Где шумят потоки чистые,
Плодотворные струи,
Где горят огни зажжённые
Догорающим лучом,
Реют сны заворожённые,
Веют огненным мечом,
Где блаженное видение
Усыпит и обольстит
Крепким сном… без пробуждения…
Я – волшебница Лилит…
То ветер ли всю ночь свистел в трубе,
Сверчок ли пел, но, плача и стеня
Бессильной грустью, грустью о тебе
Всё чья-то песнь баюкала меня.
И снилось мне, что я лежу одна,
Забытая, на дне подводных стран,
Вокруг меня недвижна глубина,
А надо мной бушует океан.
Мне тяжело… Холодная вода
Легла на грудь, как смертная печать,
И снилось мне, что там я навсегда,
Что мне тебя, как солнца, не видать.
Вампир
I
О, Боже мой! Твой кроток лик,
Твоих щедрот не перечесть,
Твой мир прекрасен и велик,
Но не для всех в нём место есть.
Мне блещет хор Твоих светил,
И трепет звёзд, и солнца свет,
Но день докучный мне не мил,
А ночью мне забвенья нет.
Лишь только очи я сомкну, —
Как чья-то тень ко мне прильнёт,
Прервёт глухую тишину,
Аккорды скорбные внесёт.
И мучась, мучась без конца
От боли властной и тупой,
Туманно-бледного лица
Я вижу облик над собой.
Я жгучей сетью обвита,
Глядит мне в очи взгляд змеи,
И ненасытные уста
В уста впиваются мои…
Куда бежать, кого мне звать? —
Мой взор дремотою повит…
Как смертный одр – моя кровать…
Недвижно тело… воля спит…
И мнится мне: звучит прибой
Под чуждым небом дальних стран,
Лепечет, ропщет сам с собой,
Свивая волны, океан.
Прибой растёт, прибой гремит,
И вот, из бездны водяной
Всплывают сонмы нереид,
Осеребрённые луной.
Чело без облака тревог,
Покой в улыбке роковой,
И рыбьи плёсы вместо ног
Блестят стальною чешуёй…
Но меркнут звёзды – близок день, —
Потух огонь в моей крови…
Уйди, мучительная тень,
Уста немые оторви!
Прерви проклятый поцелуй, —
Прибой растёт, прибой гремит
О торжестве прохладных струй,
О ликованье нереид!
II
Бежала я во мрак ночной
От чар покинутой постели.
Ужасный дух гнался за мной;
Чрез рвы и кручи мы летели.
Бежала я от ложа нег,
Где дух терзал меня влюблённый,
То был бесстрашный, дикий бег,
Нездешней силой окрылённый.
В лесах встречал нас шум и гам,
Нам глухо вторили утёсы,
И бились, бились по ногам
Мои распущенные косы.
– О, духи света, духи дня,
Ко мне! Мой ум изнемогает…
Вампир преследует меня,
Одежды лёгкие хватает! —
Так умоляла я, стеня,
И прояснел восток туманный
И духи света, духи дня
Взмахнули ризой златотканой.
Скрестилось пламя надо мной
Мечей, исторгнутых из ножен,
Взвиваясь, гонит мрак ночной,
И враг в бессилье уничтожен.
И дальней тучки волокно
Зажглось отливом перламутра.
Очнулась я. – В моё окно
Дышало радостное утро.
Владимир Маяковский(1893–1930)
Вот так я сделался собакой
Ну, это совершенно невыносимо!
Весь как есть искусан злобой.
Злюсь не так, как могли бы вы:
как собака лицо луны гололобой —
взял бы
и всё обвыл.
Нервы, должно быть…
Выйду,
погуляю.
И на улице не успокоился ни на ком я.
Какая-то прокричала про добрый вечер.
Надо ответить:
она – знакомая.
Хочу.
Чувствую —
не могу по-человечьи.
Что это за безобразие?
Сплю я, что ли?
Ощупал себя:
такой же, как был,
лицо такое же, к какому привык.
Тронул губу,
а у меня из-под губы —
клык.
Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь.
Бросился к дому, шаги удвоив.
Бережно огибаю полицейский пост,
вдруг оглушительное:
«Городовой!
