ики? Неужели снизу тащили? Зачем?
Нийнгааль никому не доверила поджигать свой костер, сама с огнивом возилась. Но недолго. Огниво, наверное, заговоренное было. Как и сами дрова — огонь взвился мгновенно, с первой же искры, наверняка без какого-нибудь поджигающего заклинания не обошлось. На фоне яркого дня пламя казалось почти бесцветным, только плавился, дрожа, воздух над оседающей горою дров.
И тогда Нийнгааль кинула в костёр щепотку странно пахнущих трав.
И запела.
Наверное, это все-таки был сон. Потому что черный дым, поваливший от костра, не уходил в небо и не рассеивался. Он клубился над озером, тягучий и непрозрачный, набухая огромной бесформенной кляксой, и в своей непрерывной подвижности казался почти живым. И вырисовывалась из него фигура — то ли невероятно толстого человека в плаще со множеством длинных развевающихся шарфов, то ли непонятного многоногого зверя.
А потом Нийнгааль вскрикнула особенно пронзительно, и озеро словно бы мгновенно замерзло, сделавшись зеркалом. И отразились в нем и расплывчатая черная фигура, и яркое небо, и скалы, и сама Нийнгааль со вскинутыми руками.
Только вот смотреть на ослепительное зеркало было больно.
Атенаис прикрыла слезящиеся глаза — только на мгновение, чтобы не так резало! И заснула уже по-настоящему.
Она не видела, как догорал дымный костер у кромки воды. Не видела, как от черной тучи над озером к стройной женской фигурке на берегу протянулось щупальце, и просиявшая Нийнгааль, задрожав от восторга, всем телом качнулась вперед, принимая дымное прикосновение. Щупальце мазнуло её по лицу, по плечам и груди, по животу и вниз. Высшая жрица вскрикнула. Но не от боли — так кричат только самые умелые жрицы Деркэто во время высшего пика исполнения своего богинеугодного ритуала.
Щупальце исчезло — то ли растаяло, то ли просто отдернулось обратно в черную тучу над озером. Нийнгааль упала, словно оно было единственной ее опорой, а земля уже не казалась достаточно прочной под внезапно ослабевшими ногами. Какое-то время с губ ее продолжали срываться сдавленные отрывистые стоны, а тело сотрясаться в конвульсиях, но постепенно все стихло.
Суетящиеся у костров служанки и стражники не обращали на происходящее ни малейшего внимания. Они словно бы вообще не видели. Словно костер на берегу и упавшую на самой кромке воды фигурку отделяла от общего лагеря высокая стена, невидимая со стороны высшей жрицы и уснувшей Атенаис, но совершенно непрозрачная со стороны прочих.
Нийнгааль потребовалась почти половина оборота клепсидры, чтобы перестать стонать и корчиться, придти в себя, выровнять дыхание и подняться на подламывающихся ногах. Прежде чем вытряхнуть из одежды песок, она низко поклонилась черной туче над озером. Выпрямившись же, почтительно склонила голову — словно получила некое послание, только ей одной адресованное.
Потом высшая жрица Деркэто подошла к горбачу, на спине которого спала Атенаис, и долго смотрела на спящую девочку. Смотрела с удовлетворением и некоторой долей тревоги. Так смотрит командующий на свое войско перед генеральным парадом — что бы где бы тут еще подтянуть, чтобы уж все оказалось окончательно точно и наверняка? Она даже слегка нахмурилась, тревожа гладкую кожу лба некрасивыми морщинами. Наконец, как видно, на что-то решилась, даже кивнула сама себе.
И быстро нарисовала испачканным в золе пальцем на лбу спящей несколько закорючек, сложившихся в странный значок, похожий на кривобокого толстенького паучка. После чего улыбнулась удовлетворенно и с сознанием до конца выполненного долга отправилась отдыхать. Общение с Повелителем выматывало всегда, а уж когда он дарил достойным счастье своего прикосновения — сил не оставалось вообще. Но оно того стоило и ни одна из верховных жриц, хоть раз удостоившаяся, никогда не жалела о потраченных силах. Наоборот — каждой клеточкой тела жаждала испытать это снова и снова, остро, безумно, до зубовного скрежета, до сведенных судорогой коленей.
Любая, которую удостоили хоть раз, была готова на что угодно. Не за прикосновение даже — за смутную на него надежду. Повелитель одаривает редко и дает не больше, чем способна вынести жалкая человеческая плоть. Но плоть глупа, она хочет еще и еще. Вот даже и сейчас. Ничего, уже скоро. Повелитель обещал, эта маленькая слишком умненькая красотка ему понравилась…
Атенаис не проснулась.
Она смертельно устала, и потому проспала остаток дня и всю ночь. Её не тревожили, только накрыли теплым одеялом — ночи у озера были такими же холодными, как и на перевале. А вот днем стало жарко — во всяком случае, на солнце. В тени же грязноватыми оплывшими кучами лежал еще прошлогодний снег, так и не стаявший до конца за короткое горное лето. Но на солнце пекло не хуже, чем в пустыне — Атенаис, собственно, и проснулась-то от невыносимой жары, задохнувшись и вконец упрев под теплыми одеялами.
И сразу же поняла, что ей необходимо искупаться.
Служанка ничего не сказала, а сама Атенаис не заметила среди прочей грязи угольный рисунок у себя на лбу. А потом уже стало и вовсе поздно — она просто стерла его глиной с песком. Как и прочую грязь.
