емым лицом, и экскурсия начиналась. Можно было задерживаться сколько угодно, где только захочется – иногда такие лишние минуты необходимы, чтобы идея достигла сознания особо упрямого или тупого ребенка, – хотя, топчась на одном месте, вы рисковали упустить часть полезных разъяснений мистера Крауча. Питер слушал его болтовню уже очень долго. Наверное, если бы старик заболел или – еще лучше – свалился с лестницы и сломал свою мерзкую цыплячью шею, он, Питер, смог его заменить и ни разу бы не сбился.
Вот и сейчас он прислушивался – слух у него был удивительно острым, – отмечая, что с прошлого, да и позапрошлого раза не изменилось ни словечка.
– Этого хмурого паренька зовут Каспар, – доносился снизу голос мистера Крауча, всегда начинавшего свой тур с комнаты Каспара. – И трудно найти более подходящее имя для таких, как он, потому что если только он не возьмется за ум, то скоро превратится в привидение, вот увидите.
– А что с ним не так? – спросила женщина из толпы. – Выглядит терпимо.
– Он вообразил, что еда, которую ему подают, слишком плоха для него. Уж как пытались его бедные родители впихнуть в него хоть кусочек, но он только плотнее сжимал губы. Что же им оставалось делать, как не привезти его сюда, а? А ведь он был когда-то здоровым мальчуганом. Можно даже сказать, пухлым мальчуганом. А сейчас? Вы только посмотрите.
На этом месте всегда была драматичная пауза.
– Ну-ка, покажи свои ребра, малыш. Продемонстрируй свои ребра этим добрым людям.
Тут публика всегда начинала дружно ахать.
– Хотите попробовать его покормить? – обращался к кому-нибудь мистер Крауч.
– Нет, нет, спасибо… может, не надо, – отнекивался кто-то.
– Ерунда. Идите-ка сюда и просто протяните ему вот это. Увидите сами, что будет.
Раздавался щелчок и лязганье дверцы такой ширины, чтобы передать то, что не пролезло бы между прутьями решетки. Например, миску.
Питер знал, что за этим должно последовать. Но этого не произошло. Сегодня. Иногда и так бывало.
– Говори свои слова, малыш! – пророкотал мистер Крауч. – Скажи слова!
– Уберите прочь этот гадкий суп! – крикнул Каспар, но голос его звучал неубедительно. Так тоже бывало, иногда.
Снова раздался щелчок, а мистер Крауч захихикал:
– Видите? А я вам говорил, так-то. Неисправим, и ему недолго уж осталось. Не дотянет и до конца месяца, если хотите знать мое мнение.
Если слушать мистера Крауча, Каспару оставалось жить не больше месяца вот уже несколько лет.
– А теперь мы идем к Паулине! – восклицал мистер Крауч, перекрывая шарканье подошв, а затем раздавался новый изумленный вздох, опережающий даже пояснения хмурого старика.
– Любила баловаться со спичками, так-то. Любой котенок знает, что это опасно, но только не она. И вот, полюбуйтесь, что с нею сталось. Больше похожа на ящерицу, чем на девочку, вот как побаловался с ней огонь.
На этом месте мистер Крауч протягивал Паулине коробок с единственной деревянной спичкой, не больше, чтобы она не принялась за прежние шалости, а гости не получили бы больше впечатлений, чем ими было оплачено.
– Держи, дорогуша, – говорил он обычно. – Поглядим на твои фокусы.
Чирканье, потрескивание, потом шипение. Слышался очередной общий вздох, а иногда возмущенный ропот.
– Пусть вас это не тревожит, господа, – успокаивал мистер Крауч. – Она же ничего не чувствует. Если в этом почерневшем огрызке языка осталось хоть одно нервное окончание, то я – король Сиама!
Стадо покорно (как и полагается стаду) продолжило движение, топоча, поднялось по лестнице на следующий этаж, и люди, как часто случалось у следующей двери, начали переговариваться и ворчать, что комната пустая, они ничего не видят.
– Так ли? – спросил мистер Крауч. – А если постараться и вглядеться получше?
Постепенно, спустя некоторое время, стал доноситься одобрительный шепот.
– Их тут трое, так-то, но в глаза не бросаются. Думали, что это очень весело дразнить темнокожих, скажем, тех, у кого кожа немного темней, чем их собственная. Вернее, темнее, чем была их собственная. – Тут мистер Крауч всегда подпускал смешок, радуясь собственной шутке. – Вот и подкрасили их, окунули в чернила, так что сейчас разглядеть можно только белки глаз. Сдается, вы бы лучше рассмотрели проказников, поулыбайся они чуток, но мы все не можем дождаться этого события.
Мистер Крауч постучал по прутьям решетки:
– Не до смеху вам теперь, верно, бедолаги?
Экскурсия продолжалась, группа шла по коридору и снова вверх, и к этому времени уже кто-нибудь непременно плакал, может, даже многие юные посетители заливались слезами и пищали, и обещали – о, как они обещали! – Питер слышал все обещания, которые давали испуганные дети, тысячи таких обещаний. Обещания быть хорошими: исправиться. Обещания никогда больше так не делать и не забывать вести себя как полагается.
Дальше была очередь Филиппа, неугомонного вертлявого мальчишки, который не мог спокойно усидеть на месте и носился по комнате, пока весь не покрылся кровоподтеками, почти такими же темными, как чернильная кожа Черных Мальчиков.
