Конан посторонился, наблюдая, как беззвучно и стремительно сквозь расширенную щель в город втекает черная река. Слишком их много.
— А в лагере кто остался?
— Двое при лошадях и палатках, да по одному человеку на каждые три костра, огонь поддерживать.
Конан присвистнул. Черная смертоносная река продолжала течь мимо совершенно беззвучно. Лишь изредка доносилось легкое звяканье не слишком хорошо обмотанного тряпками оружия.
— А если бы я не смог открыть ворота?
Квентий хохотнул:
— Ты — и не смог бы?! Не смеши!
Дворец взяли так же быстро, как ранее — дом Нийнгааль. И почти так же бескровно. Только тут к расположившемуся в тронном кресле Конану приволокли полураздетым и до смерти перепуганным не домашнего управителя, а самого Зерала, короля славного города Сабатея.
— Мне не нужен город, — сказал Конан скучным голосом, глядя в сторону. — Настолько не нужен, что я могу приказать своим воинам — и они камня на камне от него не оставят. А могу приказать — и они уйдут, ничего не тронув. Мне другое нужно. И это другое я получу — с твоей помощью или без нее. Что ты выбираешь?
Толстый и дебелый, Зерал только дрожал оплывающей на солнце снежной кучей, не способный не только ответить, но и понять. Но среди согнанных в углу зала слуг и придворных возникло короткое замешательство, и в первый ряд протиснулся молодой человек. Он придвинулся почти вплотную к оцепившим угол стражникам и крикнул ломающимся голосом:
— Так что же тогда нужно королю-захватчику от мирных жителей Сабатеи? Золота? Рабов?
Его глаза яростно сверкали, перекошенное ненавистью лицо было невыносимо юным, и все же… Конан пригляделся. Ну да, так и есть. Все же в лице этом проглядывали наследственные черты.
— Племянник короля, зовут Эрезархом, — доложил подошедший Хьям. — Имеет немалый вес в купеческой гильдии. Фактически — ее глава, Зерал давно уже только числится руководителем и королем.
— Прекрасно. Подойди сюда. Я буду с тобой говорить, — Конан встал и сделал знак, чтобы молодого человека пропустили.
Тот подошел, кидая на Конана и его бойцов гневные взгляды. Но прежде, чем вступить в разговор, помог своему престарелому дяде добраться до скамейки и сесть. Глядел при этом на короля Аквилонии с явным вызовом, словно ждал, что ему вот-вот помешают.
Конан мешать не стал. И гневный вызов на юном лице постепенно сменился угрюмой настороженностью.
— Так чего же ты хочешь от Сабатеи? — повторил юноша свой вопрос, но уже куда тише.
— Солдат, — ответил Конан. — Но это — потом. А пока… Одна ваша жрица совершила ошибку, украв мою… не важно. Важно, что — мою. Я не думаю, что вся Сабатея должна пострадать из-за поступка одной глупой девки. Выдайте мне воровку вместе с тем, что она украла — и можете спать спокойно. Или у вас принято покрывать воров и все купцы поклоняются Белу?
Он сознательно нанес одно из самых страшных для торговца оскорблений. Белу мало кто поклоняется на самом деле, слишком сложно это, хотя воры и призывают его в момент опасности, принося богатые жертвы после каждого удачного дельца. Но поклонниками Бела они не являются — иначе зачем им срезать кошельки, ведь настоящие адепты хитроумного и ловкорукого имеют право жить воровством — и только воровством. Они не могут тратить деньги на покупку чего-либо — только красть. Любая покупка для них смертный грех. И чтобы очиститься от такого греха, они должны украсть ценностей на сумму, в десять раз превышающую потраченное на греховную покупку, и все украденное тут же пожертвовать Белу.
Понятно, что для честного (или даже не совсем честного!) купца нет более страшного врага, чем истинный поклонник ловкорукого. И более страшного оскорбления. Вот и Эрезарх даже покраснел, выпрямляясь, и словно бы выше ростом стал:
— Сабатея — город торговцев, а не воров! Клянусь немедленно выдать вам негодяйку, если только это будет в моей власти! Клянусь также возместить стоимость покражи из собственных средств.
— Это лишнее. Украденное бесценно. Оно просто должно быть возвращено. Ясно?
— Хорошо. Как зовут эту подлую женщину? Где она живет? Я немедленно пошлю туда солдат…
— Это тоже лишнее. Ее зовут Нийнгааль, ее дом мы обыскали еще вчера — там никого нет.
Молодой человек нахмуился, размышляя. Он уже почти нравился Конану, и тот не стал торопить события, ожидая, когда же молодой купец сам додумается.
— Какому храму принадлежит воровка? Я вызову старшего жреца, он в ответе за своих подопечных, вот пусть и…
— Она служит Золотому Павлину Сабатеи, — произнес Конан по-прежнему скучным голосом. И огляделся, наслаждаясь произведенным эффектом.
Повисшая тишина была мертвой. Похоже, все даже дышать забыли на три-четыре удара сердца. Потом в толпе придворных и слуг заохали и запричитали. Номинальный король Сабатеи Зерал в ужасе растекся по скамейке пухлой лужей. Показалось даже, что факелы стали гореть словно бы через силу, темнея с каждым мигом.
