– Что? – спросил он. – Ты не хочешь даже посмотреть на меня и поздороваться?
Говоря так, он и вправду подумал, что ей, должно быть, все-таки стало противно глядеть на такого грязнулю.
– Я не могу, – прошептала Дженни.
– Я тут, внизу. Просто перестань задирать нос и сразу увидишь.
– Серьезно, – шепнула она, и на этот раз Питер заметил, что голосок у нее дрожит. – Я не могу.
Пальцем она показала себе на плечо.
– Здесь что-то мешает.
Питер зашел ей за спину. На первый взгляд все выглядело как обычно, поэтому он ногтями попытался откинуть в сторону блестящие темные волосы (ему вдруг стало до слез жалко, что у него такие когти и что они мешают ему погладить ее пальцами по волосам).
У него перехватило дыхание – но по другой причине.
– Что они с тобой сделали?
– Не знаю. – Теперь в голосе Дженни слышалось нетерпение. – Это ты можешь рассмотреть, а я нет.
Отодвинув волосы Дженни в сторону, Питер изучил картину. Они придумали, как показать публике то, что нельзя было увидеть. Сначала откинули ей голову назад, а потом закрепили так, чтобы девочка смотрела только вверх, полностью лишив ее подвижности. Множеством грубых черных стежков подтягивали кожу на затылке к коже у основания шеи. Выглядело все это просто убийственно. Когда Питер описал это Дженни, от ее рыданий у него чуть не разорвалось сердце – а ведь он даже не был уверен, что оно у него еще сохранилось.
Он бережно уложил ее волосы на место и пообещал, что ни за что не бросит ее, хотя сейчас ему и придется отойти совсем ненадолго, – он скоро вернется и, если она не против, поможет ей с завтраком.
После этого Питер бросился бежать вниз по лестнице, с четвертого этажа на третий, на второй, а оттуда на первый – к границе, за которую им было строго-настрого запрещено заходить. Здесь его задержала массивная дверь, зарешеченная не простыми вертикальными прутьями вроде тех, через которые на них глазели экскурсанты, а еще и поперечными и такими частыми, что даже дети не могли просунуть сквозь них руку.
С такими длинными ногтями Питер не мог как следует сжать кулак, но он постарался и принялся стучаться в дверь. Он колотил в нее, лягал ногами и снова колотил, и что-то орал сквозь решетку, пока в коридоре по ту сторону не распахнулась дверь и из нее не выскочил мистер Крауч.
– Что такое, что такое! – заскрипел он. – С чего весь этот шум и гам?
– Как вы могли такое устроить? – крикнул Питер в ответ (тоже неслыханное дело, так давно забытое, что он уже и не помнил, что такое возможно). – Она пришла сюда такая, как есть. Зачем было делать с ней такое!
Мистер Крауч в выцветшем фиолетовом халате, висевшем поверх пижамы, как парус, кряхтя, вплотную подошел к решетке и долго всматривался, а потом мерзко захихикал.
– Да ты к ней неровно дышишь, что ли? Да?
– Так нечестно! – кричал Питер. – Это неправильно!
– Следил бы ты лучше за собой, мой мальчик. Не заставляй меня позвать к тебе Вжик-Вжика, понял? Ты ведь не хочешь, чтобы он за тобой пришел, – зловеще произнес мистер Крауч, и в его тихом голосе слышалась угроза. – Он умеет отстригать не только пальцы, так что попридержи лучше свой длинный язык.
Питер захлопнул рот. Такое ему никогда не приходило в голову. Но потом он подумал, что отступить без боя хуже, чем лишиться языка, которого у него и так все равно что не было, поскольку никого не интересовало, что он говорит.
По крайней мере, до сих пор.
А еще он пожалел, что отросшие волосы полностью закрыли ему лоб и лицо, так что мистер Крауч не видит его презрительной усмешки.
– И какие ножницы он возьмет для этого? – спросил Питер.
Мистер Крауч издал утробное рычание, которое перешло в усталый вздох.
– Ты еще не понял, что это за место? За все это время ты так и не понял, где твое место, малыш? Твое и остальных убогих? Тебе объяснить, что вы такое?
Он сделал паузу, давая Питеру обдумать услышанное.
– Вы – отбросы, от вас отказались, когда не было больше никакой надежды. Когда у ваших родителей не оставалось другого выхода, как в отчаянии воздеть руки и отступиться.
Он медленно выплевывал каждое слово, каждое в отдельности.
– Неприятно? Что поделаешь. Ты бы должен был задуматься об этом раньше. Порядочные люди не зря тратят свои кровные денежки, когда привозят сюда своих собственных деток, чтобы показать им вас и напустить такого страху, чтобы они исправились.
Мистер Крауч распрямил спину, став даже повыше ростом, и победно глядел на Питера поверх своего длинного носа.
– Вы больше не мальчики и девочки. Вы просто вещи, на которые можно посмотреть, и если нужно вас слегка подправить, это делается. Но, конечно, не без причины. – Он выкатил глаза. – Кого напугает какая-то Дженни, Витающая в облаках, если она даже не смотрит на эти дурацкие облака? Если она смотрит прямо на вас?
Питер попятился.
