г следить за ними из праздного любопытства, а мог и вовсе оказаться на пиршестве ночницы случайно. В лесной глуши всегда скрывается кто-то ещё, кто до последнего не желает показать себя.
Так или иначе, Морен со скрипом допускал, что леший не представляет угрозы. Конечно, не было никаких гарантий, что он способен говорить, как и не было гарантий, что он сохранил разум или знает, где сейчас Мира, а значит, сумеет помочь. Но слабый шанс, что план Валека удастся, всё-таки существовал, и от него не получалось так просто отмахнуться. Хотя бы потому, что Морен понимал — он не сможет бросить этого парня.
— Ладно, — выдавил он из себя. — Найдём мы твоего Владетеля Леса. Надеюсь, это не станет последним, что ты сделаешь в своей жизни.
Валек вскинул на него взгляд, полный щенячьего восторга, и со всех ног кинулся к своему коню, спеша отвязать его и забраться в седло.
— У тебя есть идеи, как его найти? — спросил Морен.
— Нет, ни малейших, — признался Валек. — Может, вернуться к идолу и обратиться к нему?
— Да не поможет это, — Морен снова ощутил раздражение. — Идол люди поставили, проклятому до него нет никакого дела. — Он задумался ненадолго, а потом добавил: — Есть одна идея, но идти придётся в полной темноте.
— Тот факел был единственным? — Валек сник, видимо, ощущая вину за его потерю.
— Нет, у меня есть ещё, но сейчас огонь будет только мешать.
— Мы же до этого шли с факелом? Почему сейчас не можем?
— Мы пойдём наугад. Когда заблудимся окончательно, ищи глазами огоньки. Они могут появиться совсем рядом или вдали, но как заметишь их, сразу сообщи мне.
Они тронулись в путь: Морен шёл первым, а Валек в шаге позади, чтобы не потерять его из виду в темноте. Ночь — теперь уже без сомнений — окончательно вошла в свои права, и лес окутало непроглядной, словно бы вязкой тьмой. Густой хвойный полог не пропускал солнце, что уж говорить про лунный свет или звёзды. Морен вёл лошадь неторопливо, дабы не угодить в рытвину или овраг и не попасть в ловушку выступающих корней. Когда дорогу преграждал бурелом, они просто разворачивались в другую сторону, поскольку не имело значения, куда идти.
Мгла была повсюду, привыкшие к ней глаза легко различали силуэты деревьев, камней и другие препятствия на пути, но все они казались неясными тенями. Но не так страшила темнота, как тишина. Гнетущая, обволакивающая, тягучая. Из звуков — только сопение и фырканье лошадей, хруст веток под их копытами да пощёлкивание клюва Куцика, решившего почистить перья. Реже откуда-то издалека доносился скрип деревьев. Ни птиц, ни животных; любой другой лес кормил несколько деревень, но в этом даже зайца не поймать и, если б не запасы провизии, пришлось бы довольствоваться еловыми шишками — единственным, чего здесь было в избытке. Безмолвие леса давило даже на непривыкшего к разговорам Морена, что уж говорить про Валека. Он вновь и вновь пытался разрушить оковы тишины, вбрасывая ничего не значащие фразы: «Сколько ещё идти?», «Этот лес какой-то ненормальный», «Вернёмся, я угощу тебя горячим клюквенным морсом. Сюда бы его, согреться…» Морен отвечал ему, когда получалось, в глубине души испытывая благодарность за его старания. Но в какой-то момент Валек будто сорвался и прокричал:
— Да почему так тихо?!
Его голос эхом отозвался меж деревьев. Куцик открыл клюв и ответил ему хриплым мужицким басом:
— Нечистый! Проклятый!
Валек пришёл в ужас. Он резко остановил коня, на что тот недовольно фыркнул, и во все глаза уставился на Морена. Пришлось и ему притормозить и обернуться к спутнику в ожидании, когда тот задаст очередной вопрос.
— Что это значит? Кого он так назвал?
Даже в темноте читалось, что Валек готов впасть в истерику от страха.
— Не слушай его, — Морен изо всех сил старался изобразить безразличие. — Он не говорит, только повторяет то, что уже слышал когда-то. Я и сам не до конца понимаю, осознает ли он, что каркает, или брякает невпопад.
Валека он успокоил, и тот согласился продолжить путь, но сам Морен ощутил тревогу, лёгкий страх, пробирающийся под кожу. Он ведь солгал — Куцик никогда не открывал клюв просто так, да и почему именно эти слова? Морен огляделся, будто надеялся разглядеть во мгле очертания того, кто следил за ними, но кровь его оставалась спокойной, мир в его глазах не менялся, а значит, ничто им не угрожало.
«Возможно, Куцик считает, это леший повинен в том, что здесь нет зверья. Животные, конечно, боятся проклятых, но не настолько же… Лес слишком велик, чтобы он мог распугать всех. Сколько же здесь на самом деле проклятых?» — пока он размышлял, Валек вдруг спросил:
— Как ты меня нашёл?
— Птица, — Морен коротко кивнул в сторону сидящего на его плече Куцика. — Он привёл меня к тебе.
— Почему тогда мы не можем найти с его помощью Миру?
— Потому что лес огромен. Ты очень шумный, был неподалёку, да ещё и костёр развёл. Я даже не сомневался, что ты так сделаешь, хотя и надеялся на твоё здравомыслие. Найти же девушку, возможно мёртвую, в столь огромном лесу, — всё равно что искать иголку в стоге сена.
