Столь же завидным постоянством отличался и Каен. Разговоры с ним, казалось, повторялись слово в слово: Морен пытался убедить его собрать вещи и покинуть Теменьки, а тот упрямо стоял на своём и на все уговоры и просьбы перестать быть таким упрямым бараном, реагировал сменой темы. Будто имея дело с ребёнком, он пытался переключить его внимание на что-нибудь другое и совершенно игнорировал тот факт, что Морен прекрасно видит уловку и только ещё больше злится.
— Раз уж ты всё равно здесь, — заявил Каен, когда Морен пришёл к нему на следующий день. Минутой ранее они как раз спорили, и чародей словно бы поставил точку в разговоре. — Расскажи мне, как ты собрал все эти знания о проклятых? Откуда знаешь, какая трава жжётся, а какая душит?
Морен прожёг его взглядом, а Каен с невинной улыбкой протянул ему дневник.
— Опытным путём, — ответил он с неохотой. — Я ведь и сам проклятый. Что действует на меня, действует и на других. Да и времени предостаточно было. Давай лучше обсудим твой переезд…
— Ты описываешь довольно много растений и их свойства, — перебил его Каен, и не думая слушать. — А что, если делать из них не настойки, а масло? Масло более концентрированное и должно быть более эффективным.
Морен долго молчал, оценивая, как много смысла в продолжении спора, и в итоге сдался:
— Я и так делаю выжимку из некоторых трав. Но не со всеми это возможно.
— Вот и я о том же подумал. Про процесс дистилляции что-нибудь слышал? Я могу научить тебя ему, объясню основные принципы, расскажу, как работает аппарат. А дальше можешь либо сам его собрать и экспериментировать, либо приходить ко мне, и я буду делать для тебя масло. Но не думай, что я помогаю тебе просто так.
Морен не допускал и мысли, что Каен предложил это по доброте душевной, желая внести свою лепту в борьбу с проклятыми. Более того, чародей честно сказал ему, что не считает возможным когда-нибудь истребить их. «Люди лишь могут научиться жить с ними», — говаривал он. Но Морен не предполагал, что Каен сам же и подтвердит его домыслы, честно озвучив во второй день, на какую меркантильную выгоду рассчитывает:
— Мои услуги и навыки стоят денег.
— Которых, как ты прекрасно знаешь, у меня нет.
— У тебя есть кое-что более ценное — сведения и доступ к ним. Мы будем квиты, если ты время от времени будешь приносить мне материалы в счёт услуг. Когти, зубы, внутренние органы, обрывки кожи. Можешь хоть целые трупы притаскивать, я всему буду рад.
Морен же был рад тому, что он не просится путешествовать с ним.
Однако чего у Каена было не отнять, так это трудолюбия. Когда бы Морен ни приходил, тот неизменно что-то чертил, записывал или мастерил, обрабатывал какой-нибудь камушек, измельчал травы в порошки или соединял металлические и деревянные детали между собой, собирая очередную конструкцию.
— Составные части мне делает кузнец в городе, — рассказывал он. — Я приношу ему чертежи, говорю, какой мне нужен материал, плачу ему. А потом из этих деталей собираю устройство. Если мне нужно стекло, я иду к стеклодуву, если кожа — к кожевнику. К счастью, в Бересте мастеров предостаточно. Чаще всего у меня заказывают оружие для дворян или игрушки для их детей.
Ещё одной его яркой чертой была неуёмная тяга к знаниям. В один из дней он попросил Морена дать ему свою кровь и очень впечатлился, когда увидел, что она тёмная.
— Как у проклятых! — воскликнул он тогда.
— Я же говорил тебе, что проклятый. Почему тебя это удивляет?
— Потому что на твоём теле нет видимых изменений и глаза горят не постоянно. Я думал, ты что-то принимаешь, например, пьёшь ту же тёмную кровь, чтобы временно получить Проклятье.
— Нет. Мне и в голову не приходило, что так можно. Да и то, что видимых изменений нет, ничего не значит. Я могу скрывать их под одеждой.
Глаза Каена тут же зажглись, и Морен понял, что зря это сказал.
— Снимешь маску? — спросил чародей, улыбнувшись в предвкушении. — А лучше разденься полностью, я тебя как следует осмотрю.
Морену пришлось взяться за меч, чтобы охладить его пыл.
Брослав же хоть и дал ему три дня, на исходе каждого встречал Скитальца на крыльце с немым вопросом, читающимся в нахмуренных либо вздёрнутых бровях. Морен повторял ему, что срок ещё не вышел, и он уходил в дом, качая головой.
— Мне неспокойно, пока он здесь, — поделился с ним староста одним вечером. — Новый день — новой беды жду. Да и разговоры нехорошие ходят. Я его вилами не прогнал лишь только потому, что вина его не доказана. Но если не прекратятся грозы…
А непогода в самом деле не прекращалась. Еженощное ненастье, что обрушивалось на деревню и поля, пугало собак и уносило с собой жизни птиц, обычно прячущихся в пшенице или под козырьками крыш. Воробьиные ночи словно и не думали отступать, в то время как поднимающееся по утру солнце раскаляло воздух до печной духоты, прогревало землю и высушивало поля. День и ночь словно бы спорили меж собой, кто принесёт больше вреда, обращая в ничто старания друг друга. Ведь небесная лазурь уже к обеду покрывалась белёсой пеленой, которую к вечеру сменяло полотно чернёного серебра.
