
«Лучше бы тебе найти что-нибудь острое. В глаз иглу воткни!»
«Мама считает ножи», – говорю я Бледняшке Колли.
«Спорим, она их спрятала?»
Иногда Бледняшка Колли буквально блещет умом. Ящичек для ножей зияет пустотой. Как и большая подставка для них на кухонной стойке.
Я максимально выдвигаю ящичек. «Может, один все же остался? Может, куда закатился?»
«Хорошая мысль, – без особой охоты соглашается Бледняшка Колли. И через мгновение добавляет: – Слушай, там что-то есть».
Я достаю находку. Это старая черная коробка, усеянная разноцветными кнопками. С антенной, будто у радиоприемника.
«Что это?»
«Не знаю».
Я провожу по кнопкам пальцами, как по клавишам пианино. Сзади имеется панель – я ее открываю. Внутри все покрыто белым налетом. Что бы эта коробочка собой ни представляла, теперь она точно не работает.
Я нажимаю небольшую кнопочку, похожую на конфетку, но не вижу, чтобы это к чему-то привело. Похоже, неисправна. Однако мне нравятся сломанные вещи, больше не нужные другим, поэтому я кладу ее в карман.
Потом возвращаю мобильный телефон обратно на комод – осторожно, как живое существо. На секунду замираю, слушая мамино дыхание, а когда опять поднимаю на нее глаза, вижу, что она на меня смотрит.
– Тебе что-нибудь нужно, Колли?
Не думаю, что она видела, как я клала ее телефон. Или все же заметила?
Я стараюсь добавить в голос немного меда, подражая Энни.
– Мамуль, может, расскажешь мне, что было дальше?
Ей, похоже, это приятно.
– Хорошо, – говорит она.
Оружия у меня нет, бежать я не могу, поэтому мне остается только одно – подружиться.
Роб, когда-то давно
От усталости у меня все валится из рук, рубить собакам по утрам мясо с каждым днем становится все более отвратительно. После того как Джек привиделись призраки собак, я всю ночь не сомкнула глаз. Большой палец под бинтом легонько пульсирует. Мии я сказала, что ударила его молотком.
– Ты в порядке? – в двадцатый раз спрашивает меня Джек.
Не знаю, что ей на это ответить. Сама она выглядит как обычно, разве что немного уставшей. Поверить в то, что прошлым вечером она пыталась откусить мне палец, очень и очень трудно.
– Джек, что это было?
– Я думаю, мне приснился сон.
– Понятно, – отвечаю я.
На сон, конечно же, совсем не похоже, но спорить у меня нет ни малейшего желания.
– Это больше не повторится, Санденс, – говорит она, – обещаю тебе. Просто еще немного, и я здесь сойду с ума. Нам надо привести в действие План.
– Согласна, – говорю я.
О необходимости «привести в действие План», говорят девочки в Бингли-Холле. По правде говоря, я не думала, что нам и правда придется что-то делать. Для меня это лишь идея, сродни привычке лежать вечером в постели и грезить об идеальном бойфренде. У моего, например, белокурые волосы, выглядит он в точности как Роберт Редфорд, только с зелеными, как у меня, глазами. Занимается творческой профессией, к примеру хореографией. Француз. У Джек он спасатель, темноволосый, но с голубыми глазами, как у Роберта Редфорда. (Из двух наших воображаемых принцев ни тот, ни другой не проявляют ни малейшего интереса к науке.)
– Спрашивать Фэлкона будешь ты, договорились? – Джек вытирает о передник руки, оставляя на нем кровавую полосу. – Тебя он послушает. Ты же ведь у нас хорошая.
– Ладно, спрошу, – отвечаю я, – только никакая я не хорошая.
– О, Фэлкон… – говорит Джек и визгливым голосом продолжает: – А расскажи-ка мне опять о низкоактивной моноаминоксидазе А. – Потом прикрывает передником нижнюю часть лица и хлопает ресницами. – А я плохая. И интересная.
– Ты прям как Мэрджори в тот момент, когда она узнала о списывании на экзамене в четвертом классе.
– А вот и нет!
Когда Джек отворачивается, я осторожно кладу ей на хвостик немного потрохов, которые на несколько мгновений неподвижно замирают, а потом под ее вопли соскальзывают ей за воротник. И все возвращается в норму.
На длинных скамейках под палисандровым деревом почти никого нет. Наступает жара, большинство гостей Сандайла уже позавтракали и взялись за работу. Лишь на дальнем конце устроилась пара аспирантов, которым Фэлкон как раз рассказывает историю о своей учебе на первом курсе Массачусетского технологического института. Они слушают с широко распахнутыми глазами, энергично кивая. Кажется, один из них парень, а другая девушка, хотя у них одинаковая прическа и одинаково большие глаза. Эту историю, в которой фигурируют преподаватель философии и пончик, я слышала уже сто раз. Я не поняла ее, когда он рассказал ее при мне впервые, не понимаю и сейчас.
– Утром я отведу Двадцать Третьего в западный загон, – говорит Фэлкону Мия, наклонившись налить ему кофе. Вокруг ее лица ладаном клубится пар.
На мою тарелку ложится тень.
– Привет.
Подняв глаза, я вижу перед собой молоденького парнишку лет двадцати с небольшим в ослепительно-белоснежной рубашке на пуговицах – такой белизны мне сроду встречать не привелось. Пустое лицо, темные волосы, в общем, ничего интересного. Он склоняется ко мне, но чуть ближе, чем нужно. Я улавливаю исходящий от него под палящим солнцем запах чистой кожи.
– Роб, – говорит в этот момент Джек. Я даже не слышала, как она подошла. – Вот ты где.
Она проворно садится напротив меня, чтобы парню пришлось уйти.
– Ха! У вас же разного цвета глаза, – говорит он. – Раньше я этого не замечал.
– Не все близнецы абсолютно одинаковы, – произносит Джек, взяв меня за руку. – Надо же быть таким тормозом. Мы двуяйцевые, понял? Неужели в этих мудреных колледжах вас даже этому не учат?
– А ты умна, – говорит он. Ее грубость ему, похоже, даже нравится.
– Зато ты нет. В этой рубашке ты через двадцать минут будешь мокрый от пота. Здесь тебе пустыня, а не хухры-мухры.
Парень вскидывает вверх руки и уходит. Мы с Джек хихикаем. Когда она пришла, меня охватило невероятное облегчение. Сама я никогда не умела выпутываться из ситуаций, которые мне не нравятся.
– Девочки? – Мы вздрагиваем, Джек заливается румянцем. Прямо за нашей спиной стоит Мия. – С гостями мы в таком тоне не разговариваем.
Джек лишь смотрит перед собой, однако Мия кивает с таким видом, будто получила ее согласие, и направляется дальше в сторону кухни.
Джек берет из вазы с фруктами яблоко и ровным рядочком откусывает от него три небольших куска. Этот специфичный узор в виде небольших надкусов означает «Мия лузер».
Перехватив обращенный на нас взгляд Фэлкона, устроившегося по другую сторону стола, я доедаю яблоко, ощущая себя неуютно от того, что он не сводит с меня глаз. Почему бы им обоим просто не оставить нас в покое? Лузер. Во рту это слово сочится влагой. Глотая, я чувствую, как оно проваливается через горло в желудок и булькает там, как булыжник в кипятке.
Из расположившихся рядом зарослей пустынной жимолости доносится трель колибри. Ее порхающие крылышки превратились в размытое пятно, грудка кажется темно-красной капелькой.