– Со мной все будет хорошо, – говорю я. – Уходи с миром.
И чуть ли не вижу это наяву: вот она встает, покидая окровавленное тело, на фоне подкрадывающейся ночи ее силуэт серебрится и жужжит, словно рой мух. А потом прямо у меня на глазах поворачивается, проходит сквозь стену и исчезает в темной, безбрежной пустыне. Я думаю о моей собственной маленькой Колли, так рано ушедшей из жизни, и надеюсь, что Джек ее как-нибудь найдет. А когда представляю, как сестра держит ее на руках – мою кровинку, сотканную из нежного, серебристого света, – то на душу нисходит утешение, так мне сейчас необходимое.
Поцеловав Джек в холодную щеку, я заботливо накрываю ее простыней. Как ни крути, а уйти вслед за ней во мрак мне нельзя. Малышка шевелится и попискивает, как маленький котенок.
Я отодвигаю от двери комод и кровать. На меня наваливается такая усталость, что я готова умереть. Но надо переделать кучу дел. Меня так и подмывает отшвырнуть ногой с дороги безжизненное тело Двадцать Третьей, но я себя останавливаю. Ее вины в случившемся нет.
Идя по дому, не смотрю ни влево, ни вправо. Стараюсь не замечать ни кровавых следов лап на выложенном кедровой доской полу, ни изодранного силуэта, безвольно опустившего голову и осевшего у стены в круглом холле. Но даже так он все равно меня преследует, бурей надвигаясь на периферии зрения.
Приготовив молочную смесь, я стою у кухонного окна, смотрю на зарождающийся рассвет и пытаюсь покормить ребенка. Колли все плачет и плачет, поэтому смесь без конца вываливается из ее орущего рта. Я пытаюсь ее успокоить, но какое тут, к черту, успокоение? «Заклинаю тебя, не надо ничего этого запоминать. Не дай этим образам забиться в самые темные закоулки твоего разума». Кем же она станет?
Ответ на этот вопрос мне хорошо известен.
– Теперь ты Колли, – вслух произношу я, – теперь ты моя дочь, и мамочка позаботится, чтобы тебя никто никогда не обидел.
Кроха смотрит на меня маленькими глазками. В ее взгляде явственно читается понимание, и мне становится как-то не по себе. Впрочем, это всего лишь ребенок. Мой ребенок, которого я с сегодняшнего дня буду оберегать всегда и от всего.
Джек я хороню под розовым кустом рядом с солнечными часами – там, где раньше, как мне говорили, покоилась моя мать. Теперь могила самая что ни на есть настоящая. Она лежит рядом с моей малышкой, которую я потеряла. Пока я копаю, в плетеной коляске что-то лопочет Колли. Интересно, ей дано чувствовать, что рядом, под землей, почивает ее единокровная двоюродная сестра? Две Колли, только одна живая, а вторая мертвая.
Я открываю западные ворота, за которыми простирается пустыня, подхожу к собачьему загону и долго смотрю на девятерых оставшихся собак. Они лениво валяются в тени и часто дышат в накаляющемся воздухе. Мою руку тяжело оттягивает дробовик. Колли осталась лежать в своей плетеной кроватке в дровяном сарае. Дверь я заперла. Надеюсь, с ней все в порядке. Надеюсь, я выживу, чтобы пойти туда и забрать ее, когда все закончится.
Подхожу к воротам с западной стороны. Но, когда кладу на них руку, нерешительно замираю. Интересно, а что при этом испытываешь? Как Джек чувствовала себя в тот момент, когда в ее плоть вгрызались острые зубы. Я вспоминаю, что сегодня их не кормили. Но это мое решение – больше никогда не превращать живых существ в то, чем им не дано стать, и не наказывать за то, какова их природа.
Собаки в надежде смотрят на меня. Они ждут Мию.
– Бегите, – говорю я, – теперь вы сами по себе.
Затем нажимаю на пульте кнопку «Искать». Поначалу это не производит никакого видимого эффекта, но, когда я открываю ворота, псы тянутся к ним, навострив уши. Все это время я держу навскидку дробовик.
Один за другим они выходят мимо меня из загона. Замыкает их строй койот. Он на миг задерживается, смотрит на меня своими желтыми глазами, раздувает ноздри и делает в мою сторону робкий шаг.
– Нет, – возражаю я, – для вас теперь наступило время самостоятельных решений.
Собаки втягивают носами воздух и рассыпаются в разные стороны в поисках Мии. Некоторые из них обнюхивают забор и трусят к дому. Наверняка учуяли кровь. Но я опять нажимаю кнопку «Искать», заставляя их двинуться в обратную сторону. В конечном итоге все они неспешно выбегают через ворота, направляются в пустыню и теряются вдали.
Время от времени я о них думаю, об этих собаках, год за годом скитающихся по диким краям в поисках мертвой женщины. Хотя в действительности, разумеется, все совсем иначе. Они все уже умерли – одни от старости, другие от жажды или голода, третьих сожрали хищники покрупнее. Однако у них, по крайней мере, была свобода действий.
Но даже если так, в каждый свой приезд сюда я разбрасываю по периметру мясо, хотя понятия не имею, чем это считать – подношением или попыткой кого-то задобрить. Мясо всегда исчезает в течение часа или около того. Я никогда не пытаюсь следить, кому оно достается – если кто-то из псов и остался в живых, право на невмешательство в их жизнь можно считать вполне заслуженным.
Фэлкона и Мию я оттаскиваю в опустевший собачий загон. Они тяжелые, поэтому дается мне это с большим трудом. Как вообще можно столько весить? Нога Фэлкона глухо стукается о каждую ступеньку. Потом я осторожно кладу их на землю. Их тела, опустевшие загоны, распахнутые ворота – из этого получится неплохая история. На Фэлкона и Мию набросились собаки, над которыми они проводили эксперименты.
Рядом с ними укладываю Двадцать Третью. Когда я волоку ее, у нее болтается язык. На ее зубах все еще алеет кровь.
На то, чтобы отдраить дом, у меня уходит несколько часов. Соскребаю кровь с поверхностей. Уничтожаю любые свидетельства родов. Если отвлечь от дома внимание, у меня может появиться шанс.
Перед тем как отдыхать, надо довести до конца еще одно, последнее дело – зарыть в землю вставку. Похоронить ее я решаю на собачьем кладбище. В паре футов от него Колли лежит в тени дерева в своей плетеной кроватке и нашептывает про себя какие-то секретики.
Впрочем, дело не только в похоронах. Здесь в земле лежит то, что мне очень нужно. Я хочу прочесть послание, которое Джек сунула тогда в жестяный ланчбокс с мордочкой Снупи и закопала под трупом собаки. Надеюсь, это я правильно выбрала место. Лопата скрежещет, наткнувшись на какой-то предмет. Грудная клетка. Но железного сердца в ней нет. Я откидываю ее в сторону лопатой, продолжаю копать, а когда вижу, что железной коробки нигде нет, шепчу:
– Да где же она?
Будто земля может мне ответить.
В конечном итоге мне не остается ничего другого, кроме как отказаться от дальнейших поисков. Написанные моей покойной сестрой страницы ушли в землю точно так же, как и она сама. Возможно, их потревожили падальщики. А может, сама Джек выкопала их очередной безлюдной ночью. Это ощущается последним ударом из долгой череды. Я даже больше не смахиваю слез. Пусть себе катятся.
– Что бы это ни было, теперь эта тайна останется с тобой навсегда, – говорю я ей.
Выкопав яму, я кладу в нее ярко-голубой контейнер с последней версией вставки, которую Мия разработала для щенков Двадцать Третьей. Последней, оставшейся в шкафу. Когда я несла ее из кабинета, мне все казалось, что она шевелится. Будто внутри суетилось энергичное, живое существо. Я взмахиваю лопатой, чтобы нанести решающий удар. Закопать ее в целости и сохранности или все же разбить?
– Спорю на что угодно, что она даже не работает… – вслух произношу я… – Вот будет забавно, если через все это мы прошли зазря. Кто его знает? Может, только пинкопотамус…
Я чувствую, что теряю здравость мысли, которая ускользает меж моих пальцев, как кусок шелка.
На голубую коробочку сыплется земля. Мне хочется, чтобы она поскорее скрылась из вида. Ее можно было бы разбить, но я не стала этого делать. Не знаю, что будущее уготовило нам с Колли. Зато знаю, что дам дочери все, что ей понадобится. Даже вставку? Я все швыряю и швыряю лопатой землю, потея и дрожа от напряжения. Неужели в один прекрасный день, когда моя девочка заговорит о лжецах и кострах, мне придется опять извлечь ее на свет божий?
Все, готово. Я встаю, измученная, как сама смерть. На только что засыпанную могилу ложится тень. За моей спиной кто-то стоит, маяча силуэтом на фоне заходящего солнца.
– Что, черт возьми, здесь произошло? – говорит Ирвин.
Он побледнел лицом и прижимает ко рту платок.
– Псы вырвались на волю, – отвечаю я.
То, что случилось в действительности, не описать никакими словами.
– А почему ты не вызвала полицию?
Но отвечать мне совсем не обязательно, он ведь уже увидел Колли, которая лежит в зыбкой тени. Ирвин тихонько к ней подходит, осторожно берет из колясочки и поднимает вверх. Ее маленькие босые ножки кажутся такими хрупкими.
– Она моя, – говорит он.
Это совсем не вопрос.
– Здравствуй, – продолжает Ирвин, – здравствуй.
Колли касается ручкой его носа, и на залитом солнцем лице отца проступает гордость. В этот момент я вдруг понимаю, что никогда не смогу от него избавиться. Он никогда не отдаст мне Колли. Если я хочу, чтобы она была со мной, мне придется терпеть и его.
Это все, конечно же, Эйжа. После нашего разговора она обзвонила всех, кто мог хоть что-то знать о моем местонахождении, потом, наконец, вспомнила об Ирвине и нашла его в списке преподавателей факультета. А поскольку она была очень расстроена, он долго не мог взять в толк, что она такое говорит. Эйжа сообщила ему, что я беременна и нахожусь в заложниках у собственной семьи приверженцев тоталитарной секты. В итоге Ирвин прибыл заявить права на свою собственность. То есть на Колли.
Я знаю, что Эйжа действовала из лучших побуждений, но пошли они все со своим неуемным желанием помочь.
Мы с Ирвином расположились в тени старого пляжного зонта. Колли с довольным видом лежит у него на коленях. Свободной рукой он осторожно прикрывает платком свой нос. В воздухе уже витает запах смерти.
Я не сижу, а стою перед ним, как непослушная ученица. Подумав обо всем, я решила, что так будет лучше всего. Я пошатываюсь, от изнеможения и жары борясь с тошнотой.