– Никого я не видела, – в третий раз повторила Нел. – Я просто ее нашла.
– А ты что там делала в такую рань? – вопросил он.
Нел закатила глаза.
– Покупала уголь для дома, а теперь Мадам Далита меня уже, наверное, обыскалась.
При упоминании имени ее матери Констебль догадался, наконец, что эту девушку не стоит задерживать надолго.
Все надеялись, что это убийство – просто случайность, но не тут-то было. С тех пор было еще пять трупов – по крайней мере, пять было найдено. Два из них Нел видела, но только издалека, потому что их поспешно убирали, чтобы не сеять панику. Один достали из фонтана на городской площади, второй вынесли из сада старого Дома Фентона (много лет пустовавшего), еще один нашли в плодовом саду вдовы Хендри на окраине города, но следующий лежал на ступенях городской ратуши, а последний был привязан к носу самого большого судна в порту – каравеллы, принадлежавшей торговой компании «Антифон». Молодая женщина была плотно примотана к носовому украшению, она будто цеплялась за него, спасая жизнь.
Все девушки оказались бедными, почти ни у кого из них не было семьи, но все были очень, очень миловидными в свое время. Это, впрочем, было не так уж важно, когда их безжизненные тела лежали на мраморных плитах в Брейкуотерской покойницкой, плотно завернутые в черную ткань, чтобы души не смогли найти выхода, в ожидании гробов, оплаченных городским советом, – все девушки были без гроша за душой, да, но ничто не вселяет такого ужаса в народ, как мысль о неупокоенных мертвецах. У горемык, бесприютных и обездоленных при жизни, при ненадлежащем захоронении имеется, видимо, больше оснований обратиться в неприятных, обиженных и беспокойных призраков. Поэтому совет из десяти человек, состоявший из четырех представителей самых знатных семей, трех самых богатых торговцев, двух самых громогласных проповедников и Вице-короля, порылись в своих глубоких карманах и выложили денежки на приличные гробы и достойные похороны.
Вице-король поднял было шум на счет девушки номер два, найденной в фонтане – люди, мол, пили эту воду! – так что Констеблю придали двух помощников для проведения расследования. На беду, опросы пришлось проводить в тавернах, и вскоре выяснилось, что сотрудники не могут справиться с искушением и нагружаются во время работы так, что помощи от них маловато. Констебль ежедневно являлся пред ясные очи Вице-короля, с выражением собачьей преданности на физиономии. Голову он все сильнее и сильнее втягивал в плечи, так что у людей возникало опасение, не провалится ли она вовсе и не придется ли ему тогда делать прорези в груди, чтобы выглядывать сквозь них наружу. Констебль молча стоял навытяжку, пока Вице-король кричал.
Это был красивый, лет тридцати пяти, светловолосый человек с нежно-голубыми глазами поэта. Высокий и хорошо сложенный, он одевался безукоризненно и с блеском, что выгодно отличало его от предыдущего Вице-короля. Он возмущенно кричал на Констебля. Он устраивал гневные разносы членам совета. Выглядел он при этом блестяще. Он ласково беседовал с родителями, потерявшими дочерей, и выплатил пособия тем, кто попросил, несмотря на то что – как с одобрением замечали люди – это не входило в его обязанности. Он даже присутствовал на похоронах убитых девушек, произнося восхваления в адрес каждой из них, тепло воспевая их красоту и юность, выражая скорбь об их безвременной кончине. Когда Нел впервые появилась в дверях зала заседаний совета, с первой запиской от матери, Вице-король прервал тираду, обращенную к Констеблю, и широко ей улыбнулся. Потом он себя этим не утруждал, будто ее обыкновенность отводила ему глаза и он просто перестал ее замечать. Нел было интересно – уж не кажется ли ему, что записки плывут к нему сами, по воздуху. В самом деле, ее приход до того не привлекал внимания, что нередко, застав его врасплох, она ловила на его лице выражение, не предназначенное для чужих глаз. В другие моменты ей казалось, будто это вообще не его лицо, а маска, поспешно натянутая поверх другой. Нел тогда трясла головой, понимая, что ее глаза ее обманывают.
Она покашливала, и тогда он бросал свое дело, каким бы ни занимался, и протягивал изящную руку с ухоженными ногтями, чтобы она положила письмо ему на бледную, без единой черточки ладонь. Эта ладонь поражала Нел – такая гладкая, будто у него не было ни прошлого и будущего. Будто он просто явился в мир, как явился в Брейкуотер, шестью месяцами раньше, имея при себе все нужные письма со всеми нужными печатями. С ним были только два человека с картофельными физиономиями, которые редко подавали голос, а если открывали рот, то изъяснялись односложным мычанием. Он аккуратно сместил действовавшего вице-короля – человека, известного своей бездеятельностью, пьянством, пристрастием к молоденьким, а также к мздоимству. Замена была встречена горожанами с радостным удивлением. Новый Вице-король оказался превосходным организатором и весьма талантливо сумел заткнуть рот оппозиции, так что впервые за много лет город вздохнул спокойно и заработал как часы. На смену недовольству его диктаторскими замашками пришли одобрительные кивки, когда почта начала прибывать вовремя, поставщиков продуктов обязали навести чистоту в кладовых и на кухнях, а штрафы за брак или несоблюдение сроков стали больно бить виновных по карману.
