Тогда Пепельный Питер взял в дровяном сарае топор и долго точил его о камень, пока лезвие не стало острее бритвы, а потом поднялся по лестнице, к сводным сестрам. Они кутались в одеяла и тряслись от холода в своих кроватях. Увидев зловещего Пепельного мальчика, который шел к ним, волоча топор, так что он высекал искры из кремневого пола, сестры завизжали от ужаса.
– Так вы отрубили себе пальцы на ногах, чтобы завоевать принца, правда? – сказал Питер. – Я помогу вам, чтобы и перчатки Эллы-Золушки пришлись вам впору.
И он стал рубить им пальцы, один за другим, пока их руки не превратились в окровавленные культяпки. Сестры кричали, завывали, так что дом ходил ходуном, но никто не пришел им на помощь.
– А может, принц женился бы на вас, если бы вам оказалось впору и платье Золушки?! – воскликнул Пепельный Питер, обрубая куски плоти у них с боков, пока у них не отвалились руки и ноги, а из-под ребер не высыпались внутренности. – А может, вы вышли бы замуж, если бы примерили чудесную диадему Эллы-Золушки, – продолжал он, опуская топор им на макушки. Тут головы их раскололись, и обе они испустили дух в страшных муках.
Пепельный мальчик уже собрался пойти в спальню их отца, но тут он услышал голос Эллы. «Прошу, – сказала она, – не карай больше мою семью, ведь они лишились детей, которые могли утешать и согревать их в старости. Без сомнений, это для них уже само по себе наказание».
Пепельный Питер понял, что сестра права. К этому времени дом совсем промерз. Хлеб и мясо в кладовой стали тверды, как камни, и купцу и его жене было нечего есть. Вода в трубах замерзла, и им совсем нечего было пить. Полы и двери покрылись толстым слоем льда. Посмотрев на все это, Питер оставил корыстного купца и его злобную сварливую жену и вернулся в судомойню.
Собрав остатки пепла своей сестры, он отнес их в сарайчик в глубине сада, положил пепел в костер и с первой же попытки разжег его, и ему было тепло в этой хижине, пока в доме отца от мороза лопались стекла, а на крыше росли громадные сосульки, похожие на стеклянные пики.
Он ждал. Довольно скоро его отец и мачеха увидели из окна свет в саду и, трясясь от холода, поспешили из дома. Питер услышал, как мачеха говорит: «Кто-то греется на нашей земле, и они за это заплатят. Выгоним их на холод, а огонь заберем себе». Но когда они захлопнули за собой дверь, с крыши отломились сосульки и упали прямо на них, поразив обоих в самое сердце.
Пепельный Питер вышел из хижины и проверил, мертвы ли они. Потом он вернулся к своему костру, вошел в огонь и плясал, плясал, опьяненный горем и победой, пока пламя не поглотило его, оставив только пепел.
Он смешался с пеплом его сестры, и ледяной ветер разнес их в самые дальние концы королевства, и повсюду они согревали достойных, а замораживали только тех, в ком бились злые сердца.
Конец».
Он отложил книгу и, опустив ее, испытующе заглянул в лицо дочери.
В последние пять минут она заходилась в плаче так, что не могла перевести дыхание.
– Вот видишь, – сказал он, нежно промокая ей слезы рукавом, – есть сказки, где принцу достается прекрасная девушка, а есть вот такие, похожие на реальную жизнь, в них невозможно заранее догадаться, чем закончится дело.
А потом, когда дочка опять разревелась, он отшвырнул книжку и спустился вниз за чем-нибудь острым, прежде чем вернуться к жене и возобновить скандал.
Кристофер Фаулер обладатель множества наград, автор более чем тридцати романов и двенадцати сборников рассказов, включая «Roofworld», «Disturbia», «Спанки», «Брайан и Мэй», последний на сегодняшний день – «Bryant & May and the Bleeding Heart». Серия посвящена приключениям двух пожилых детективов, которые расследуют невероятные преступления в Лондоне. Сюжеты наполнены черным юмором и кровавыми, изощренными убийствами. Недавно вышел сборник «Красные перчатки» из двадцати пяти новых рассказов Фаулера в жанре хоррор – таким образом было отмечено двадцатипятилетие его писательской деятельности. Помимо этого, Фаулер написал сценарий к видеоигре «Война миров», постоянно ведет колонку в Independent on Sunday (в соавторстве с сэром Патриком Стюартом) и пишет рецензии для газеты Financial Times. Его недавние книги – «Invisible Ink: How 100 Great Authors Vanished», графический роман «The Casebook of Bryant & May», мрачный комедийный триллер «Пластик» и книга мемуаров Film Freak.
Домовые
Сказка первая
У одной матери домовые выкрали из колыбельки ребенка и подложили на его место оборотня с большой головой и выпученными глазами, который мог только есть да пить.
В горе пошла она за советом к соседке. А та сказала, что надобно ей снести оборотня в кухню, усадить на печь, развести огонь и вскипятить воду в двух яичных скорлупах; чтобы рассмешить оборотня. А как только он засмеется, с ним будет покончено. Женщина сделала все в точности, как велела соседка. Когда же поставила она на огонь яичные скорлупки с водой, пучеглазый уродец подал голос:
– Давно живу я на свете и стал стар, как гора Вестервальд, но отродясь не видал, чтоб кто-то воду в скорлупе кипятил.
