ать?
Со сменой темы переменился и его тон — недовольное ворчание с резкими выпадами сменилось бодростью и мальчишеским задором.
— Как по-вашему, почему у вас так много проклятых?
— М? — промычал Медис. — А как с ними обстоят дела в Радее? Полагаю, что куда лучше, ведь у них есть вы.
— У нас проклятых истребляю не только я, но и Охотники Церкви. Почему вы не обратитесь за помощью к ним?
Медис задумался на какое-то время, а потом неожиданно спросил:
— Вы помните День Чёрного Солнца? Если хотя бы половина слухов о вас правдива, то должны помнить. Когда я слышу истории о том дне, то радуюсь, что родился гораздо-гораздо позже. Столько людей погибло… Горели города, что уж говорить о маленьких деревнях, и лишь малая часть несчастных умерла в тот день, куда больше погибло потом от нищеты и голода. Кажется, то время у вас называют Сумеречные лета?
— Да, верно.
— У нас о нём вообще не говорят. Стараются забыть, как о страшном сне, будто это что-то изменит. Именно в те годы мелкие страны и царства стали просить помощи у тех, кто сильнее. Они готовы были на всё, чтобы выжить, и если в стародавние времена правители Радеи развязывали войны, чтобы заполучить земли и подданных, теперь последние сами бежали к ним. Мы не стали исключением. Да, Радея умирала, как и все мы, но у вашего князя было воинство, торговые связи, влияние… и бесконечные земли, которые могли прокормить не одну страну. И он был рад принять вассальное государство, но с одним условием. Мы должны были обратиться в его веру — веру в Единого Бога.
Религия эта была нам чужда, да и дед мой не хотел давать церковникам власть, которую им даровали в Радее и которой они так жаждали. Он отказался принять новую веру… и Церковь отвернулась от него. С тех пор мы сами по себе и справляемся своими силами.
— А что же после?
— После? — переспросил Медис. — Разве это «после» уже настало? Нас не поработили лишь потому, что владетелям и сейчас не до войны. Да, города отстроили, детей нарожали и вырастили, но былое величие уже не вернуть. Ни нам, ни Радее. А Церковь — это та сила, с которой приходится считаться. Больно много власти им дали в своё время. Но знаете, что самое интересное… — Он наклонился и зашептал, улыбаясь, словно ребёнок, узнавший тайну: — Я не запрещаю людям верить, они сами не выбирают этот путь. Три сотни лет прошло, а Единый Бог всё так же чужд им.
— Больше не веря старым богам, — продолжил Морен за ним, будучи уверенным, что правильно ухватил мысль, — и не доверяя новому богу, они выбирают себе иных идолов, каждый своего.
— Именно! — воскликнул Медис, развеселившись пуще прежнего. — Но что забавно, как их ни зови, суть всё время остаётся та же. А вы верите в богов, Морен?
— Нет. Когда прозванные богами мрут от твоей руки, перестаёшь верить в их силу.
Медис издал короткий удивлённый смешок, а следом безудержно расхохотался.
За три дня пребывания Морена во дворце мало что изменилось, только слуги привыкли встречать его в самых неожиданных закутках и больше не пугались. Бранимир, как и прочие дворяне, упрямо делал вид, что его не существует, а Медис до последнего оставался радушен и приветлив. И именно по этой причине в последнюю ночь Морен решил навестить его.
Охраны у комнат Медиса не было — стражники делали обход каждые полчаса небольшими группами, и Морен легко миновал их. Убедившись, что поблизости никого нет, он постучался в покои царя, и, к его удивлению, Медис тут же откликнулся:
— Да?
— Это Морен. Я хотел поговорить с вами.
— Что ж, входите.
Как можно тише, чтобы не привлекать внимания стражников, Морен вошёл в палаты и закрыл за собой дверь. Медиса в комнате не оказалось, но из гостевого помещения вело ещё несколько приоткрытых или вовсе распахнутых дверей, и Морен услышал голос царя за одной из них:
— Дай мне минутку, дорогая. Останься здесь. Не стоит показываться ему. Вдруг он тебя увидит.
Послышались тяжёлые шаркающие шаги. Медис вышел к нему. Он уже облачился в расписной парчовый халат, из-под которого выглядывали полы ночной рубахи, но золотая корона и маска, скрывающая глаза, по-прежнему были на нём. Резко остановившись, он приоткрыл рот от изумления и воскликнул:
— Я не слышал скрипа двери и шагов. Думал, вы ждёте, когда я открою.
— Тогда как вы поняли? — удивился Морен.
— Запах. От вас разит кожей и металлом. Уж я-то чувствую, со своим зрением. Нюх и слух — единственное, что меня пока не подводит. Вы хотели поговорить?
— Попрощаться. Я покину вас завтра утром — здесь нет проклятых, и мне здесь также нечего делать.
Медис устало склонил голову.
— Что ж, очень жаль. Вы были прекрасным собеседником. Последней крупицей разума в этом рассаднике суеверий и глупости. Приказать собрать вам снедь в дорогу?
— Не нужно. Но перед отъездом я бы хотел решить ещё один вопрос.
— Какой же?
— Вас обманывают. Вы знаете об этом? Ваши приближённые…
— Обманывают? В чём же? — перебил его Медис, поторапливая.
А Морен не знал, как и какими словами сказать ему правду.
