– Первая, говорите, – перебивает Фэлкона доктор, будто у него нет времени дослушивать предложения до конца, – подойдет всем без исключения. Вам семнадцать лет есть?
До меня вдруг доходит, что вопрос адресован мне.
– Да, – потрясенно отвечаю я, – с ней все будет хорошо?
– Пройдите со мной, пожалуйста, – вновь произносит доктор.
– Во время процедуры многие предпочитают отворачиваться, – говорит медсестра.
У нее угри и воняет изо рта.
– В этом отношении мы как лошади. Те тоже не выносят вида крови. Знаете, если выгнать их на пастбище, когда-то бывшее полем боя, они способны учуять кровь, пролитую много лет назад. Мой пегий горбунок ни за что не пойдет по тропинке мимо бывших владений Лины и Берта Грейнджеров. Вы и сами знаете это местечко, щенячья ферма. Сейчас там смотреть нечего, но лошадки по-прежнему чувствуют. Мой старший брат говорит, что встречал их время от времени в Боне. В смысле Лину и Берта. По его словам, выглядели они совершенно нормальными, спокойными людьми. Их ведь многие знали, по крайней мере, шапочно. И никому даже в голову не приходило, что они творили там всякие ужасы. Так или иначе, но во время процедуры многие предпочитают закрывать глаза.
С этими словами она отодвигается от меня, буквально на полдюйма, с грохотом провезя по полу ножками стула. Явно нервничает. Что-то во мне ее точно напрягает.
Я в упор смотрю на ее настороженное лицо, будто хочу сказать: «Я даже интересная. Я хорошая». От этого меня разбирает смех, но с губ срывается лишь что-то вроде отрывистого всхлипа.
В больнице Джек решают не оставлять.
– Я просто порезалась, – объясняет она врачам, – поскользнулась, разбила зеркало и порезалась.
Мы все дружно киваем. Врач долго не сводит с нас глаз, потом отпускает. Он слишком многое видал в этой пустыне, чтобы заморачиваться проблемами какой-то девчонки-подростка.
На моих глазах Мия вкалывает Джек витамин B. Та словно ничего не замечает.
– Это поможет справиться с депрессией, – говорит Мия, – мы поколем тебе его пару недель. Витамин D тоже не помешает…
Я вижу, что она пытается звучать бодро, но по какой-то непонятной причине чувствую себя от этого еще подавленнее.
Потом решаю внимательно наблюдать за каждым шагом Джек, дабы понять, помогают витамины или нет. Теперь я буду самым пристальным образом следить за ее благополучием, отмечая все, что с ней происходит, что она делает и что говорит.
Мы с Джек копаем на собачьем кладбище могилу.
Пару недель назад Пятнадцатого укусил заразный клещ, и минувшей ночью он умер. Но поскольку он уже некоторое время болел, шоком для нас это не стало. Свободный уголок для него удалось найти не сразу. Сколько же у нас уже умерло собак. Интересно, а Джек увидит, как Пятнадцатый сегодня пройдет сквозь стену нашей комнаты? Если ей взбредет в голову что-то такое мне рассказать, я заткну уши и спрячу голову под подушку.
Копать жарко.
– Бедный песик, – самым обычным голосом произносит Джек.
Мне Пятнадцатый никогда не нравился. Вонял и вечно жрал свое дерьмо. А теперь лежит рядом с нами в большом щербатом морозильнике. Сама того не желая, я представляю, как он смотрит там во мрак своими белесыми глазами.
Наконец яма глубиной в четыре фута готова. Я решаю дать себе небольшой передых и попить из ведерка. Колодезная вода холодит зубы и на вкус напоминает камень. Обед Мия положила нам в старый жестяный ланчбокс со Снупи на передней стенке, который мы так любим или, по крайней мере, любили когда-то. Не знаю, нравится ли он сейчас Джек. Мы так часто гладили Снупи, что у него напрочь стерлась мордочка и остались только уши. Но я все равно знаю, что он здесь. Пользуясь этим ланчбоксом, я чувствую себя лучше, хотя и понимаю, что это полная глупость.
Джек едва заметно, самыми кончиками пальцев тычет мне в спину. Чувствуя каждый из них кожей, я пошатываюсь, соскальзываю вниз и через мгновение уже лежу ничком в могиле, глядя на прямоугольник неба. Рядом отчаянно извивается разрубленный дождевой червяк. Я встаю и выбираюсь из могилы. Поскольку у нее осыпаются стены, для этого мне приходится предпринять несколько попыток.
Я ору на Джек и сбиваю ее с ног. Ей на лицо падает запутавшийся в моих волосах ком земли. Она смотрит вверх, не двигаясь с места.
– Зачем ты это сделала? – кричу я, судорожно хватая ртом воздух и чувствуя, как в него затекают слезы. – Что с тобой? Почему ты такой стала?
Какая-то часть моего «я» даже не может понять, что означает этот глухой удар кости о кость. Похоже на то, что сначала я слышу его и только потом вижу, как мой кулак влетает в лицо Джек чуть ниже левого глаза. По скуле разливается краснота, переходящая на подбородок. Я бью ее еще раз и останавливаюсь. Мы потрясенно смотрим друг на дружку. Она кривится и касается ушибленного места рукой.
Я слезаю с нее.
Она спокойно садится и несколько мгновений смотрит на меня своими черными глазами.
– Ну хорошо, я тебе скажу.
Она достает из кармана брюк красный блокнот и открывает его. Страницы исписаны синей шариковой ручкой ее аккуратным, с наклоном, почерком.
