Моя рука ныряет в карман и выхватывает пульт управления собаками. Я тычу пальцами в кнопки.
«Ко мне».
«Взять».
«Ко мне».
Я знаю, что это бесполезно. Чего я ожидала? Что нас спасут призраки собак? Это примерно то же, что лупить по грязи кулаком. Но ничего другого у меня попросту нет. Папа с мамой слились в одну чудовищную массу. Она дергается, у нее болтаются туда-сюда безжизненные руки. СМАЙЛИК В ВИДЕ ОРУЩЕЙ МОРДАШКИ.
– Колли… – зовет она. – Колли…
Когда папа отводит для следующего удара ногу, я вижу, что тот придется ей по голове. Она просто лежит и ничего не делает. Мне хочется завопить и хорошенько ей съездить – ну почему ей не вскочить и просто не убежать?
Вместо этого я подбегаю к папе и бью его. Он удивленно хекает и отвечает мне своим кулаком. Когда тот врезается мне в бок, я взлетаю в пурпурный воздух и с хрустом валюсь на землю. В глазах вспыхивают искры. Когда взгляд проясняется, я вижу, что мама стоит на корточках, прикрывая меня своим телом.
– Оставь ее в покое, – говорит она папе, с трудом ворочая языком из-за крови во рту.
– Ты ударила нашу дочь, Роб… – вконец потрясенным голосом говорит папа. – Колли, иди ко мне, мама сегодня неуравновешенна.
Ничего не понимаю, меня ведь ударил он, а не мама. Разве нет?
«Вот теперь пора, Тепляшка Колли, беги!» – шепчет мне Бледняшка Колли.
Я выкатываюсь из-под мамы, вскакиваю на ноги и мимо развалившихся хозяйственных построек, спотыкаясь на каменистой земле, мчусь подальше от дома и подъездной дорожки, дабы поскорее оказаться в пустыне. Впереди, озаряя серебристой молнией путь, летит Бледняшка Колли.
«Ориентируйся на мой свет, – говорит она, – и держи курс на западные ворота».
В подступающей ночи мне навстречу пауками рвутся заросли полыни. На Коттонвудских горах серебристым багрянцем горит последний лучик солнца.
Вдруг меня кто-то зовет. Оглянувшись, я вижу, что это мама, едва передвигающая по земле ноги.
– Колли! – кричит она.
Слышен рев двигателя, звездочки папиных фар набирают яркость и начинают колыхаться вверх-вниз. Он ломится прямо через кустарник, надсадно воя мотором и подпрыгивая на каждом ухабе. И при этом гонит маму перед собой, будто овцу. Но потом обгоняет ее, она остается во мраке, а фары направляются ко мне.
«Бежим», – стрелой рвется вперед Бледняшка Колли.
Черными алмазами на фоне темно-синих сумерек передо мной становится на дыбы забор. Я налетаю на него, едва переводя дух.
«И что теперь, Бледняшка Колли? – Меня обуревает страх. – Зачем ты меня сюда привела?»
«Затем, что пробил час».
Я смотрю по сторонам, но бежать некуда. Меня стеной окружают забор и заросли стрельчатой травы. От запаха камфары в ночи к горлу подкатывает тошнота. Еще пара секунд, и папа с мамой будут здесь.
«Ты обманула меня! – кричу я Бледняшке Колли. – Заманила в ловушку! Хочешь, чтобы я тоже превратилась в Бледняшку!»
Она ничего не отвечает, лишь ныряет вниз и через мгновение уже маячит за забором. Ей, похоже, нравится, когда ее пронзает колючая проволока. Из моих глаз катятся слезы. Белые фары все ближе, двигатель рычит, как монстр. И как поступит папа – остановится или переедет нас?
На землю водопадом льется свет. Когда папа с ревом останавливает машину, я прикрываю глаза. Он выходит, открывает заднюю дверь и говорит:
– Носиться в ночи очень опасно. Нам пора ехать, малышка. Садись.
У меня ноют ребра, по которым он саданул кулаком. Ноет другой бок, которым я грохнулась на землю.
– Не хочу, пап… – шепчу я. – Ты меня ударил.
– Не накручивай, Колли, – нетерпеливо отвечает он, подходит ко мне и без труда подхватывает на руки.
В Принстоне папа занимался греблей, и поэтому тело у него большое, как дом. От него исходит чистый запах. Он крепко прижимает меня к себе, как по мне, то даже слишком. Я начинаю брыкаться. Папа властно сжимает рукой мой ушибленный бок. Мне больно.
В ярком потоке лучей света возникает мама. Ее шатает. У нее явно повреждена нога. Подойдя к нам, она хватает папу за пояс брюк. Он бьет ее ногой. Она охает, и я почти наяву слышу, как у нее внутри лопается что-то жизненно важное. Ее кожа сочится запахом страха. Папа опять пытается ее с себя стряхнуть, но она его не отпускает. Потом протягивает мне руку и раскрывает ладонь.
– Колли… – окровавленными губами едва слышно шепчет она.
Если я его ей дам, это будет означать, что я сделала свой выбор.
«И кого из них мне выбрать, Бледняшка Колли? Его или ее?»
Она вдруг раздувается во все стороны, нависает над землей, заслоняет высь, взмывает к звездам и заполоняет собой весь небосвод.
«В глаз ему иглу воткни», – доносится отовсюду ее голос.
Я выдергиваю из рукава вставку и бросаю ее маме. Та обхватывает папу за ноги, и мы падаем. Он вскрикивает, как орел, мы касаемся земли, у него разжимаются руки, и я выскальзываю из его объятий. Папа переворачивается на спину, мама ползет по его распростертому телу, как ящерица по дереву.