Хвост!»
Провел рукой и – остолбенел!
Этого-то,
всяких клыков почище,
я и не заметил в бешеном скаче:
у меня из-под пиджака
развеерился хвостище
и вьётся сзади,
большой, собачий.
Что теперь?
Один заорал, толпу растя.
Второму прибавился третий, четвертый.
Смяли старушонку.
Она, крестясь, что-то кричала про чёрта.
И когда, ощетинив в лицо усища-веники,
толпа навалилась,
огромная,
злая,
я стал на четвереньки
и залаял:
Гав! гав! гав!
№ 17
Кому
в Москве
неизвестна Никольская?
Асфальтная улица —
ровная,
скользкая.
На улице дом —
семнадцатый номер.
Случайно взглянул на витрины
и обмер.
Встал и врос
и не двинуться мимо,
мимо Ос —
авиахима.
Под стекло
на бумажный листик
положены
человечие кисти.
Чудовища рук
оглядите поштучно —
одна черна,
обгорела
и скрючена,
как будто её
поджигали, корёжа,
и слезла
перчаткой
горелая кожа.
Другую руку
выел нарыв
дырой,
огромней
кротовой норы.
А с третьей руки,
распухшей с ногу,
за ногтем
слезает
синеющий ноготь…
Бандит маникюрщик
под каждою назван —
стоит
иностранное
имя газа.
Чтоб с этих витрин
нарывающий ужас
не сел
на всех
нарывом тройным,
из всех
человеческих
сил принатужась,
крепи
оборону
Советской страны.
Кто
в оборону
работой не врос?
Стой!
ни шагу мимо,
мимо Ос —
авиахима.
Шагай,
стомиллионная масса,
в ста миллионах масок.
Дмитрий Мережковский(1866–1941)
Сакья-муни
По горам, среди ущелий тёмных,
Где ревел осенний ураган,
Шла в лесу толпа бродяг бездомных
К водам Ганга из далёких стран.
Под лохмотьями худое тело
От дождя и ветра посинело.
Уж они не видели два дня
Ни приютной кровли, ни огня.
Меж дерев во мраке непогоды
Что-то там мелькнуло на пути;
Это храм, – они вошли под своды,
Чтобы в нём убежище найти.
Перед ними на высоком троне —
Сакья-Муни, каменный гигант.
У него в порфировой короне —
Исполинский чудный бриллиант.
Говорит один из нищих: «Братья,
Ночь темна, никто не видит нас,
Много хлеба, серебра и платья
Нам дадут за дорогой алмаз.
Он не нужен Будде: светят краше
У него, царя небесных сил,
Груды бриллиантовых светил
В ясном небе, как в лазурной чаше…»
Подан знак, и вот уж по земле
Воры тихо крадутся во мгле.
Но когда дотронуться к святыне
Трепетной рукой они хотят —
Вихрь, огонь и громовой раскат,
Повторённый откликом в пустыне,
Далеко откинул их назад.
И от страха всё окаменело,
Лишь один – спокойно-величав —
Из толпы вперёд выходит смело,
Говорит он богу: «Ты неправ!
Или нам жрецы твои солгали,
Что ты кроток, милостив и благ,
Что ты любишь утолять печали
И, как солнце, побеждаешь мрак?
Нет, ты мстишь нам за ничтожный камень,
Нам, в пыли простёртым пред тобой, —
Но, как ты, с бессмертною душой!
Что за подвиг сыпать гром и пламень
Над бессильной, жалкою толпой,
О, стыдись, стыдись, владыка неба,
Ты воспрянул – грозен и могуч, —
Чтоб отнять у нищих корку хлеба!
Царь царей, сверкай из тёмных туч,
Грянь в безумца огненной стрелою, —
Я стою как равный пред тобою
И, высоко голову подняв,
Говорю пред небом и землёю:
«Самодержец мира, ты неправ!»
Он умолк, и чудо совершилось:
Чтобы снять алмаз они могли,
Изваянье Будды преклонилось
Головой венчанной до земли, —
На коленях, кроткий и смиренный,
Пред толпою нищих царь вселенной,
Бог, великий бог, – лежал в пыли!