наконец, случайно не находит решение – стоит ему лечь, как его опять накрывает волна наслаждения. Он тяжело дышит, повторяет это движение вновь и вновь, пока блаженство не пропадает, и ему не приходится искать его в чем-то другом.
Учится Тридцать Первый быстро. Он у нас умница. Медленно, под руководством Мии, начинает выписывать простые геометрические фигуры – квадрат и ромб. Контакт с человеком для этого не требуется. Ему надо сосредоточиться на собственных ощущениях. Интересно, ему сейчас страшно? Или, может, одиноко? Думаю, препарат помогает ему об этом забыть.
Мы целый час наблюдаем, как Тридцать Первый, ковыляя, наворачивает свои круги. Выглядит он вконец запутанным и усталым. Меня так и подмывает закричать им все это прекратить. Но я не могу, ведь мне даже находиться здесь и то не положено, а стоит пикнуть, как на меня тут же обратят внимание и велят уйти.
Наконец Мия заканчивает. Тридцать Первый замирает, опускает голову и тяжело дышит.
– Все работает, – говорит она, и я облегченно расслабляюсь всеми своими членами. Хороший пес.
Джек встает и направляется к двери его комнаты. Видя, что она боится, я хочу сказать ей что-то хорошее, но в этот момент она поворачивается и смотрит на меня так, будто знает, что у меня на уме. С моих губ не срывается ни звука. Она переступает порог зеленой комнаты. За ее спиной с лязгом закрывается дверь.
Тридцать Первый резко поворачивает голову и смотрит на нее.
– Спокойно, – говорит в переговорное устройство Мия.
Джек медленно, дюйм за дюймом, подходит к койоту. Тот скалит зубы и рычит. Звук постепенно набирает тон.
– Так не пойдет, Джек, уходи оттуда, – говорит Мия.
Сестра не двигается с места. Поначалу кажется, будто она улыбается койоту, но потом я вижу, что это совсем не так. Они стоят и рычат друг на друга.
– Я сказала, уходи оттуда! – звенящим от напряжения голосом говорит Мия.
Джек качает головой. Мия хватает транквилизатор и бросается к двери. А когда поворачивает ручку, койот уже скулит, опустив голову и помахивая хвостом. Джек треплет его за уши, он лижет ей руку. Мия осторожно открывает створку. Ее пальцы на дверной ручке слегка дрожат.
– А теперь быстро отсюда, – тихо говорит она Джек, – пулей.
Джек покорно выходит. Когда за ней закрывается дверь, койот обнюхивает ее и скулит. Потом запрокидывает голову и поет свою печальную песнь, похожую на завывание призрака. Мия хватает Джек за руку, оттаскивает от двери, поворачивается к Фэлкону и шепчет:
– Ну слава богу. Идиотская идея, черт бы ее побрал. О чем мы только думали?
Павел опять не пришел на ужин. Я гоняю по тарелке тофу и ничего не говорю. Даже койот и тот выбрал не меня, а сестру.
Нинева где-то загуляла, поэтому мы с Джек идем проверить периметр на предмет прорех в заборе. Зовем ее по имени и вслушиваемся, надеясь услышать нежный перезвон колокольчика. Проходим сначала мимо солнечных часов, потом за спиной остается ручей. Роза не цветет и больше похожа на засохшую палку с сохранившимися на ней редкими листьями. В проволоке где-то запуталось что-то, то и дело гулко позвякивающее под напором ветра. Это очень бесит.
Чувство обиды внутри похоже на огненное семя, каждый день дающее все новые и новые ростки. Я вижу, как они с ней носятся, как записывают, сколько она съела на завтрак. Пытаются вырвать у нее улыбку, подсовывая то любимые книги, то излюбленную еду. Семя полыхает все ярче, пока не превращается в ослепительную звезду.
– Я вообще не понимаю, зачем ты здесь. – говорит Джек. – Уж кого-кого, а корову я могла бы найти и сама.
– Мия велела нам держаться вместе.
– А ты, надо полагать, делаешь все, что она тебе велит. Все это место – полная чушь. А Мия с Фэлконом насквозь фальшивые. Ты только посмотри, что они вытворяют с собаками, это же жестоко.
– Но их исследования очень важны, – возражаю я. «Исследования» в Сандайле – слово священное.
– Ты правда так думаешь, Роб? Взять даже этот их пульт управления, созданный с использованием наработок проекта MK Ultra! Это даже не их идея. Аналогичные эксперименты с электродами, вживленными в мозг собак, ЦРУ проводило еще в шестидесятых. Их тоже заставляли выписывать ногами квадрат, ложиться, подавать голос… Они забросили эти исследования, потому что не нашли результатам опытов практического применения. Так что Фэлкон и Мия всего лишь хиппи, которых хлебом не корми, дай побыть важными шишками.
– Зачем им тогда вообще это надо?
– Ты просто не хочешь думать, да?
Гулкие удары звучат снова и снова – что-то бьется о забор. Будто специально, чтобы у меня болела голова. Мне удается отыскать отличное жало, чтобы побольнее ее укусить.
– Это тебе сказал тот парень на «шевроле»?
Джек смертельно бледнеет и закусывает нижнюю губу. До этого момента мы ни разу не упоминали ее побег.
– Заткнись! – выкрикивает она, хватает камень и швыряет в меня.
Он со свистом проносится над моей головой, от чего в груди пульсацией отзывается ужас.
– По крайней мере, я знаю, что настоящее, а что нет, – визгливым, срывающимся голосом продолжает Джек.
– Я так понимаю, в отличие от меня, так? – Эти слова мне хочется произнести спокойно, но в действительности они больше похожи на вопль. – Отлично. Вали. И делай что хочешь. Что это, на хрен, за звук?
Бам. Бам.
Она неподвижно смотрит на забор у меня за спиной. Повернувшись и проследив за ее взглядом, я вижу стоящего вдали зайца. Мгновение спустя он уже во весь опор мчится вперед и влетает прямо в ограду. Бам. После чего собирается с силами, бредет обратно, поворачивается и снова врезается в забор, пытаясь попасть в пустыню. Бам. Ему будто невдомек, что от этого безбрежного пространства его отделяет преграда. Бам. И вдруг я вижу, что у него вместо глаз две красные дыры.
Я реву, хлюпая мокрым носом, из груди рвутся рыдания. Мия не выпускает меня из объятий.
– Ну все, Роб, все. Мне очень жаль, что тебе пришлось это увидеть. Время от времени так поступают вороны и сороки. Мы о нем позаботились.
Где-то открывается дверь, и из холла за нашими спинами доносятся негромкие голоса. Это вернулся Павел.
Вечером Джек, долго и пристально глядя в высокое зеркало трюмо, говорит:
– Тебе здесь не место.
– Вот сама отсюда и уезжай! – колко говорю я. – Мне здесь хотя бы нравится, а тебя все бесит.
Джек с такой скоростью наносит удар, что я лишь ахаю и отшатываюсь. Ее кулак врезается в угол зеркала. Старое стекло разбивается вдребезги, разлетаясь во все стороны дождем крохотных осколков.
– Прекрати, – говорю я, в этот момент доподлинно зная, что она собирается меня убить. Двумя изящными пальчиками Джек поднимает осколок стекла, похожий на тонкий сверкающий клык. Потом берет с кровати куклу Роб.
– Ты всегда мне врешь, – говорит она, кромсая ее лицо. Я слышу треск разрываемой ткани, изо рта куклы вываливается белая набивка. – Тебе не терпится отправить меня обратно во мрак.
Я закрываю ладонями глаза и лицо, словно это может защитить куклу.
– Прекрати, Джек.
– Лжецов жарят на костре, – произносит она каркающим старческим голосом, – лжецов жарят на огне. Лжецов топят в болоте.
Вспотевшими ладонями я ощущаю собственное жаркое дыхание, по щекам катятся обжигающие слезы. Я слышу, как Джек снова и снова полосует осколком стекла лицо игрушечной Роб.
– Лжецы – глашатаи.
Меня не отпускает ощущение, что этот звук лопающейся материи уже не стихнет никогда. Я вдавливаю костяшки пальцев в глазницы и гляжу на вспыхнувшие во тьме узоры. Пытаюсь больше сосредоточиться на них, нежели на окружающем мире. В какой-то степени это действительно помогает – шум и голос Джек немного отступают на задний план. Поэтому я не сразу замечаю, что звук приобрел иной характер. Шелестящий треск рвущегося полотна сменился тихим бульканьем, напоминающим шорох мелкого весеннего дождя.
Подняв на Джек глаза, я вижу, что она зажимает запястье. Сквозь ее пальцы брызжет кровь, орошая багрянцем пушистое одеяло, собираясь в швах, капая на пол. Зрелище завораживает – она такая красная, что просто не может быть настоящей. И вместе с тем красивая, как сон, как ловкий фокус.
– По крайней мере, я сделала это не с тобой, а с собой, – совершенно нормальным голосом, в котором слышится облегчение, говорит Джек, – уже хорошо, правда?
Пошатываясь на каждом шагу, я подхожу к двери и истошно зову Фэлкона с Мией.
В этот субботний вечер отделение неотложной помощи представляет собой ослепительный, залитый белым светом ад. В углу кемарит одноглазый мужик с палочкой. Своей очереди ждет бледный ребенок с мокрым от пота лицом. Какой-то парень, на голове которого, как до меня доходит чуть погодя, пушистые кроличьи уши. Много других. Вон заливается слезами студентка колледжа, явно под наркотой. Охватить всю картину целиком я не могу, выхватываю из нее лишь отдельные, выбивающиеся на общем фоне детали.
Джек вызывают быстро – из-за крови. Кровь всегда привлекает к себе внимание. Врач молод и утомлен. Можно с уверенностью сказать, что он из местных, возможно, из Мохаве. В его глазах застыла пустыня.
Джек лежит на каталке бледная, как рисунок карандашом.
– Не волнуйся, – говорит Мия, – с тобой все будет хорошо.
И берет ее за руку.
Глядя на ее неподвижное, обморочное лицо, я впервые понимаю, что боюсь ее. А когда поднимаю глаза, перехватываю обращенный на меня взгляд Мии. Она чуть улыбается, но без всякой радости. В итоге меня охватывает то же чувство, что и во время томографии – словно мои внутренности выставили на всеобщее обозрение.
– У нас не хватает крови, – говорит врач.
Я даже не заметила, как он вошел.
– Кто-нибудь из вас совместим с ней по группе?
Фэлкон произносит скороговоркой:
– У меня четвертая положительная, у Джек вторая положительная, у Роб первая отрицательная…
В приемном покое слышатся судорожные, сдавленные всхлипы.