– Мне всегда не давала покоя мысль, показать его тебе или нет. Не думаю, Санденс, что тебе это понравится. Но если так хочешь, что ж, бери.
Когда сестра вырывает страницы, я протягиваю за ними руку. Но вместо этого она хватает ланчбокс с изображением Снупи и переворачивает его вверх ногами. Наши сэндвичи валятся на грязную землю. Я чувствую запах яблок и арахисовой пасты. Джек сгребает страницы, сует их в ланчбокс, плотно закрывает его и швыряет в только что выкопанную нами могилу. Потом мгновенно откидывает крышку морозильника и бросает туда труп Пятнадцатого, который падает на жестяный ланчбокс, скрывая из виду Снупи. От удара о землю раздается глухой стук. Передняя лапа пса недвижно лежит рядом с извивающимся дождевым червем. Джек хватает лопату и яростно бросает в могилу землю.
– Вот так, Роб, – произносит она, с трудом переводя дух, – если ты в самом деле хочешь узнать, что со мной, ответ лежит там. Для этого тебе надо всего лишь прийти сюда и раскопать могилу. Порыться ручками в разлагающейся плоти и…
– Я расскажу Фэлкону, – говорю я, – ты же психопатка.
– Давай, расскажи, – отвечает она, работая лопатой и не сводя с могилы глаз, – но я тогда тоже молчать не буду. Узнав, что ты меня ударила, он тут же поймет, какая ты на самом деле.
– Джек… – говорю я. – Кэссиди…
– Какой же ты все-таки ребенок. И, по-моему, даже не собираешься взрослеть. Надо же быть такой дурочкой. Неужели ты всю жизнь собираешься торчать здесь, помогая Фэлкону и Мии в их идиотских экспериментах?
Я поворачиваюсь и бегу, но не к Сандайлу, а в противоположную сторону. Вокруг до самого горизонта тянется пустыня. Я несусь вдоль забора до тех пор, пока при каждом вдохе и выдохе легкие будто не разрезают пилой на части, а кожа не окутывается огнем. Сначала позади остаются солнечные часы и источник, потом ветхие сараи на самом краю наших владений. Когда заканчивается утоптанная тропа, перехожу на шаг и, спотыкаясь, бреду в кустах. Здесь так мало деревьев, что земля словно сочится жаром. В голову приходит мысль о гремучих змеях, но мне на них наплевать. Хочется бежать, пока не умру.
– Ненавижу ее, ненавижу ее, ненавижу ее, – выплевываю я на ходу слова.
Ветер коверкает их, и вместо них мне слышится: «Не увижу ее, не увижу ее, не увижу ее».
Нога обо что-то спотыкается, отправляя меня в полет. Руки скользят по глинистому сланцу. Камни настолько нагрелись, что я чуть ли не слышу, как на них шипят ладони. Выступает кровь. Щека лежит на горячей земле. Перед глазами покачиваются стебли стрельчатой травы, буквально в двух шагах маячит заборный столб. Поднимается ветер. Пустыня наполняется стоном. Во рту появляется привкус тошнотворно теплой газировки.
У заборного столба что-то лежит: пылающая на солнце медь. Когда я протягиваю руку и касаюсь ее накаленной поверхности, пальцы нащупывают краешек колокольчика, тут же отзывающегося тихим звоном. Нинева. Я не свожу с колокольчика глаз, точно зная, что она мертва. Ее что-то убило. Мне даже страшно думать, что или кто. В Сандайле больше не осталось ничего, что я любила.
Прикосновение к колокольчику голыми пальцами обжигает, но смотреть на него дальше невыносимо. Энергичным пинком я отправляю его в заросли стрельчатой травы. Он глухо шлепается куда-то в пыль. Ноги несут меня обратно. Из поцарапанных рук сочится кровь, в горло будто насыпали опилок, а голова плавает в океане жары. Но для меня пришло время определиться, кем быть.
Мия у поленницы колет дрова. Издали удары топора кажутся ружейными выстрелами. Увидев меня, она берет небольшую передышку и вытирает со лба пот.
– Что случилось, Роб?
– Мне нужна твоя помощь.
Мне еще не поздно ввести в действие свой собственный План.
К ужину лицо Джек посинело и распухло, а глаз так заплыл, что она практически не может его открыть.
Увидев ее в таком виде, Фэлкон шипит:
– Джекфрут, деточка, что с тобой случилось?
– Я решила устроить пробежку вдоль забора, – говорит она, – но споткнулась о камешек и ударилась лицом в заборный столб. Глупо, правда?
Поражает, как нормально может говорить Джек, если захочет. На свой загробный, скрежещущий голос она переходит, лишь когда мы остаемся наедине.
– Там надо быть осторожнее, – ворчит Фэлкон, но в его тоне слышится довольство. Ему кажется, что она решила сделать что-то полезное для здоровья.
Глядя на меня, Джек съедает горстку салата из помидоров. Если не знать ее действительно хорошо, можно подумать, что она улыбается.
По идее мне надо опасаться, что она наябедничает Фэлкону. Но никакого страха в моей душе нет. Вместо него там трепещет волнительная дрожь, стоит мне вспомнить звук от удара моего кулака по ее скуле.
Колли
В пустыне я всегда просыпаюсь на рассвете, а потом несколько секунд не могу понять, где нахожусь. Ничего особенного в этом нет. Но потом я все-таки вспоминаю, где я, и мне становится страшно.