ет. Издали избу легко было принять за домовину — когда в Сумеречные лета начали хоронить умерших в землю, в таких хранили тела до весны: промёрзлая земля не оставляла иного выбора. Вот только Морен прежде не встречал домовины такого размера. Если это и она, то построили её ещё в первые годы после Чёрного Солнца, когда умерших было особенно много.
К дому вела узкая тропка, освещённая врытыми в землю факелами. Каждый украшали черепа домашнего скота — преимущественно коней, — и свет зажжённого огня пробивался сквозь трещины в их костях и пустые глазницы.
Куцик взмахнул крыльями и прокричал голосом старосты:
— Добрый бог!
— Подслушивал, значит, — ответил ему Морен. — Ну пойдём, познакомимся с «добрым богом».
Лошадь идти не хотела. Морен не стал её заставлять — спрыгнул на краю опушки и привязал поводья к ближайшему дереву. Куцик же предпочёл остаться у него на плече. Долго ломать голову, как попасть внутрь, не пришлось: подойдя к избушке, Морен разглядел люк в её днище меж пней, а стоило встать под ним, как тот распахнулся. Из недр освещённой комнаты спустилась деревянная лестница: скрипучая, старая, местами покрытая мхом, но на вид вполне крепкая.
Морен поднялся по ней и оказался в самом обыкновенном на вид доме. Внутри было тепло, просторно, светло от огня и удушливо пахло травами. Вместо печи — очаг, в котором потрескивали поленья, а над ними висел котелок с булькающим варевом. Из мебели — широкая лавка, стол да табуреты. Под потолком сушились грибы и растения, в углу стоял сундук, укрытый поеденным молью платком, одну из стен украшала тёмная медвежья шкура. А за столом, перед тарелками с едой, сидела Бабушка Яга.
Сухая сгорбленная старушка, закутанная в множество слоёв ткани. Подол юбки был такой длины, что скрывал ноги до самых пят. Голову покрывала тёмно-серая шаль — похожая лежала и на плечах, — и из-под неё выглядывали редкие седые пряди. Пальцы её были тонкие, скрюченные — один в один птичьи лапки без когтей, — изрытые глубокими морщинами так же, как и лицо. Тяжёлые опухшие веки закрывали глаза, словно она не могла поднять их, и легко удавалось поверить, что старушка давно ослепла от старости.
— Неужто сам Скиталец ко мне пожаловал? — обратилась она к нему. Голос у неё оказался по-старчески скрипуч и по-девичьи тонок.
— Вы меня знаете?
— А как же! Я всё обо всех знаю. Проходи за стол. Проголодался, поди, с дороги.
Есть Морену не хотелось, но приглашение он принял, заняв место напротив Яги. Кушанья в тарелках не могли похвастаться разнообразием, но и простыми их назвать не получалось: жареные пирожки, тёртая редька, мясная похлёбка и ячменная каша.
— Богатый стол, — произнес Морен.
— Для дорого гостя ничего не жалко. — Яга улыбалась ему со всем радушием.
— А я, стало быть, дорогой гость?
— Как и любой, кто забредёт ко мне. Для одинокой старушки любой гость в радость. Ты угощайся, угощайся. Голодный поди.
Морен не притронулся к еде и, что важнее, Яга тоже не спешила есть. Зато хлопотала над ним: придвинула миску с пирожками, налила в чашку настой из трав — Морен по запаху узнал кипрей и мяту, — сорвала с нитки над головой и накрошила в похлёбку петрушку и сушёных лисичек.
Морен украдкой взглянул на своего пернатого спутника. Тот рядом с людьми всегда был настороже: следил за каждым словом и жестом, перебирал когтями, показывая, что нервничает, мог угрожающе щёлкнуть клювом, если протянуть к нему руку. Но сейчас он распушил перья, втянул голову и время от времени прикрывал веки, всем своим видом демонстрируя умиротворение и покой.
— Что же привело тебя ко мне, Скиталец? — спросила Яга, притянув к себе тарелку похлёбки. — Неужто местные тебя ко мне послали?
Разломив напополам пирожок — тот оказался с рубленым мясом, — она смочила его в бульоне и отправила в рот. Морен ощутил себя неуютно: пока он ждал подвоха от каждого кусочка пищи и настороженно прислушивался, не нападёт ли на него кто из-за угла, всё указывало на то, что беспокоится он зря. Даже его кровь оставалась спокойной: сердце не билось в неистовстве, как делало всегда, ощущая тревогу. От этой старушки не исходило никакой опасности, и на привычных проклятых она не была похожа.
— Нет, не совсем. Я ищу пропавших детей, — честно ответил Морен. — Мальчика и девочку двенадцати лет. Вадим и Мала. Вы их встречали?
— Нет, деток я уж давно не видела.
— А блины в лесу — ваших рук дело?
Яга рассмеялась.
— Моих, моих, чьих же ещё? Только они не для живых. Я так мёртвые души приманиваю, чтобы помочь им, проводить их на тот свет. Иначе те, кто в лесу умер, так в нём и останутся. Будут блуждать да живых с горя в лес заманивать. С тропы сводить.
— Как болотные огоньки?
Оба замолчали. Яга смотрела на Морена из-под полуопущенных век, будто раздумывала, как много ему известно.
— Да, верно. Они самые.
— А если их начнут срывать живые, те, кто всего лишь заблудился?
— Так что ж в этом плохого-то? Покушают, сил наберутся, глядишь, живыми из леса выберутся. Ты бы тоже поел, юноша. Голодать негоже.