Когда Далита в первый раз отправила ее с таким поручением (так и не дождавшись визита нового Вице-короля в свое заведение), Нел решила, что женщина печется о своем деле. Она предположила, что Далита боится, как бы новая власть не принялась искоренять разврат – от них такого можно было ожидать. Как еще объяснить, что Вице-король так ни разу и не появился в доме у Плакучих Ворот? Товар Далиты не нуждался в рекламе, слава бежала впереди него, дом привлекал клиентуру даже и без небольшой дополнительной ворожбы вроде заколдованного слушка, запущенного на многолюдной рыночной площади, или крохотной гирлянды из заговоренных ромашек, украдкой положенной в карман или корзину.
Но потом Нел поняла – это не просто продвижение продукции, подымай выше. Предложение Далиты состояло не в разовой услуге, речь была кое о чем куда более солидном и постоянном.
Далита была твердо намерена занять более заметное место в обществе.
Вначале Нел просто ждала, что Вице-король сейчас чихнет, высморкается и отошлет ее прочь со смехом, который будет эхом отдаваться у нее в ушах – но он не сделал ничего подобного. Он прочитал записку, открыл медальон, прикрепленный к конверту, некоторое время внимательно рассматривал портрет Аши, потом кивнул и проронил: «Я рассмотрю это предложение».
Нел слово в слово передала ответ матери, и та с удовлетворенным видом откинулась на спинку массивного кресла. Глаза у нее блестели. Стремительность, с которой было проделано это сватовство, больше напоминающее сделку, никого не удивила.
Теперь Нел чуть ли не через день посещает по утрам Вице-короля по разным вопросам, связанным с подготовкой к свадьбе. Он не дает ей прямых ответов, но ближе к вечеру присылает одного из своих людей с письмом.
С Нел он передает традиционные подарки невесте (с которой ни разу не виделся), по одному каждый день в течение недели перед свадьбой. Все это странные, нелепые вещицы, кажется, имевшие в начале своей жизни другое назначение. Ржавая железная монета, вставленная в изящную филигранную оправу и висящая на толстой золотой цепи. Тряпичная кукла, наряженная в прекрасное изящное платье и обутая в искусно сделанные миниатюрные туфельки, но вот запах у куклы… скверный, затхлый, немного отдающий мертвечиной. Браслет из старых, потерявших цвет бусин, нанизанных на длинную нить из кованого серебра. Медный перстенек с розовым кораллом. Осколок зеленого бутылочного стекла, вставленный в позолоченную раму, будто картина. Траурная брошь[15], вся помятая и в пятнах, а волосы в ней пыльные, совсем истерлись и пересохли, зато с обратной стороны прикреплена новая крепкая булавка – теперь не отстегнется. И, наконец, сегодня серьги.
Это крупные, чистой воды бриллианты, хотя и покрытые грязью. Такие камни под силу оценить только знатоку (а Далита из их числа).
Висят они на простеньких серебряных крючках.
Выглядят серьги довольно уродливо, а Вице-король требует, чтобы на предстоящей свадьбе невеста была в них.
Чердак протянулся на всю длину дома. Там шесть кроватей – узеньких, деревянных, зато на них пышные и мягкие матрасы, толстые пуховые одеяла, шелковые покрывала, а подушек столько, сколько смогло уместиться. С одной стороны у каждой кровати свой платяной шкаф, из некрашеной светло-желтой сосны, покрытой только лаком. Дверцы с трудом закрываются, так набиты шкафы изнутри: дневные платья, вечерние туалеты, костюмы для клиентов с особыми запросами, легчайшие пеньюары для тех, кто не любит лишних препятствий на пути к цели. С другой стороны прикроватные тумбочки – и чего только в них нет: драгоценности, украшения для волос, чулки, панталоны, обереги и амулеты, случайные церковные свечки, пудры, румяна и духи. Тощий тюфяк Нел не здесь, на кухне, заваленный старыми стегаными одеялами сестер.
А есть еще пространство, где больше не стоят кровать, шкаф и тумбочка, но следы их ножек все еще заметны. Напоминание об Исхе, которая вечно говорила о побеге и однажды сбежала. Пространство, зачарованное взглядами, что бросают на него другие девушки, и незримым присутствием той, о ком теперь говорят редко и только шепотом, чтобы не услышала мать. Пространство, наполненное надеждой.
Деревянный пол сплошь покрыт коврами из пушистой шерстяной пряжи – по ним можно ходить только босиком, поэтому вся обувь девушек хранится в комнатке, занимающей половину крохотной прихожей чердака (во второй половине располагается ванна за занавеской) и уставленной рядами полок со всевозможными тапочками, сапожками, туфельками на каблучках, сандалиями из позолоченной и посеребренной кожи, замысловатыми конструкциями из лент и бантов, которые приходится долго прилаживать по ноге, чтобы можно было сделать хоть шаг.