Тут он стал хохотать, и тотчас появилось откуда ни возьмись множество маленьких домовых, они принесли назад настоящего ребенка, посадили его на печку, а оборотня унесли с собой.
Брайан ЛамлиОборотень
Солнце уже клонилось к закату, когда я, неторопливо шевеля ластами, доплыл до мелководья, бросил перед собой ружье для подводной охоты, и оно спокойно опустилось на песчаное дно в тихой воде, не более шести дюймов глубиной. Потом я перевернулся и сел лицом к морю. Сняв маску, загубник и ласты, я побросал все назад, на желтый песок у самой кромки воды. Я нисколько не боялся, что вещи унесет приливом или волной, ведь Средиземное море недаром зовется «бесприливным», не приходилось опасаться и больших волн в такой безветренный и ясный вечер, когда поверхность моря чуть морщила лишь легкая рябь – только что оставленный мной же след, нагнавший меня и лизнувший берег.
Когда я подплыл сюда примерно сорок пять минут назад, по берегу бегали люди – группа англичан, приехавших на выходные, – они как раз собирались в двухмильное обратное путешествие в многолюдный пансионат на выступающем мысу, который был не виден и не слышен из этого отгороженного скалами залива. Это скрытое от любопытных глаз местечко (залив? а может, бухта?) было совсем невелико, не больше ста ярдов из конца в конец, просто промоина, оставленная океаном в желтых утесах. Мягчайший песок и уединенность, а точнее, полное безлюдье, кристально-чистая вода, подводные скалы, образовавшие что-то вроде неглубоких рифов, огораживали бухту в шестидесяти футах от берега – в общем, всю картину в целом можно было описать одним слово: идиллия. Неудивительно, что художники так любят писать греческие острова, с их восхитительным освещением и выразительными ландшафтами, то пышными, то сдержанными, то выжженными подчистую. И снова, как в первый раз, я, осторожно спускаясь по грубо вытесанным из камня ступеням к отмели, подивился, что до этого тихого места, буквально рая земного, не добрались торговцы и предприниматели. Собственно, меня всегда тянуло к подобным уголкам – и Греция привлекала меня именно этим, – да, тянуло к таким уединенным бухтам, а особенно к этой безмятежной водной глади, к кротким волнам, лениво наползающим на берег.
Но где же неизбежная, почти (как мне иногда казалось) против воли навязанная таверна? Где ряды лежаков и пляжных зонтов – не говоря уж о загорелом служителе с его кошельком для купюр и звякающим на шнурке мешком, полным мелочи? Их не было здесь! Никакого намека!
О нет, по крайней мере одна попытка привнести сюда цивилизацию была сделана, а может быть, и не одна. Например, эти ступени, ведущие к заливу: кто-то должен был их вырезать. А немного дальше, у восточной оконечности залива – в том месте, где я вышел на сушу, прибыв сюда днем, – эта небольшая бетонная плита круглой формы и с отверстием в центре определенно служила некогда основанием для пляжного зонта, от которого не осталось и следа… хотя кое-что от него все же осталось: ржавеющий остов, без тканевого купола, полузарытый в песок у подножия утесов.
Разумеется, владельцы курорта едва ли одобрительно отнеслись бы к попытке посторонних лиц затеять здесь какой-то доходный бизнес, особенно если это могло составить им конкуренцию. Но почему же они сами не освоили этот местечко, чтобы разгрузить собственный пляж, довольно тесный? Впрочем, я, иностранец, не был знаком с тонкостями земельного права в Греции. Не исключено, к примеру, что залив находился под охраной государства или – почему бы и нет – вообще являлся чьей-то частной собственностью! Как полноправный и единоличный владелец небольшой коммерческой компании в Англии (которая имела дело с коллекционными монетами), я, с одной стороны, считал упущением и расточительством, что такой изумительный участок до сих пор не освоен, но с другой – возможно, легкомысленно и эгоистично – был счастлив, что залив сохранился в первозданном виде. По крайней мере на время моего визита.
Никто не рассказывал мне об этом потаенном месте, так мне, во всяком случае, помнилось, – когда бы не моя нелюбовь к компаниям и не пристрастие к прогулкам в одиночестве, я бы никогда и не нашел его. Но как-то после обеда я, выйдя из пансионата, пошел мимо зарослей кустарника, сосняка, ежевики и чахлых олив – по маршруту, который на карте выглядел невыразительным желтым пятном, граничившим с ярко-синим морем, – решив осмотреть местность. Оттуда я намеревался спуститься к морю и поискать пологую отмель или обрывистый склон, место, где можно было бы плавать и ловить рыбу…
… Именно так и произошло.
Раньше, после первой вылазки в море с маской, когда, налюбовавшись подводными сценами у рифов, я выбрался на берег, то обнаружил рядом с моими вещами парня (одного из десятка отдыхающих, слонявшихся по берегу). Он разглядывал мой вещмешок и другие пожитки, однако ни к чему не прикасался. Кажется, его особенно заинтересовало обрезиненное ружье для подводной охоты, которое я бросил на песке, отправляясь обследовать риф с маской и ластами.