— Ваши жена и дочь…
Морен не видел глаз Медиса, как и половины его лица, но мог поклясться, что, если бы царь был зряч, в его глазах отразилась бы печаль. Он ясно увидел, как тот постарел от его слов на несколько десятков лет, точно мрачная тень скорби вдруг легла на его лицо.
— Пройдёмте на балкон. Поговорим там, — произнёс он тихо.
Ступая ещё более тяжело, чем прежде, Медис направился обратно в комнату, из которой пришёл. Колени его дрожали, но шёл он уверенно, не держась за стены, наверняка точно зная, где расположена каждая вещь в его покоях. Морен проследовал за ним, как оказалось, в спальню. Некогда дорогая и роскошная мебель — кровать с балдахином, множество резных столиков и кресел — сейчас выглядела изношенной и старой. Фрески на стенах, изображающие цветы и птиц, как и по всему дворцу, давно облупились, а шторы и гобелены поела моль. Но спальня была ярко освещена множеством люстр, в каждой из которых горело до десятка свечей. Той, с кем разговаривал Медис, нигде не было видно.
Несмотря на раннюю осень, двери, ведущие на каменный балкон, оказались широко распахнуты, и оттуда веяло прохладой ночи. Медис вышел из покоев на холодный камень, приглашая Морена за собой. Под ними простирался огромный сад, который когда-то наверняка благоухал и ослеплял великолепием красок и ароматом цветов. Но сейчас кустарники в нём засохли, выжившие деревья заросли, а трава пожелтела и увяла. Статуи, украшавшие цветочные коридоры и фонтан, осыпались и побились, а некоторые из них поглотил дикий вьюн. Фонтан затянуло тиной, и из сада веяло болотной сыростью. Морен не понимал, неужели Медис не чувствовал этот запах?
— Этот сад разбила Оксана, — заговорил тот с ним. «Взгляд» его был направлен вдаль, а сухие пальцы цеплялись за перила, будто он боялся упасть. — Моя супруга. Она любила запах осенних лилий и хотела, чтобы их аромат заполнял нашу спальню.
Морен молчал. Он ждал, позволяя старику насладиться своими воспоминаниями. Какое-то время они провели в тишине, слушая шелест сухой листвы и скрип мёртвых веток на ветру, пока Медис не произнёс медленно и тихо:
— Я знаю, что они мертвы. Я помню, как их не стало. Болезнь забрала сначала Оксану, а затем и Мальву — они были так привязаны друг к другу… Мои приближённые и слуги не обманывают меня, они подыгрывают мне. Мирятся с ложью, что я сам для себя придумал. Это моё желание, чтобы во дворце всё оставалось так, как прежде, так, как было при их жизни. Чтобы на ужин всё так же подавали груши, а в саду цвели лилии и розы, которые Оксана так любила. Простите старику предсмертный каприз. Скоро я всё равно присоединюсь к ним.
Морен не знал, что сказать, да и стоило ли? Он чувствовал себя лишним, невольным свидетелем чужого горя. В этом дворце никто не нуждался в его помощи. И слуги, и дворяне, и сам царь уже давно приспособились, и каждый жил так, как умел. Здесь ему было не место.
— Простите меня, — сказал он наконец. — Я не хотел бередить ваши раны.
Медис не выглядел злым, лишь усталым. Он глубоко вдохнул полной грудью и вдруг улыбнулся.
— Вы лишь хотели помочь, и я ценю это. Мне будет горестно прощаться с вами, но я не стану держать вас. Напоследок насладитесь этим запахом, Морен. Лилии особенно сладки в этом году.
* * *
Морен уже попросил слуг подготовить лошадь и как раз собирал немногочисленные пожитки, когда Бранимир влетел в его покои. Дверь ударилась о стену, поднимая в воздух клубы пыли — в свете солнечных лучей они так и бросались в глаза, ведь сегодняшнее утро выдалось по-летнему тёплым.
— Погодите! — воскликнул дворянин, сгибаясь пополам и хватаясь за бок. Лицо его было бледным, и он никак не мог отдышаться, явно преодолев пролёты лестниц бегом. — Вы должны помочь мне! — он поднял на Морена умоляющий взгляд. — Царь требует вас, немедленно.
— Что произошло?
— Я не смогу рассказать всё, да на это и нет времени. Берите меч и идите за мной. Прошу вас!
«Всё это не к добру», — то и дело мысленно повторял Морен, следуя за Бранимиром. Тот привёл его в тронный зал, где у ступеней, ведущих к постаменту с троном, собралось около десятка мужчин. Богатая одежда выдавала в них знать, и не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — Медис собрал всех своих приближённых. Сам он восседал на каменном престоле, и корона привычно скрывала его глаза. По правую руку монарха стоял ещё один трон — железный, небольшой и изящный, предназначенный царице, — который сейчас пустовал. Когда Бранимир вошёл со своим спутником, собравшиеся обернулись к ним и Медис возликовал:
— Морен! Как хорошо, что мы успели застать вас. Вы-то и решите наш спор. Привести зверя!
— Я рассчитываю на вас, — шепнул Бранимир ему на ухо, прежде чем присоединиться к остальным советникам.
По приказу царя массивные двери зала распахнулись. Ни на что не похожий рёв дикой твари, словно десятки голосов слились в один, разрывающий барабанные перепонки, эхом отразился от стен. Стоявшая по периметру стража стиснула оружие крепче, а лица дворян побелели, утратив привычную надменность. Морен понял всё прежде, чем увидел, — кто-то из охотников таки поймал проклятого.