Если бы она вспомнила свой сон и рискнула бы расспросить кого-нибудь из слуг о дымной фигуре над озером, то узнала бы, что фигуры этой никто из них не видел. Да, был костер. Да, Госпожа над ним колдовала, и дым действительно был какой-то странный, не иначе как колдовской. Но — рассеялся, как и положено всякому дыму.
Но Атенаис была слишком напугана угрозой Нийнгааль, чтобы с кем-либо заговаривать. Да и смутный сон не особо её тревожил — ну, пела, ну, колдовала, так ведь на то она и жрица — Старшая Жрица! — чтобы колдовать. Сама же Атенаис дымной и странно живой тучи над озером более не видела — наяву обычные люди не видят таких вещей.
Нийнгааль ждала ее у входа в шатер, сидя на краю накрытого к вечерней трапезе ковра. Была она, похоже, в на редкость хорошем расположении духа — чудо из чудес! Одарила доброжелательной улыбкой и даже сделала изящной ручкой приглашающее движение — присоединяйся, мол.
Атенаис не рискнула сделать вид, что не заметила — в последние дни настроение прекрасной госпожи менялось стремительней, чем весенняя погода в горах. За ослепительно солнечной улыбкой по малейшему поводу — или даже без оного — могла немедленно последовать такая буря, что крошились в мелкую пыль и столетние камни. Человеческая плоть, конечно, иногда бывает куда прочнее таких камней, — так, во всяком случае, уверяют истории! — но проверять это утверждение сказителей на собственной шкуре Атенаис пока не хотела.
А потому присела на дальний от Верховной Жрицы край ковра, склонив голову в знак почтительности и благодарности. И даже взяла из корзинки какой-то сушеный фрукт.
Она, конечно, предпочла бы поужинать одна, и, желательно — внутри прогретого жаровнями шатра, но выбирать не приходилось. Впрочем, умостившись как следует, она поняла, что теперь, когда замерзшие ноги поджаты и полностью накрыты теплой накидкой, ей не так уж и холодно. Да и волосы за время прогулки успели высохнуть.
— А ты действительно красавица… Я не ошиблась в выборе.
Атенаис вздрогнула и подняла глаза. Верховная Жрица Деркэто смотрела на нее пристально, но по-прежнему доброжелательно. Выглядела она благодушной и удовлетворенной, и — еще одно чудо! — похоже, никуда более не спешила.
Следующие слова подтвердили возникшие у Атенаис предположения:
— Мы задержимся здесь на несколько дней — животным надо набраться сил для перехода через пустыню. Да и нам отдохнуть не мешает. Ты ешь, ешь, не стесняйся! Запеченная рыба чудо как хороша! А главное — она не сушеная. И не соленая. Свежая! Ты только попробуй — язык проглотишь! И поворота клепсидры не прошло с тех пор, как била она серебряным хвостом в прозрачных водах этого дивного озера. Очаровательное местечко, правда? Я специально велела накрывать на воздухе, надоела эта вечная затхлость внутри шатров. Да и вид отсюда красивый. Только взгляни на озеро! Какой волшебный закат!
Атенаис послушно посмотрела на озеро, хотя теперь, после восторженных излияний Нийнгааль, любоваться красочными переливами закатных отсветов над горами и на воде не было ни малейшего желания. Неожиданная и какая-то слишком активная доброжелательность Верховной жрицы начала вызывать у нее еще больший страх, чем презрение и чуть ли не откровенная ненависть последних дней. Почему-то вспомнились друиды-отступники — про них тоже старый Хальк рассказывал. Их еще травниками называли или грибными друидами. Потому что они не только вдыхали дым какой-то чудодейственной травки, но и пили специальный отвар из ядовитых грибов.
Эти грибы и травки давали отступникам небывалую силу. Дух надышавшегося или испившего отвар отделялся от тела и поднимался до самых небес, где на равных беседовал с богами, узнавая все их помыслы и чаяния.
Глава 33
Казалось бы — чего еще желать? Атенаис тогда прямо спросила Халька, может ли их тарантийский друид дать ей эту травку или отвар — она очень-очень хотела бы побеседовать кое-с кем из богов. А еще лучше — богинь. У них бы нашлось о чем поговорить!
Вот тогда-то Хальк и объяснил, кряхтя и вздыхая, что не все так просто было с этими травками. Не зря же сами друиды объявили своих чересчур увлеченных отварами и дымокурениями собратьев отступниками и публично срезали их имена с Великого Древа.
А дело все было в том, что чересчур рьяно соблюдающий грибные ритуалы друид через какое-то время уже не мог жить без своих ядовитых отваров и курений. Лишенный их, он впадал в неистовство, мог неделями не спать и не есть, был готов совершить любые подвиги и преступления, только чтобы добраться до вожделенного зелья. Такие друиды с голыми руками бросались на вооруженных стражников — и зачастую побеждали. Они становились подобны демонам — злые, безумные и почти неуязвимые.
Мысль, заставившая Атенаис содрогнуться под теплой накидкой, заключалась в том, что Верховная Жрица ведет себя очень похоже на то, о чем когда-то рассказывал старый свиткохранитель. Все предыдущие дни она была неутомима и зла, ничего не ела и почти не спала, с каждым поворотом клепсидры становясь все более нервной и раздражительной. В последнюю ночь, уже после перевала, она чуть ли не в голос рыдала, когда все-таки пришлось остановиться. И пинками подняла людей и животных задолго до света — первое время пришлось идти практически наощупь.