— Хорошо, — выдавил побледневший Эрезарх и упрямо мотнул головой. — Я не отказываюсь от своих слов. Я выдам вам воровку. Но, Иштар милосердная, что же такого она у вас украла, что вы решились…
— Дочь, — просто сказал Конан. Эрезарх охнул, бледнея еще больше. Закусил губу. Нахмурился.
— Тогда не будем терять времени.
— Мы много зим пытаемся уничтожить это позорное пятно на лике нашего города — и все впустую. А эти мерзкие жрецы! Их никто не знает в лицо. Невозможно вытравить всех, обязательно кто-то уцелеет. И воспитает последователей. И все сначала. Люди пропадают чуть ли не среди бела дня, порядочные купцы боятся приезжать, о городе распространяются ужасные слухи… Я ходил с караваном. Стоит только сказать, что ты из Сабатеи, как все начинают коситься. Позорище. А наши недоумки… Стыдно сказать — молодежь в этих жрецов играет! Втыкает павлиньи перья в прически, или просто в руках носит, вместо веера, намекая. Павлиньи перья — это ведь единственный знак, по которому можно найти жреца! У него всегда должно быть при себе павлинье перо, настоящее или изображение — на одежде, в волосах, на кольце или просто нарисованное на теле. Всегда! И в доме — тоже. Хотя бы одно. Это из-за обряда… точно никто не знает, но говорят, что во время обряда принятия Золотым Павлином нового жреца птица вручает ему свое перо. Или его символ. Никто точно не знает, как этот символ выглядит, но изображение павлиньего пера у нас вы можете увидеть повсюду… — Эрезарх горько усмехнулся и пожал плечами. — Не понимаю, почему людей так тянет ко всякой мерзости? Но, как бы то ни было, во всех домах выловленных жрецов павлиньих перьев было очень много. И настоящих, и изображений. Ищите такие дома — и вы найдете жреца. А найдя жреца, вы найдете и жертвенник. Вернее — один из жертвенников. Последние пятнадцать зим они не строят храмов — просто роют подвалы. Это вам еще одна примета — хорошо оборудованный подвал под домом. Ритуал может проводиться в любом из них. Ищите обилие павлиньих перьев и хорошо оборудованный подвал с толстой дверью на замке. Я дам вашим бойцам сопроводительные письма за подписью Зерала.
— Именем короля Сабатеи, откройте!
Они вламывались в дома — иногда преодолевая вялое сопротивление хозяйской охраны, и тогда в дело вступали «драконы» или закарисовские гвардейцы. Иногда хватало упоминания о королевском приказе.
Как вот сейчас, например.
— Мы чтим нашего короля! О, Иштар милосердная, за что нам такое разорение?!
Сухонький управитель, напоказ бьющий себя в грудь и рвущий седые редкие волосенки посреди дворика, был не прав — никакого разорения они не творили. Просто осматривали дома и подвалы, особенно — подвалы. А так — даже на женскую половину не лезли, хотя королевский приказ позволял. Попробуй, не пусти такого, с приказом да десятком вооруженных до зубов головорезов!
Рушили и ломали тоже довольно редко — пока всего в двух домах, а дело близилось уже к полудню, и осмотрено более сотни. По притихшему городу ползли странные слухи — разрушали лишь те дома, в которых оказалось много павлиньих перьев.
Глава 26
Сперва горожане не верили. Но когда после ожесточенного, но быстро подавленного сопротивления был захвачен дом достопочтенного Эребуза, знаменитый своими «павлиньими мостками», да и другими многочисленными украшениями в «павлиньем» стиле, а по доносящемуся изнутри грохоту стало понятно — ломают! — город дрогнул. И те горожане, которых пока еще не коснулась карающая рука, поспешили домой, чтобы немедленно повыкидывать «эту пакость», ставшую вдруг залогом несчастья.
Успевали, правда, не все.
— Конан!
Голос у Квентия был такой, что король Аквилонии сам предпочёл выйти во двор.
— Чего тебе?
Выглядел Квентий тоже не очень — бледный и с расширенными глазами.
— Мы нашли жреца.
— Точно — жреца?
Они уже ошибались. Дважды.
— Точно. — Квентий хмыкнул и зябко передернул плечами. Пояснил — У него подвал… это рассказать невозможно, да ты и не поверишь, это видеть надо. И перо… только это тоже надо видеть!
Перо действительно было особенным. Мягкое, переливчатое, словно из тонких драгоценных паутинок сотканное, отливающее то золотом, то синевой. Но главная особенность была не в этой переливчатости. Главной особенностью пера был глаз.
Натуральный, почти человеческий, только крупнее. Со всем, что глазу положено — веками, ресницами, черной точкой зрачка и переливчатой радужкой, отливающей то золотом, то синевой. Глаз располагался на конце пера, в самом широком месте, и с немой укоризной смотрел в затянутый «павлиньим» шелком потолок.
Конана передернуло.
— Это что за пакость? — Он поддел пальцем перо, повертел по столу. Глаз выглядел настолько настоящим и объемным, что казалось — вот-вот моргнет. Но — только казалось. Перо оставалось плоским и неподвижным, глаз — тоже. Только шевелились под сквозняком длинные ресницы.