– Так что, не будешь держать язык за зубами, мы мигом устроим тебе встречу с Портным Вжик-Вжиком. Здесь у нас разговор короткий. Мы знаем, как пригладить колючки. – Мистер Крауч был очень доволен собой, он упивался своей речью, вплотную подойдя к решетке и бросая на Питера злобные взгляды. – А напоследок добавлю еще кое-что: я говорил тебе, что надежды больше нет? Но она может появиться… хотя такое случается не очень часто. Вот наш Вжик-Вжик… Он доказал, что даже у неисправимых мальчиков, таких, как ты, все же есть шанс вырасти и стать человеком. Даже у мальчиков, которые любили бегать с ножницами. Поразмысли об этом… и следи за языком.
Экскурсии приходили и уходили бесконечной процессией шаркающих ног, тычущих пальцев и жадно глядящих глаз, а Питер пытался убедить себя, что в жизни все не так уж плохо. Да только поверить в это больше не удавалось. Казалось, они все это чувствовали, даже Жестокий Фред, которому, пожалуй, доставляло удовольствие пугать собравшуюся публику.
Что-то должно было случиться.
Рано по утрам и поздними вечерами, а иногда и днем, если удавалось улизнуть, Питер крадучись спускался на первый этаж, все дальше, пока не останавливался у большой зарешеченной двери. Он не колотил в нее, не лягался, ничего не выкрикивал, только смотрел, внимательно смотрел на дверь по ту сторону, в конце коридора.
Там был дневной свет, не слишком яркий и все же помогавший вспомнить о днях без страха и об открытом небе. Порой шел дождь, и холод чувствовался даже внутри, но Питер представлял себе, как чиста дождевая вода и как она может омывать. Там снаружи была улица, а за ней другие, много улиц, а за ними дороги, потом поля, а еще дальше – ох, кто же мог это знать?
Не потому ли, что Питер ждал, что случится еще что-то неслыханное? Или оттого, что даже мерзкий старый мистер Крауч потерял интерес к игре? Непохоже на него, но, видимо, годы делают рассеянными даже таких.
Последняя группа еще не разошлась, экскурсанты все еще толпились в закутке, который миссис Крауч величала сувенирным магазином, приобретали книжки с картинками, перешептывались насчет жалкого вида несчастных деток, когда Питер (дверь в его комнату как раз открыли) прокрался вниз, чтобы посмотреть им вслед. Он простоял там довольно долго, а когда случайно опустил взгляд, то сперва не мог поверить глазам.
Там, по другую сторону двери, большой зарешеченной двери, лежал ключ.
Торопясь продать побольше книжонок, неуклюжая толстуха сунула его мимо кармана.
Подобное могло никогда больше не повториться.
Питер присел на корточки, потянулся, но как ни выворачивал, как ни изгибал руку, она никак не проходила в отверстия между прутьями решетки. Все они были одинаковы, узкие, маленькие, слишком тесные, и он чуть не заплакал от бессилия.
Но тут, лихорадочно соображая, он вдруг понял, что делает все не так. Рука не пролезала, но ногти, его длинные, безобразно отросшие ногти – они-то уж, конечно, смогут это сделать.
Самый длинный был на указательном пальце левой руки, и Питер, загнув, как мог, остальные пальцы, принялся орудовать им, как волшебник своей палочкой, но – нет, нет, нет, нет, нет! Даже этот ноготь оказался коротковат, кончик его царапал кафельный пол в каком-то сантиметре от ключа, хотя Питер так прижимал руку, что ободрал ее до крови.
Признавая поражение, он вытянул палец и слизал кровь с костяшек пальцев.
Обессиленный, несчастный Питер поплелся по лестнице вверх и уже дошел до третьего этажа, когда сообразил, что делал все неправильно, а сообразив, припустил вниз, перескакивая через две ступеньки. Конрад протестовал и отбивался, а кто бы не стал, когда какой-то ненормальный вдруг бросается, хватает вас и тащит куда-то, еще и зажимая рот, не давая крикнуть. Но все обрело смысл, когда они оказались у двери, огромной зарешеченной двери, и Питер показал.
Оказалось, что мальчику, у которого не было больших пальцев, ничего не стоит просунуть руку сквозь прутья.
Питер ждал неделю. Он ждал две.
Такое дело нельзя было делать в спешке. Такие дела требуют тщательной подготовки.
И еще оно требовало мужества, потому что кое-чего Питер не знал наверняка и мог только надеяться, что рассчитал правильно. Мистер Крауч, в свою очередь, был начеку. Несомненно, старик знал о потерянном ключе и, скорее всего, винил во всем трясущуюся, как студень, миссис Крауч, однако не мог не знать и того, что потерял его по свою сторону двери. Оставалось надеяться, что рано или поздно ключ попадется на глаза, а пока воспользоваться запасным.
Что до Питера, он держал это в строжайшем секрете, только он и Конрад – больше не знал никто. Раз другие не знали, то не могли даже невольно выдать себя, а лица самого Питера мистер Крауч, хоть и был крайне подозрителен по натуре, почти не мог рассмотреть, тем более что запах немытых волос стоял между ними, как вторая решетчатая дверь. А Конрад – сами посудите, ну кто будет опасаться ребенка без больших пальцев?
Так что со временем мистер Крауч успокоился и снова стал самим собой, раздражительным и брюзгливым. Это означало, что время пришло.