У дальней стены длинной комнаты священное место: одна большая кровать с четырьмя столбиками, такая широкая, что на ней могут запросто улечься три взрослых человека, с балдахином из плотного узорного гобелена – он не пропустит свет, если захочется поспать днем. По обе стороны кровати стоят шкафы из красного дерева, тоже полные доверху. По левую сторону от них – туалетный столик и пуфик с мягчайшей подушкой, чтобы ягодицы избранной не пострадали. На столике рядами, горками, стопами разложены ожерелья, браслеты, сережки и кольца, все они сверкают и переливаются, точно крохотная вселенная с небрежно раскиданными по ней звездами. А между ними – вазочки и бутылочки (хрустальные, все разной формы), краски и помады для того, чтобы оттенить глаза, подчеркнуть скулы, придать губам чуть больше пухлости, чем предназначено Природой, а еще масло (дорогое, редкостное), заставляющее черные волосы блестеть, будто мокрый обсидиан.
Это место отведено для любимицы Далиты, самой красивой из ее дочерей, самой прелестной – для той, которая, как считает Далита, больше всех на нее похожа.
Грива Ашиных волос ниспадает до талии, а их кончики щекочут ей бедра, когда она встает. Нел, когда не занята на кухне, подолгу, часами моет их, втирает в них масла, снова промывает, а потом расчесывает, расчесывает, пока не заблестят.
Глаза у Аши, может быть, чуть-чуть великоваты (как у куклы), карие, и в обществе мужчин она часто сидит, потупив взгляд, как учила ее Далита. Кожа у нее цвета сливочного масла и чуть заметно сияет – это снова Нел: часами напролет она умащает эту кожу кремами, содержащими частицы золота и серебра. Лицо у Аши сердечком, нос тонкий и прямой, рот похож на прелестный бутон, пунцовые губы всегда кажутся влажными. Она чувствует себя уверенно, зная, что предназначена для чего-то большего. Но это знание не делает ее бессердечной. Аша – самая большая драгоценность Далиты, ее жемчужина, единственное ее незапятнанное и совершенное дитя, и у Далиты на эту дочь далеко идущие планы. Аша остается нетронутой, непорочной – эта награда достанется первому из первых. Сейчас ее нет в этой комнате, наполненной шумом голосов юных женщин, которые просыпаются, наряжаются, бранятся и снова мирятся.
– Не тяни так!
– Сиди тихо.
– Вот Аше ты никогда так волосы не дергаешь, – хнычет Нанэ.
Яра – она сидит напротив – кивает: «Да, никогда не дергаешь».
– Я не дергаю, – возражает Нел, – но зачем ты позволяешь гостям так запутывать себе волосы? Честно, это прямо птичье гнездо – и что только они с ними делают?
– Этого тебе никогда не узнать! – Нанэ хохочет и показывает язык. Нел видит ее в зеркале и сильнее дергает черные пряди, улыбаясь, когда сестра вскрикивает. Яра прыскает и получает от своей близняшки пинок.
От одной из кроватей доносится недовольное рычание. Сильва садится и озирается.
– Заткнитесь же, наконец. Кое-кто здесь пытается выспаться, чтобы хорошо выглядеть.
– Кое-кто надеется, что это поможет? – елейным голоском замечает Таллин, и кровать Сильвы взрывается хихиканьем и летящими в цель подушками. Рука у Сильвы верная, а способность поражать сразу несколько целей достойна восхищения. Только Нел в безопасности. Будто чувствуя, что пренебрежение Далиты само по себе пытка для их невзрачной кухонной сестры, они всегда нежны с ней и ласковы.
– Ну вот. – Нел в последний раз проводит щеткой в серебряной оправе по покорным теперь локонам, удовлетворенно улыбается, глядя, как они блестят. – Яра, ты следующая, поторопись, пока не пришла Аша.
– Ну как же. Сама Аша вот-вот явится нам. Видно, ее покарают боги, если хоть раз она просто тихонько зайдет в комнату, – Киззи скатывается с постели на пол с недовольным выражением на фарфоровой мордашке. Она немного упитаннее, чем другие сестры, очаровательная и аппетитная. Она младшая и поэтому инстинктивно чувствует, что это ее должны ублажать и холить, – но по милости Аши она всего этого лишена и потому постоянно возмущается.
Яра проскальзывает на пятачок, который только что освободила ее близняшка, и жмурится, как кошка, когда щетка принимается за работу. Яра столь же аккуратна, насколько неряшлива Нанэ – при том, как похожи их лица, трудно представить, какие разные они по натуре. Нанэ бойкая, грубоватая, а Яра тихоня, прямо-таки невинная девчушка (это, разумеется, исключено в силу ее занятия, но и внешнего впечатления порой бывает достаточно, чтобы порадовать особых клиентов).
– Помогите же мне кто-нибудь с этим корсетом, – скулит Карин. – Боги, Нел, неужели нельзя было стирать аккуратней? По твоей милости мой корсет сел! – Она сражается с бельем, натягивает так и этак, дергает завязки так, что они вот-вот порвутся. Нел откладывает щетку и пробирается к извивающейся, как червяк, сестре.
Спокойно отводит в сторону руки Карин и прилаживает корсет, разгладив складочку с одного бока, выправив косточки с другого, наконец, стягивает ленты и зашнуровывает их. Потрепав сестру по подбородку, она целует ее в щеку.
– Мне кажется, корсет совсем не сел, а вот ты изменилась. Сколько времени прошло с…
– О нет, – причитает Карин, – Снова? Только не это!
– Ты так беспечна, – говорит Таллин, натягивая через голову зеленое в оборках платье. – Этого матушка прикажет тебе оставить, она же сказала: больше ни разу.
Карин тяжело опускается на кровать, опустив голову и пряча в ладонях лицо. Но она не плачет – никому из девочек Далиты не позволяется плакать, от слез краснеют глаза, опухает лицо, кожа дубеет, а из носа дурно пахнет – это никого не красит.
– Может быть, – шепчет Карин сквозь пальцы, – Может быть, все еще обойдется?
– Что это за жизнь? – сердито бурчит Киззи, – Что за жизнь?
Нел искоса глядит на младшенькую и хмурится, прижимая к губам палец. – Тшш, тише, Карин. Мы об этом позаботимся, не переживай. Далите об этом знать не обязательно.
– Может, – говорит Карин, – может, я смогла бы разыскать Исху?
Надежда на лице Карин ранит Нел в самое сердце. Уж не подозревают ли другие сестры, что она помогла Исхе?
– Я могла бы уйти к ней? Как ты думаешь, Нел? Мы смогли бы ее найти?
– Я думаю, что договорюсь о тебе на следующую неделю. Матушка Магнус обо всем позаботится. А пока старайся есть поменьше и дай мне брошку, которую подарил тебе на той неделе жирный коротышка Констебль.
– Зачем? – Карин оскорблена мыслью, что у нее могут отнять что-то из побрякушек.
Нел закатывает глаза.
– Надо же будет как-то заплатить ей за услугу, а где, по-твоему, у меня деньги? – едко спрашивает она.
Карин смиряется и, сунув руку в верхний ящик тумбочки, достает квадратную перламутровую шкатулку, набитую блестящими штучками. Она протягивает Нел камею, изображающую голову Медузы, прекрасной и змееподобной, потом продолжает прерванный разговор:
– Ты можешь ее найти, Нел?
– Я думаю, она хотела от всех убежать, а уж если она решила скрыться, ее не найти.
Нел гладит ее по плечу и возвращается к волосам Яры, чтобы, коснувшись их напоследок щеткой, свернуть в тугой элегантный пучок.
– Ну вот, теперь вы все опрятные и аккуратные! А то, неровен час, зайдет она, а вы не прибраны.
Не успевает Нел закончить, появляется Далита, как всегда, внушительная и статная, словно императрица. Она шарит по комнате взглядом, не находя, к чему придраться: все дочери одеты и причесаны, на лицах пудра и краски, на коже духи и благовония. У нее в руках (неожиданно грубых, мужеподобных, очень умелых, безжалостных – эти руки умеют все!) шкатулка, старинная, гладко отполированная и все-таки потрескавшаяся под бременем лет, с золотой застежкой. Уже почти четыре часа пополудни, скоро в дверь начнут стучать клиенты, но это следует сделать в первую очередь, это важно, пока не наступило завтра.
За ее спиной стоит Аша, со спокойным достоинством, в свадебном платье. Белое, воздушное, оно светится в последних лучах солнца, проникающих в потолочное окно у них над головами. Мать старательно учила ее тому, как всегда показывать себя в наилучшем виде, она знает все, что нужно, об освещении, постановке, композиции, походке и осанке, о том, как, войдя в комнату, оставаться в центре внимания с первого мига и до самого ухода.
Впрочем, трудно избавиться от ощущения, что она пока не развернулась во всю мощь, а играет вполсилы, как на тренировке. Она бережет себя, хранит до времени, когда нужно будет засиять полным светом.
Платье – плод семи бессонных ночей семи рукодельниц-белошвеек – очень похоже на свадебный торт, столько на нем оборочек и лент, рюшей и украшений. Белоснежное, сияющее, так густо расшитое стразами, что даже смотреть больно. Она впервые показалась в платье, и Нел приходит в голову, что оно похоже на доспехи.
Никто, кроме Далиты, не удостоен чести готовить Ашу к свадьбе, потому что Далита не доверяет никому кроме себя. Она безусловно знает свое дело: Аша так хороша, что дух захватывает. Ее сестры, даже Киззи (слегка позеленевшая) любуются ею с восхищением и восторгом – и не без зависти. На волосах у Аши – тщательно причесанных, перевитых и уложенных в замысловатую форму, напоминающую крученые нити из черного сахара – красуется диадема, тончайшая работа ювелирных дел мастера. От нее вниз струится шелковая вуаль, тонкая, как паутинка. Вуаль спадает почти до пола, но в ней чувствуется какая-то незавершенность. Диадему венчают семь лучей, веером развернувшихся над головой Аши, как павлиний хвост, семь тонких полых пик, но на концах у них нет наверший из драгоценных камней, как можно было бы ожидать.
Далита оглядывается через плечо, пропускает Ашу вперед, в середину чердачной комнаты, так что она стоит в окружении сестер (только не Нел, Нел пятится назад, зная, что ее место не здесь, и подпирает стенку, тихо, как мышка). Пальцы Далиты вцепились в шкатулку, они дрожат от нетерпения, пока она возится с застежкой.
– Этот ларец, – начинает она, замолкает, колеблется. – Его ни разу не открывали сорок лет, со дня свадьбы вашей бабушки. Внутри подарок невесте, который может преподнести только семья: и приданое, и дары на будущее.