В то утро, когда вышел отведённый Брославом срок, солнце светило особенно ярко. Ничто не скрывало его лучи, и к тому часу, когда Морен проснулся, трава уже высохла после ночных дождей. На крыльце, грея спинку, всё так же спала мама-кошка, свернувшись клубочком и спрятав нос за пушистым хвостом. Брослав вышел к ним с кувшином ледяной воды в руках и зажмурился на солнце.
— Сегодня последний день, — напомнил он Морену вместо приветствия. — Прогони его.
Морен кивнул, соглашаясь. Вот только и спустя три дня он не добился каких-либо успехов, и идей, как ему выдворить Каена, не появилось. Не мечом же его гнать, в самом деле? Тем не менее в тот день Морен перво-наперво направился к нему, надеясь, что хотя бы теперь достучится до его разума.
Разумеется, эти надежды были весьма наивны.
— Нет, — упрямо заявил Каен, не поднимая головы от своих чертежей.
— Я не могу возиться с тобой вечно, — уже раздражённо ответил ему Морен. — Не сегодня так завтра я уеду, а местные так и продолжат попытки вытравить тебя. Когда я не справлюсь, они позовут Охотников.
— Я не маленький и далеко не беззащитный, с шавками уж как-нибудь совладаю. Подожгу что-нибудь, запугаю их, они и отстанут.
— Какой же ты упрямый, — бесился Морен. — Зачем я вообще маюсь с тобой?!
— Ну, видимо, я тебе нравлюсь. Считай это началом крепкой мужской дружбы!
— Нельзя дружить с покойным!
— Морен, расслабься, — выдохнул Каен, став наконец серьёзным. — Всё будет в порядке.
Словно в «подтверждение» его слов прозвучал глухой удар грома. Оба обернулись к окну, но за ним всё ещё светило солнце и голубизну неба разбавляли лишь редкие вкрапления дымных, будто растянутых облаков. Морен подошёл к проёму у противоположной стены и уже там увидел их: вдали над лесом клубились тяжёлые чёрные тучи. Прямо у него на глазах вспыхнула ещё одна молния, за которой последовал отголосок грома. Прятавшиеся в пшенице воробьи всколыхнулись рябой перепуганной стаей и полетели прочь.
— Ну вот, опять гроза, — произнёс Каен. — Переждёшь у меня? Я как-то засекал, в среднем она длится около получаса. Реже — несколько часов, но не более. После полудня уже утихнет.
— Ладно. Может быть, сумею за это время настолько тебе надоесть, что ты всё же начнёшь собирать вещи.
Каен на это только фыркнул.
Тёмные облака заволокли небо над мельницей и полями в считанные полчаса, погрузив мир будто бы в вечерний сумрак. Дождь не спешил, но зато над посевами вскоре заполыхали сухие молнии. Сверкало не меньше часа, и гром гремел такой силы, что, казалось, стены дрожали под ним, а небо почернело настолько, что впору было решить — ночь пришла раньше времени. И лишь когда гроза поутихла, ударил ливень. Вода будто пыталась зализать раны, что оставили после себя раскаты молний, но, к удивлению Морена, Каен ошибся ненамного: непогода продлилась дольше, чем до полудня, но спустя несколько часов утихла, и небо вновь начало светлеть. Вот только за разговорами Морен засиделся почти до самого вечера, и только когда смеркаться начало уже по часам, решил, что больше не может задерживаться.
— Мне нужно собрать вещи и предупредить старосту, что завтра я уеду. Но прежде, как и обещал, я выволоку тебя отсюда силой.
— Ха! — только и сказал Каен. — До завтра тогда.
Когда Морен вышел с мельницы, солнце уже клонилось к закату. Грозовые облака ушли дальше и теперь нависали над поселением, отбрасывая на домики хмурую тень, но лес и пшеничные поля уже свободно дышали прохладой. Небо будто бы разделилось пополам, и аккурат над Теменьками вечерняя сирень смешивалась с дымчатым и графитовым серым. Грибы напитались влагой и давились под ногами в зернистую кашицу, не создавая удушающего тумана. Воздух был холодным, свежим, так что хотелось наслаждаться им, равно как и тёплым солнцем, пока оно не скрылось за тёмными верхушками леса.
У стен мельницы раздалось тихое чириканье. Морен подошёл ближе и обнаружил в густой траве ещё живого воробья с перебитым крылом. Не в силах взлететь, тот волок его за собой, неистово ударяя о воздух вторым, будто бы это могло помочь. Из широко раскрытого клюва вырывалось тяжёлое дыхание и жалобное попискивание. Морен достал меч и одним аккуратным ударом прекратил его мучения.
Несмотря на мрачную, предвещающую буйство стихии погоду, теменцы не прятались по домам. Они столпились у двора старосты и перешёптывались, спорили, причитали в голос. От толпы так и веяло страхом и тревогой, как и от их разговоров, что уловил Морен, подойдя ближе.
— Сама пришла, из поля. Мокрая до нитки, босая.
— Колдовство это. Порча.
— Староста его прогнать велел…
— Порча, точно порча!
— Отомстил ведьмач.
Морен сердцем чувствовал: случилось что-то недоброе. Он попытался протиснуться сквозь толпу, но стоящие в последних рядах люди даже не подумали пропустить. Лишь те, кто оборачивался и замечал его, расступались. Дородная баба шарахнулась в сторону, когда он прошёл мимо, а один из старичков смачно плюнул ему под ноги и бросил в спину: