получив трон, тотчас же направил свои стопы к Константинополю. „Но вскоре ему пришлось возвратиться домой, чтобы умереть от почечной колики <…> Его престолонаследник Игорь также направил свои стопы к Константинополю, но вскоре вернулся в Новгород, где, подобно Рюрику, поспешил умереть от почечной колики <…> Когда же и унаследовавший трон Изяслав обнаружил у себя симптомы этой семейной болезни, лейб-медик дал ему совет: чтобы победить Турцию, достаточно овладеть Черным морем да излечиться от воображаемой хвори“».
Ивана Грозного Доре даже не желает описывать: «Многие историки (чтобы не сказать все) посвятили толстые тома эпохе правления этого чудовища. Нам же, любезный читатель, лучше забыть о кровавом демоне, созерцание которого столь ужасно, что способно огрубить чувства».
А вот при анализе деятельности Петра I автор решил сослаться на «высокоуважаемого Франсуа Рабле, лучшего из знатоков российской истории, в особенности того периода, когда страной управлял Петр Первый (неважно, что родился мэтр Франсуа почти на двести лет раньше русского властителя, ибо гению дано быть пророком)». Петр стремился все познать и всему научиться, и «столь разнообразная деятельность привела к тому, что взор его утратил прежнюю выразительность, ибо один глаз стал глядеть на Восток, а другой — на Запад».
Главная идея Петра — это идея мирового господства: «В ту роковую ночь посетили его невероятные честолюбивые грезы. Снилось Петру, что, укрывшись за Северным полюсом, сдирает он с глобуса карту Европы и, макая в татарский соус, поедает ее с недюжинным аппетитом <…> Но жесткие Франция и Англия ухитряются так расцарапать ему нёбо, что он немедленно извергает их из себя, чтобы не задохнуться».
Рабле является у Доре главным специалистом и по николаевской эпохе. У Николая та же цель, что у Петра: «водрузить русские знамена во всех столицах варварской, многогрешной Европы. О, этот боевой клич: „1812-й! 1812-й!“ В какое лихорадочное возбуждение он меня приводит! Я буквально плачу от гордости и от счастья».
Однако все усилия России по достижению мирового господства тщетны, и Доре изображает это в виде оплавленной свечи, на которую безуспешно пытаются вскарабкаться русские, поскольку оплывающий свиной жир обрушивается на взбирающихся по шесту смельчаков. Свеча у Доре становится символом напрасных усилий России, которые тают при свете дня, а также символом недоступного для России просвещения, невозможности ее участия в делах цивилизованного мира. Подобраться к пламени смогла лишь русская летучая мышь, но в результате несчастное животное осталось без крыльев.
Произвольно излагая историю России, Доре намеренно искажает последовательность правителей, родственные связи и даже имена. Ряд иллюстраций сопровождается насмешливыми стихотворными подписями. Тот факт, что Доре ссылается на Рабле, который, по понятным причинам, ни о Петре, ни о Николае писать никак не мог, на мой взгляд, весьма показателен. Доре это превращает в шутку, но эта шутка лишний раз доказывает, что иностранцы зачастую и не пытались узнать русских, они заранее знали, что о них напишут и какими их представят. Поэтому к Рабле можно апеллировать буквально по всем вопросам, ведь свой вывод о России французы уже сделали.
Когда по окончании Крымской войны в Париже начала работу мирная конференция, книга была выкуплена в магазинах и уничтожена, поскольку вести переговоры с державой, чей облик выставлен в столь карикатурном виде, было совсем не дипломатичным, тем более что Наполеон III был настроен на сближение с Россией.
В Германии полное издание книги Доре вышло в 1937 году небольшим тиражом для библиофилов, но было тут же арестовано — вероятно, из-за интриг внутри фашистской верхушки. Официальный запрет звучал удивительно: данное произведение представляет собой большевистскую пропаганду, поскольку царские времена представлены в черном цвете. Только часть тиража дошла до подписчиков, остальная часть, непереплетенная, погибла на складе.
Метаморфозы Рауля Бурдье: война как фактор превращения путешественника в пропагандиста
Взгляд европейцев на Россию всегда был политически ангажированным и зависел от политической конъюнктуры. В моменты относительной стабильности он мог быть весьма спокойным и даже доброжелательным, в моменты осложнения международной ситуации, как правило, актуализировались традиционные концепты восприятия России через категории «русской угрозы», «русской экспансии» и «русского варварства». Такая политическая ангажированность проявляется при анализе текстов одних и тех же авторов, чье видение России претерпевало удивительные метаморфозы. Читателям этой книги уже знакомо имя аббата Прадта, виртуозно менявшего свое мнение в зависимости от ситуации. В годы Крымской войны подобное преображение было весьма распространенным явлением. В качестве примера можно привести творчество французского писателя и переводчика Рауля Бурдье (1818–1855). Несмотря на то что Бурдье много писал о путешествиях, был переводчиком английских приключенческих романов, информации о нем удалось найти весьма мало. Он был женат на дочери своего издателя и скоропостижно скончался в возрасте 37 лет, в тот же год, что и его родители, возможно, от холеры, вспышка которой наблюдалась тогда в Европе.
В 1854 году Бурдье опубликовал работу о Сибири, куда он якобы совершил путешествие в 1851 году вместе с русским предпринимателем, торговцем пушниной и бивнем мамонта Иваном Третьяковым. Примечателен тот факт, что эта работа была опубликована в одном томе с книгой французского филолога и журналиста Шарля де Сен-Жюльена «Живописное путешествие по России», первое издание которой увидело свет в 1853 году. Однако книгу Сен-Жюльена с позитивным взглядом на Россию даже такой весьма вдумчивый исследователь, как Шарль Корбе, трактовал как заказную работу, написанную на деньги русского правительства.
Но вернемся к путешествию Рауля Бурдье в Сибирь. Вероятно, это путешествие — вымысел, так называемый философский вояж, пересказ того, что ранее прочитал Бурдье. Но в данном случае важно другое. Перед нами — повествование о сложном, но увлекательном путешествии в Сибирь и на Камчатку, в котором автор совершенно не касается политики, даже когда рассказывает о завоевании Сибири. И это очень показательно, ведь зачастую для европейцев Сибирь и Россия — это понятия синонимичные, а Сибирь — это квинтэссенция ада, место небытия. Вспомним маркиза де Кюстина, для которого Сибирь начиналась от Вислы.
Работа Рауля Бурдье напоминает приключенческий роман с подробным описанием быта, нравов, обычаев народов Сибири, ее природы, растительного и животного мира. Причем даже холод тут не инфернальный, как это часто бывает, когда пишут о России, а вполне переносимый.
Но вот началась Крымская война, и французам стало не до рассказов о Сибири. Зато Крым стал для них очень интересен. Рауль Бурдье не мог остаться в стороне и принял участие в создании большой коллективной работы, посвященной Восточной войне. Он написал часть, посвященную Крыму, его истории, населению, культуре, природе и климату и, главное, тому, что с ним стало после присоединения к России. И эта работа совершенно отличается по своему тону от рассказа о путешествии в Сибирь. Перед нами настоящий пропагандистский памфлет или пасквиль, написанный в жестком антирусском ключе, хотя Бурдье заверяет читателя, что его книга совершенно вне политики, это лишь созданный на основе описаний путешественников, историков и географов рассказ о Крыме, которым французы до сих пор слабо интересовались и который плохо знали.
В предисловии, датированном 28 октября 1854 года, автор четко дает понять читателю, что ему необходимо усвоить по прочтении этой книги. А усвоить он должен следующее: Крымское ханство до его «вероломной и одиозной оккупации» Россией было просто райским местом. Однако пришли русские, эти новые варвары и вандалы, и все разрушили. В таком плачевном состоянии Крым находится и спустя полвека после завоевания.
Русские в Крыму сознательно разрушали все: античные памятники, традиции и обычаи татарского населения, мечети, водопровод и городские фонтаны. Их политика привела к опустению и стагнации почти всех городов Крымского полуострова: Керчи, Феодосии, Инкермана, которые представляют собой, говоря его словами, «еще дымящиеся руины». Однако Бурдье вынужден признать: кое-что русские в Крыму все-таки создали. Прежде всего это Севастополь, построенный Екатериной II «для реализации ее не просто имперских замашек, но для исполнения заветной мечты всех русских правителей — подчинить себе весь мир» и создать «всемирную империю».
Автор весьма впечатлен Севастополем, однако вывод делает в духе маркиза де Кюстина: Россия — это «царство фасадов» и все в ней лишь видимость. Русские корабли пожирают черви, а укрепления не защищают порт со стороны суши и в целом негодные. Корабли построены из плохих материалов, а флот как таковой — просто «обман зрения», все деньги поглотила коррупция, матросы неумелые, а офицеры — неопытные. Севастополь, по его словам, очевидным образом демонстрирует характер так называемого русского величия: «монументальная и внушительная внешность, скрывающая реальную слабость».
В пятой части этой работы о Крымской войне опубликован очерк, посвященный императору Николаю I. Предисловие к нему написано Раулем Бурдье 30 марта 1855 года. Как опытный пропагандист Бурдье снова наставляет читателя. Если раньше он писал о червях, пожирающих корабли, теперь пишет о червях, пожирающих труп российского императора: «Странный поворот человеческой судьбы! Самый могущественный деспот, перед которым трепетали миллионы рабов, дрожа в слепом ужасе, теперь всего лишь неподвижный труп, призванный стать пищей для могильных червей». И теперь этот деспот, «этот бывший властелин России, подавлявший столько свобод, чинивший такие репрессии, так угнетавший народы Польши, Кавказа и Крыма, предстанет перед высшим судом». Что характерно, сам очерк о Николае, написанный другим автором, представляет собой вполне уравновешенное повествование. А главное, у очерка весьма оптимистичное окончание: основная цель нового императора Александра II — потушить огонь войны, разожженный амбициями его предшественника. Война подходит к концу, императора Николая нет в живых — отсюда и метаморфозы в восприятии.