За ним следовал глупый Летающий Роберт, который опрометчиво пошел гулять с зонтом в страшную непогоду и был унесен налетевшим порывом. Еще глупее было то, что он не догадался выпустить из рук зонтик и поднимался все выше, выше, над крышами домов, а потом рухнул на мостовую – видать, даже ветер и тот от него устал, а уж как устали родители от такого слабоумного сынка.
– Уверен, люди добрые, вы и не знали, что руки и ноги могут гнуться под такими углами, – услужливо, как всегда, показывал мистер Крауч.
Затем шел Фред, которого не любил никто, даже среди одиноких и несчастных обитателей этого дома, над которым никогда не сияло солнце, а дождь всегда был холодным. Фред был злым и жестоким, вредным и противным, готовым поиздеваться над каждым живым существом, четвероногим или двуногим. Окажись на его месте кто угодно другой, Питер сходил бы с ума от жалости каждый раз, слыша, как мистер Крауч спускает и натравливает собаку, слыша битву за колбасу, которая никогда не доставалась плачущему мальчишке… но для Фреда Питер делал исключение.
Наконец, экскурсия добиралась до соседней двери, еще одна комната, и будут здесь.
Голос мистера Крауча становился вкрадчивым и лукавым:
– Помаши этим добрым людям, Конрад. Вот так. Как следует маши, еще, еще. А теперь двумя руками.
Когда Конрад исполнял требование, раздавались крики и визг уже не толпы, а отдельных людей. Это были голоса отцов и матерей, девочек и мальчиков, писклявые и басовитые. И всегда хотя бы кто-то один пронзительно визжал. Всегда.
– Что с ним случилось? – желала знать какая-нибудь напористая мамаша.
– Никто не мешает младенчикам сосать пальцы. Но настает день, и ребенок расстается с этой привычкой. Только не Конрад. Родители жаловались, что им приходилось чуть ли не штангу привязывать, чтобы помешать ему тянуть пальцы в рот, – пояснил мистер Крауч. – Когда дело заходит так далеко, лучше навсегда устранить искушение.
– И кто же это сделал? – мрачно пробурчал какой-то папаша, словно сам не мог решить, интересно ему или противно.
– О, его зовут Портной Вжик-Вжик. И лучше вам с ним не встречаться.
А потом случилось нечто неожиданное – самое, пожалуй, неожиданное из всего, что здесь когда-то случалось. В тишине прозвучал тоненький голосок маленькой девочки, в котором не слышалось ничего, кроме искренней любознательности: «Какими ножницами он пользовался?»
– Дженни! – В голосе одернувшей ее матери явственно слышались стыд и негодование. – Что за вопросы ты задаешь?
– А что? – Дженни явно не понимала, в чем ее преступление. – Я просто хотела узнать!
Мистер Крауч закряхтел, очевидно недовольный тем, что упустил инициативу.
– Острыми, вот какими, – ответил он, наконец, и изобразил звук стригущих ножниц. – Такой ответ вас устроит, дотошная барышня?
– Извините ее, – попросила мать. – Но она хотя бы обратила внимание, это же хорошо, правда? Обычно она витает в облаках и не замечает даже того, что у нее под носом.
– Скажите на милость, – задумчиво протянул мистер Крауч. – Видал, видал я таких, как же.
Восстановив порядок, экскурсия могла двигаться дальше, все было в порядке, слез и всхлипов как раз столько, чтобы удостовериться, что назидания не пропали даром, уроки усвоены, но не слишком много, чтобы помешать мистеру Краучу приступить к следующему рассказу:
– А самое ужасное мы приберегли на конец…
По другую сторону решетки появилась толпа, состоящая из множества любопытных глаз и вытянутых шей, локтей, плеч и ног, теснящих и отпихивающих друг друга. Взрослые с каменными лицами проталкивали своих отпрысков поближе, чтобы смотрели и набирались ума. И хотя пора бы уже, давно пора, Питер так полностью и не привык к первой волне отвращения, пробегающей по их лицам. Так бывало всегда, каждый раз одно и то же – они всматривались, потом отшатывались, – и каждый раз это причиняло ему боль.
– Трудно поверить, я вас понимаю, но это мальчик – скрывается там, под этой копной, под всеми этими зарослями, – говорил мистер Крауч. – Только посмотрите на него! Видно, у него были занятия намного интереснее, чем уход за собой, иначе он выглядел бы хоть немного пристойней. Да-с, это его ногти, настоящие. Так отросли, что начали закручиваться в кольца, кошмар. А если его волос когда-то и касался гребешок, мне об этом неведомо. Лохматый Питер, так мы его зовем. Такого неряхи, как этот мальчишка, белый свет не видывал. Даже мне трудно выносить его вид. На все, что хотите, готов согласиться, лишь бы с Питером Лохматым рядом не садиться. А о том, как от него воняет между поливками из шланга, я уж лучше помолчу.
На него глазели из-за решетки, тыкали пальцами, и Питер тоже смотрел, потому что как ни ненавидел он это место, но не мог даже помыслить о том, чтобы уйти отсюда. Потому что за все время, что он жил здесь, среди бесчисленных посетителей, толпящихся у его двери, он ни разу не увидел отца или матери, с которыми ему захотелось бы пойти домой. Даже если бы они его забрали.