Хруст его костяшек на ее скуле больше напоминает выстрел. Хрясь. Мама пошатывается, но выпрямляется опять и кричит:
– Не смотри, Колли!
У нее в руке высоко занесена над его головой сверкающая игла. Мгновение спустя она обрушивает ее вниз, и папа издает пронзительный крик.
– Закрой глаза, Колли! – говорит мама. – И больше не открывай, солнышко.
Но я не могу. Папа волочится к маме по земле, чем-то напоминая опарыша. Его глаз залит серебром. Она пытается от него отползти, но не успевает. Он ее нагнал. Его рука смыкается на маминой лодыжке.
«Прямо за тобой, – говорит Бледняшка Колли, – надо всего-то отойти на шаг назад».
Повторять мне не обязательно. Земля за моей спиной уходит вниз, и я падаю. В твердой почве образовалось углубление, что-то вроде впадины. По-видимому, ее вырыл какой-то зверь. Оглядевшись вокруг, я понимаю почему. Под тонким слоем пыли виднеются очертания скелета. Из земли торчат череп и берцовая кость. Из глазницы маленькими змеями вьются побеги какого-то ползучего растения. Прекрасно разбираясь в костях, я тут же понимаю, что когда-то они принадлежали корове – еще до того, как вижу колокольчик, тускло поблескивающий в свете луны.
«Хватай ее, – говорит Бледняшка Колли. – Ты сможешь».
И я поднимаю с земли берцовую кость.
«А теперь отдай ей, – продолжает она, – сейчас самое время».
От нее исходят яркое сияние, ярче света фар, в котором мы отбрасываем на пустынную, песчаную почву отчетливые тени.
– Мам! – кричу я, бросая ей кость, которая с глухим стуком падает рядом с ней.
Она смотрит на нее в полном изумлении. Папа опять тянется к ней, его лицо залито кровью.
Я зажимаю руками уши. А последнее, что перед собой вижу перед тем, как закрыть глаза, это мама – стоит на коленях в лунном свете и сжимает в руках кость, занеся ее высоко над головой.
Через какое-то время, когда мне кажется, что окрестный воздух успокоился, открываю их опять. Мама лежит рядом с закрытыми глазами. Я думаю, что она умерла, но она дышит, что уже хорошо.
На бесформенную груду, лежащую в свете фар, даже не смотрю.
ЖИРНЫЙ КРАСНЫЙ КРЕСТ.
«В глаз ему иглу воткни», – довольным тоном произносит Бледняшка Колли. Но я смайлик в виде кричащего в ужасе призрака. Я не могу переварить всего только что случившегося. По всему моему телу пробегают волны дрожи. Внутри ворочается какая-то влажная горячая жижа, и меня начинает тошнить.
Видя, что я расстроена, Бледняшка Колли тоже впадает в грусть. Превращается в холодный, серебристо-золотистый туман, диадемой опускающийся мне на виски. На деле это приносит огромное успокоение, поэтому сердце у меня в груди тут же угомоняется, а мир на периферии зрения останавливает свою пляску.
«Я всегда думала, что ты ненастоящая, кто-то вроде воображаемой подруги, – говорю ей я. – Но когда мама рассказала про вставку, мне подумалось, что в этом и в самом деле есть смысл, что у меня и правда наследственный умственный сбой. Так кто же ты такая, Бледняшка Колли?»
«Ты и сама это знаешь».
Теперь мир превратился в полную бессмыслицу, и все мои представления оказались ошибкой. Я произношу то, что у меня на сердце, хотя это и полная ерунда.
«Думаю… Я думаю, ты моя сестра».
«Правильно…» – удивленно тянет она.
«У меня болит бок, Бледняшка Колли».
«Я знаю, – отвечает она, – но тебе нельзя останавливаться».
«Я так рада, что ты рядом со мной».
Она протяжно вздыхает, простирается над моей головой и заключает меня в свои золотисто-серебристые объятия.
«Я тоже».
И вдруг я чувствую, что ее очертания начинают тускнеть.
«Дальше мне хода нет, – говорит она, – я все-таки все сделала правильно, так? Помогла, хотя порой меня охватывало такое замешательство… Всякие лоси, лососи…»
«Ты была просто великолепна, – говорю ей я, – озарила мне путь и нашла кость, чтобы его ударить».
«Марокко, Маврикий, Монако…».
Она тает, и вскоре от нее в воздухе остается лишь серебристая пыль. Голос слабеет и переходит в шепот.
«Мормоны, Мрак…»
«Подожди, Бледняшка Колли, подожди! – воплю ей я. – Стой!»
Она же мне так нужна. Мы с ней всегда были вместе.
«О, славно, – совсем тихо говорит она, – они пришли». В ночи блекнут даже серебристые искорки, и через секунду кроме завывания ветра уже больше ничего не слышно. Бледняшка Колли ушла. Как же мне тоскливо. Тоскливо и тяжело, ведь я только-только сообразила, кто она такая.
– Колли?
Мама пришла в себя. Ее глаза устремлены куда-то мне за спину, в сгущающуюся за светом фар папиной машины тьму. Там, на самой периферии освещенного пространства, что-то движется.
– О господи, – говорит мама, – они пришли.
Роб
Он ступает в круг света, как хозяин, хотя в некотором роде так оно и есть. Здесь много лет был его дом. Постарел, поседел, шерсть поредела и торчит клочьями. Но нашлепка из зубного цемента на голове в целости и сохранности. Впрочем, я узнала бы его и без нее. Будто услышав мои мысли, он поворачивается ко мне, скалится, и я вижу, что в его мощной челюсти не хватает пары зубов. Я вижу свое отражение в его з