Яга зачерпнула варево большой ложкой и выпила его, прихлёбывая. Во рту у неё почти не осталось зубов, так что и жевала она с причмокиванием.
— Вы что же, каждую ночь развешиваете их по лесу? И не боитесь ходить по нему в одиночку?
— Нет в лесу напасти, что могла бы причинить мне вред.
Морен сощурился.
— Почему? Кто вы?
— А не всё ли равно? Лучше расскажи мне, кто ты такой, Скиталец. Говорят, ты бродишь по свету и убиваешь проклятых. Много ли повидал их на своём веку?
— Достаточно.
— И все они были злыми? — она изогнула брови.
Морен не спешил отвечать: его отвлекло движение на плече — Куцик чистил клюв, потираясь им о маску на его лице.
— Что, если я скажу тебе, — продолжила Яга, — что я всего лишь одинокая старушка, которая живёт в лесу и никого не трогает?
— Тогда я спрошу: а как же черепа перед вашим домом?
Яга рассмеялась — голос её скрипел, как старые половицы.
— В лесу много зверья мрёт. Я их косточки и собираю, чтобы они отпугивали тех, кто ещё жив.
— В деревне говорят, вы живёте уже несколько сотен лет. Они почитают вас, как божество.
— О-о-о, — она склонила голову набок. — Что же будешь делать, если всё на самом деле так?
— Попрошу у вас помощи. В лесу пропадают дети — они уходят к вам за дарами и лучшей жизнью, а после не возвращаются.
Яга, опечаленная, опустила голову.
— Бедные детки. Они не доходят до меня. Когда я нахожу их души, уже слишком поздно. Их ведёт в лес тщеславие, и боги наказывают их за это.
— А как же Василиса?
Повисла тишина. Яга долго вглядывалась в Морена сквозь полуопущенные веки, прежде чем ответить:
— В ней не было тщеславия. Родители отправили её в лес на смерть: мачеха не хотела, чтобы она стала соперницей для её дочерей. Чистую душу можно вернуть.
— За это вы одарили её? За чистую душу? Почему же тогда вы не одаривали никого из мальчиков?
Морен говорил всё быстрее и быстрее, сыпал вопросы один за другим — он не давал Яге время на раздумья, и она сжала пальцы, царапнув ими по столу.
— Сердце воина от природы жестоко, — ответила она.
— Откуда же у вас нашлись меха и золото?
— В лесу часто умирают путники. Мне ни к чему их добро.
— От чего же они умирают?
— Ты не хуже меня знаешь, что может скрываться в ночной темноте.
— Именно. Так откуда у вас — одинокой старушки — мясо, чтобы подать к столу? И как вы так спокойно ходите в лес, ничего не опасаясь? Чьё оно? — Морен кивнул на тарелки. — Скажете, что падаль?
— Ты играешь с силами, которые не понимаешь, Скиталец.
— Так кто же вы? Безобидная старушка? Лесное божество? Или проклятая, что заманивает людей в лес, чтобы потом обобрать их?
— Не смей гневить богов или будет худо!
Она вскинула руку и перстом из раскрытой ладони указала на него. Справа, у самого уха, послышался тихий свистящий скрип. Морен обернулся к своему пернатому спутнику и ужаснулся — тот, раскрыв клюв, пытался выкашлять пену, что текла из горла, капая на плечо.
Морен вскочил, придерживая птицу обеими руками. Взгляд его забегал по комнате — он искал решение, но страх потери, что отразился в его глазах, не укрылся от Яги.
— Вот что бывает с теми, кто идёт против воли божьей!
Её скрипучий смех прокатился по стенам. Морен бросился к прорези в стене, что служила окном, спеша вынести птицу на свежий воздух. В избе стоял полумрак, разбавляемый лишь огнём очага, поэтому, только вглядевшись, он заметил ставни. Окна запирались изнутри, как…
«…в домовине! Она действительно поселилась в постройке для мёртвых!» — Морен едва мог поверить своим же выводам.
Он бросил Куцика на деревянный сруб. Когда захлопнул ставни, Яга перестала смеяться. Она медленно поднялась и шагнула к нему — раздался стук, как от деревянной трости.
— Мне нужно наружу, — голос Морена дрогнул: что-то здесь было не так. Куцика отравили, но он ничего не ел, значит, сам воздух в избе…
— Никуда ты отсюда не выйдешь, — ответила ему Яга.
Морен бросился к люку в полу. Запах трав ощущался здесь куда сильнее, и, подняв взгляд на котелок, он наконец-то узнал цветы и ягоды, что варились в нём.
— Сонная одурь, — прошептал Морен.
Глаза его закатились, и он рухнул наземь.
Яга поспешила к нему — каждый её шаг отдавался гулким стуком. Скиталец лежал, полуприкрыв глаза, — ресницы его дрожали, но дышал он медленно и слабо. Яга внимательно осмотрела его и воскликнула:
— Весь в железе! Ну ничего-ничего… Вскрою тебя потом, как рака!
Она явно говорила про его одежды. Железные пластины защищали плечи, руки, бока и бёдра, а ещё парочка пряталась под воротником плаща. Небольшие и тонкие, чтобы не утяжелять движения, хватало даже столь простецкой защиты. Ибо проклятые терпеть не могли железо, опасаясь его как яда, и Яга не стала исключением.
Она затопала прочь. Со скрипом распахнулись ставни, и прозвучало раздосадованное: