Но вернемся к статье князя Вяземского. Автора волнует вопрос: что же нового узнал Кюстин? Узнал он всего-навсего три вещи: Россия управляется абсолютным монархом, там есть крепостное право и царедворцы (Дж. Кеннан, также считая статью Вяземского лучшей из всех опровержений, полагает, что такое утверждение было «грубым искажением самого духа кюстиновской книги, содержавшей куда более тонкие и проницательные наблюдения»). Для того чтобы узнать эти прописные истины, замечает Вяземский, Кюстину вовсе не нужно было отправляться в столь далекое путешествие. Маркиз мог вернуться домой, едва ступив на русскую землю. Свои выводы он уже сделал, и заключаются они в одной фразе: «Можно сказать, что все русские, от мала до велика, пьяны от рабства». То есть читатель видел в книге Кюстина то, что он ожидал увидеть, поскольку его текст, как справедливо отмечает отечественный исследователь А. Р. Ощепков, есть не что иное, как «перепевы и синтез уже известных западному читателю мотивов»: незрелость «варварского» народа, подражательность русских, страхи перед русской экспансией, рабство, нравственная развращенность русской элиты, униженность и забитость народа и т. д.
По мнению К. Г. Мяло, «сходя на берег, де Кюстин словно уже держит в голове шифр, с помощью которого ему надлежит прочитать раскрывающийся перед ним мир, за видимостью обнаружить сущность — чуждую и опасную <…> Все: здания, улица, природа, воздух, любая примета быта — сразу же воспринимаются не сами по себе, но как проявление все той же изначальной, порочной и враждебной, сущности России и даже некой ее метафизической небытийности».
Однако Вяземский отказался от публикации своей работы. Главный аргумент — французы ему все равно не поверят. Он писал, что французы верят только родным органам печати и «разделяют веру своего прихода и убеждения своей газеты». Вяземский приводит такой пример. Во время эпидемии холеры он с семьей и гувернером-французом, воспитателем его сына, жил в деревне. Все семейство живо интересовалось новостями, а ипохондрик-француз волновался больше всех. Наконец в сводках сообщили, что болезнь отступила. Вяземские облегченно вздохнули, в отличие от француза: оказалось, из французской официальной газеты «Le Journal des Débats» он узнал, что от холеры каждый день умирали сотни людей. Напрасно князь пытался его успокоить, объясняя, что эта информация устарела минимум на полтора месяца. Несчастный француз только и твердил, что французские газеты пишут правду, а официальным докладам из Москвы верить нельзя.
Это понимал и граф Нессельроде, это прекрасно осознавал и сам Кюстин. В своей книге он приводит очень точное наблюдение императрицы Александры Федоровны, заметившей в разговоре с ним: «Если мы вам понравимся, вы скажете об этом, но напрасно: вам не поверят; нас знают очень мало и не хотят узнать лучше».
Каков же был итог этой «журнальной войны»? Деятельность Третьего отделения по созданию позитивного имиджа России была очень активной, но столь же неэффективной, и многочисленные антикюстиновские публикации никак не влияли на мнение французов и их образ России; публика ими не интересовалась и продолжала читать «Россию в 1839 году».
Как отмечал в 1844 году Ф. И. Тютчев, защитники России создавали у него впечатление людей, которые «в чрезмерном усердии готовы торопливо раскрыть свой зонтик, чтобы предохранить от полуденного зноя вершину Монблана», иначе говоря, предпринимали совершенно бесполезные действия. Тем более что русофобия была тогда, как уже отмечалось, модным явлением. На эту деталь верно обратили внимание в отчете Третьего отделения. В документе сообщалось о лекциях профессора Коллеж де Франс Киприана Робера, сменившего на кафедре Адама Мицкевича: «Примером последнему может служить профессор славянской литературы в Парижском коллегиуме Киприян Роберт, который, вопреки прежним своим мнениям о России, ныне обнаруживает к нам самую непримиримую ненависть. Причина этой перемены заключается в том, что журналисты провозгласили его приверженцем России, а потому и лекции его оставались без слушателей; избрав же направление, согласное с духом времени, он снова привлек к себе слушателей».
Ф. И. Тютчев был сторонником более решительных действий в плане пророссийской пропаганды и упрекал власти в провале работы по формированию позитивного имиджа России в Европе. В статье от 12 апреля 1848 года он писал: «Какие предосторожности должны мы еще соблюдать по отношению к враждебному общественному мнению, которое, при нашем молчании, на свой лад судит об этих вопросах и выносит одно за другим решения, невзирая на критику и обжалование, и всегда в самом враждебном, самом противном нашим интересам смысле. Не должны ли мы сами положить конец такому положению дел? Можем ли мы дальше скрывать обусловленные им огромные неудобства?» При этом Тютчев подчеркивал, что такие возможности у России были, учитывая отсутствие единства в настроениях европейской общественности: «…в состоянии раздробленности существующих в Европе мнений и интересов такое великое и значительное единство, как наше, способно стать влиятельным и притягательным для умов, совершенно утомленных этой предельной раздробленностью. Мы не вполне ведаем, как там жадно тянутся ко всему, что обеспечивает сохранение постоянства и дает надежду на будущее <…> как там желают соединиться или даже слиться с чем-то великим и могучим». Тютчев предлагал и конкретные меры: «Истинно полезным было бы, например, обосноваться в самой уважаемой газете Германии, иметь в ней авторитетных и серьезных посредников, умеющих заставить публику слушать себя и способных двинуться разными путями, но каким-то единым целым к определенной цели». Как уже отмечалось, такая тактика практиковалась российскими властями, но всегда результаты были не особо впечатляющими.
Уже в ходе Крымской войны об этом же писал историк М. П. Погодин, упрекавший российские власти в том, что они не отвечали на антироссийские выпады в европейской прессе: «Наше молчание, глубокое, могильное, утверждает их в нелепых мнениях. Они не могут понять, чтоб можно было такие капитальные обвинения оставлять без возражения, и потому считают их положительными и истинными <…> Вот вред, пришедший от нашего пренебрежения общим мнением!
Мы имели бы многих на своей стороне, если бы старались не только быть, но и казаться правыми». В ответ на этот пассаж император собственноручно написал: «Величественное молчание на общий лай приличнее сильной державе, чем журнальная перебранка».
По справедливому замечанию Мишеля Кадо, после Кюстина никто не мог писать о России так, как писали до публикации этой книги, и никто уже не мог писать о России, игнорируя эту работу. Она стала знаковым явлением, ведь и до, и после маркиза Кюстина в России побывало немало путешественников, и многие из них оставили свои наблюдения. Однако большинство этих книг оказалось забыто. А книга Кюстина — нет.
По мнению Ларри Вульфа, «китайская стена», о которой писал Кюстин (а до него, отмечу от себя, аббат Прадт), была предшественницей «железного занавеса», подобно ему отделив Россию от Западной Европы. Не случайно после Второй мировой войны книга Кюстина стала на Западе особенно популярной.
Переплюнуть Кюстина, или «Тайны России» Фредерика Лакруа
Итак, хорошая история — это негативная, страшная история. Данное утверждение прекрасно иллюстрирует ситуация с книгой маркиза де Кюстина. Но некоторые авторы в погоне за популярностью маркиза создавали, как сейчас бы сказали, совершенно «чернушные» истории о России. Примером такой работы является довольно активно переиздаваемая в наши дни книга Фредерика Лакруа[5] «Тайны России. Политическая и нравственная картина Российской империи», увидевшая свет в 1845 году, всего через два года после публикации работы Кюстина.
Это настоящий антирусский памфлет, написанный с целью изобразить реальный потенциал России, ее силы и ресурсы, и, прояснив это, сорвать маску, скрывающую истинные черты и слабости «людей Севера», разоблачить «ловкие интриги» и «наглое шарлатанство» российских властей, показать «весь ложный блеск ее кажущейся цивилизации и деспотичность власти ее правителя».
Не проведя в России даже одного дня, Лакруа берется высказывать суждения по очень широкому кругу вопросов. Буквально на первой странице автор утверждает, что только он предпринял всесторонний анализ русского общества, прежде всего властных структур, и поэтому исключительно его книге предстоит раскрыть такие тайны о России, в которые даже маркизу Кюстину проникнуть не удалось!
Один из таких секретов Лакруа незамедлительно сообщает доверчивому читателю: оказывается, свою книгу автор написал на основе очень серьезного источника, рукописи, переданной ему одним человеком, долгое время проживавшим в России. Конечно, имя его не может быть предано огласке, а сам он не вправе опубликовать работу под своей фамилией. Более того, кроме этой загадочной рукописи в распоряжении Лакруа оказались некие архисекретные и совершенно неизвестные в Европе документы.
В этой книге читатель не откроет для себя ничего нового, ведь перед нами лишь очередная трансляция уже укоренившихся стереотипов о России. Ключевое слово-маркер в этой работе — «деспотизм», о чем сразу заявляет автор, и именно исходя из идеи деспотичности власти, он выстраивает свою работу и анализирует все слои русского общества.
Несмотря на интригующее название книги — «Тайны России», автор принимается раскрывать их буквально с первой страницы. Уже из введения мы узнаем про всё и всех в России. Правитель — деспот: «Он самодержец, это значит, что только в себе самом он черпает силу и право управлять. Он есть свой государственный совет и свой сенат. Более того, он глава церкви, представитель Бога на земле, он сам почти Бог. Все существует только посредством него и для него. Он может все создать и все разрушить. Он располагает свободой и жизнью каждого из своих подданных. Он ни перед кем не должен отчитываться в своих намерениях и действиях. Он приказывает, и все повинуются. Он наказывает, и все безропотно молчат. С гораздо большим основанием, чем Людовик XIV, он может сказать: „Государство — это я“. Он может даже добавить: „Вся Россия — это я“. Несмотря на законы, защищающие собственность, он может