— Мира жива, — упрямо заявил Валек.
Морен не стал ничего отвечать и вскоре услышал новый вопрос:
— Откуда у тебя эта птица?
— Его зовут Куцик. Один купец привёз из Заморья. Его дочь забрало Проклятье, и он решил, что повинен в этом. Уж и не знаю, так ли оно в самом деле, но ему в голову пришла идея, что Проклятье можно снять, если попросить прощения. Подходить к самой проклятой было опасно, поэтому он раздобыл птицу, что умела говорить чужими голосами. Выучил её повторять его голосом «прости меня».
— И это сработало? — с удивлением и детским любопытством поинтересовался Валек.
— Нет. Потому птица и оказалась у меня.
— А что стало с тем купцом и его дочерью?
— Когда Куцик не помог, он решил сделать всё сам. Дочь убила отца. А я убил её.
Валек затих. История настолько поразила его, что потребовалось время — переварить её и осмыслить. Когда Морен остановил свою лошадь, Валек даже не заметил этого и продолжил вести коня, пока Морен не преградил ему путь рукой.
— Огоньки, — сказал он, указывая во тьму.
Валек осоловело огляделся и охнул, когда разглядел их. Маленькие светящиеся костерки зелёного пламени. Тусклые, они парили над землёй, подобно светлячкам, очень далеко впереди и на расстоянии друг от друга. Казалось, они раскачиваются, словно потревоженные поплавки на водной глади.
Морен уверенно направился к ним. Валек, ступая следом, обратился к нему шёпотом, точно боялся, что те могут их услышать:
— Что это?
— Болотные огни. Их создают кикиморы — утопленники болот.
— Кто? — Валек явно не понял.
— Кикиморы, — терпеливо повторил Морен. — Когда человек попадает в болото и не может оттуда выбраться, у него есть два пути. Первый — смириться и умереть, второй — воспылать обидой и ненавистью. Обидой за то, что именно он оказался в этой западне, и ненавистью к тем, кто продолжает жить, когда сам он умирает. Люди ведь не сразу тонут — в трясине можно провести часы, прежде чем тебя затянет с головой. Многие от страха и отчаяния успевают озлобиться, другие же настолько не хотят умирать, что готовы на всё. Тогда-то в них и просыпается Проклятье, и они становятся кикиморами.
— Но зачем нам кикимора?
— Кикиморы разумны, и с ними можно договориться. К тому же, как и все проклятые, они живут столетиями и наверняка знают, кто твой Владетель Леса и как его найти.
— Но чем же они питаются, если зверья нет и люди сюда не ходят? — удивился Валек.
— Кто тебе сказал, что проклятым нужно питаться? Они не от голода людей убивают.
Рассказывая всё это, Морен достал из седельной сумки длинную верёвку. Один её конец кинул Валеку, наказав повторить за ним, а вторым обвязал грудь своей кобылы.
— Держись от меня на расстоянии, так, чтобы верёвка была натянута, — объяснил он. — Если один из нас угодит в трясину, второй его вытащит.
Когда они почти добрались до первого огонька, тот вдруг погас, а второй, что был поодаль, зажёгся ярче. К каждому из них Валек тянулся, как ребёнок к игрушке, и разве что из седла не вываливался, стремясь рассмотреть их получше, а то и прикоснуться к таинственному свету. Но как только они подбирались достаточно близко, огонь угасал, исчезая, будто его никогда и не было, а Валек разочарованно бухался обратно в седло. Морен прекрасно его понимал. Эти огни были непростыми — они притягивали к себе людей, словно пламя свечи мотыльков, — в том заключалась их суть. Желание разглядеть их, коснуться, было столь сильно, что тобой овладевал азарт и к каждому следующему ты тянулся, как к первому, забывая о том разочаровании, что охватило тебя, когда исчез предыдущий. Ведь с каждым разом они подпускали всё ближе, манили и дразнили своей загадкой, но не давали больше, чем нужно. Они гипнотизировали, вводили человека в забытьё, и даже Морену стоило больших трудов сопротивляться их чарам. Единственное, что помогало, — смотреть во тьму, на свои руки, на лошадиную гриву, да куда угодно, но только не в огонь.
Волшебство рассеялось, когда конь Валека оступился. С громким ржанием серый жеребец начал рваться с места, но его переднее копыто провалилось. Что-то вязкое утягивало его и не давало освободиться. Морен развернул свою лошадь, ударил её ногами в бока и без особых трудов вытянул коня из трясины, уводя его назад.
Огни стали ярче, словно среагировав на животный страх. Теперь они частили, расстояние от одного до другого заметно сократилось, но Морен больше не собирался идти за ними.
— Дальше лошади не пройдут, — сказал он. — Нужно оставить их здесь.
— А мы как? — не скрывая страха, спросил Валек.
— Пешком. Мы уже на месте.
Морен спрыгнул наземь, отвёл животное в сторону и привязал его к дереву. К тому моменту, когда Валек сделал ровно то же самое, он уже достал из седельной сумки факел и бросил своему спутнику с просьбой зажечь его. Валек защёлкал огнивом, и болотные огни угасли прямо на глазах, растворившись во тьме. Впору было решить, что они боялись тепла, но когда факел разгорелся, Валек поднял его над головой, и свет выхватил из темноты окружившие их силуэты. Десятки мужчин и женщин, множество обращённых к ним лиц, они будто бы поднялись из-под земли, чтобы взглянуть на заб