Мы заговорили о чем-то незначительном.
Прошло три дня. Я был поглощен политической работой; она, это типично в русской эмигрантской среде, идет толчками, то затихая, то оживляясь. Выдался момент прилива; подготовлялся выпуск журнала, где я должен был участвовать, и на меня свалилась масса дела. Просидев однажды до полуночи в типографии, после того, как днем надо было мотаться по всему городу, собирая материалы у запоздавших сотрудников, я вернулся домой очень утомленным, прилег на минуту, не раздеваясь, и заснул крепким сном. Меня вернуло к сознанию легкое прикосновение. Я открыл глаза, но мне показалось, что я еще сплю. Склонившись надо мной, улыбаясь, стояла Лидия Сергеевна. Голубоватый свет озарял стены комнаты, струясь неизвестно откуда; я никак не мог понять, почему я вижу через нее стол и за ним окно во двор… Я прошептал. что-то вроде «Боже мой», но гостья меня остановила.
— Я не боюсь молитвы, — сказала она, — но если вам неприятно, я могу уйти…
— Что вы, как можно… я только не ожидал…
Я встал, ожидая, что сейчас проснусь; но сон не рассеивался.
— Могу я предложить вам что-нибудь? Может быть, чаю? — насилу выговорил я, чувствуя нелепость происходящего, но в то же время и желание испытать, что же получится.
— Нет, благодарю. Сейчас я ничего не могу ни есть, ни пить.
Лидия стояла перед столом, в двух шагах от меня, и я отчетливо ее видел, несмотря на все попытки уверить себя, что это должна быть галлюцинация.
— Вот это и есть та книга, про которую вы мне говорили? — спросила она, словно с намерением вывести меня из затруднения, указывая на случайно лежавший на столе томик Эспронседы, и ее пальцы небрежно перелистнули страницы.
— Да, — ответил я, — внезапно идея діришла мне в голову, — прочтите кусочек вслух…
Ее голос, музыкальный и тихий, прозвучал в моих ушах; ей открылось начало поэмы «Студент из Саламанки»:
Era mis de media noche,
Antiguas historias cuentan,
Cuando en suefio у en silencio
Lôbrega envuelta la tiena
Los vivos muertos parecen
Los muertos la tumba dejan…[5]
Мне не раз приходилось преподавать испанский язык, и мое ухо четко зафиксировало сделанные ею несколько ошибок; наиболее серьезная была та, что она произнесла сгутефт и вуофт с ударением на последнем слоге, как нередко случается с людьми, привыкшими говорить по-французски. Я, однако, ее не поправил, и Лидия положила книгу обратно на стол.
— Ну, — сказала она, — я вижу, что вы мне все-таки не особенно рады; а главное, вы устали, и я не хочу мешать вам отдохнуть. Да и мне пора…
К моему удивлению, она не повернулась к двери, а медленно двинулась вглубь комнаты. Заднюю стену у меня почти целиком занимает большое зеркало; но глядя на него сейчас, я увидел иное. Зеркало рисовалось окном или входом, я явственно различал ярко освещенную небольшую комнату, за ней другую, где словно бы мелькали танцующие пары. Фигура Лцции скользнула туда, и через мгновение она перешла порог… Почти тотчас же в комнату за зеркалом, казавшуюся маленьким салоном, вошел мужчина… Я никогда не видел его ни до, ни nocrfe этого, но и теперь тотчас же узнал бы его при встрече.
Высокий, смуглый, с густыми черными волосами и орлиным носом над маленькими темными усами, одетый в черное, как будто в смокинг, с несколько хищным выражением лица, он был похож на серба или болгарина; ему могло быть от тридцати до тридцати пяти лет. Он галантно склонился перед Лидией, словно приглашая ее на танец; по движениям их губ я видел, что они говорят, но звук не доходил до меня; подавая ему руку, она обернулась ко мне и приветливо и слегка лукаво улыбнулась; затем оба исчезли в глубине.
Остолбенелый, я стоял перед освещенным входом, но мне казалось, что свет там внутри начинает тускнеть. Мной вдруг овладела дерзкая решимость и, сжав зубы, я сделал шаг вперед, в зеркало, инстинктивно зажмурившись, так как мне представилось, что сейчас я ударюсь о стекло. Но этого не произошло. Раскрыв глаза — до того я почувствовал только толчок, как бывает, если оступиться на лестнице — я увидел себя на бульваре. Казалось, я вышел из ближайшего дома. Этот дом, сообразил я, отделяет заднюю часть моего отеля от бульвара, где я находился. Что такое случилось? У меня немного помутилось в голове. Было начало зимы, а я был в одном пиджаке, с распахнутым воротом; ледяной, промозглый холод проникал до костей. Я пошел вниз, в направлении к ближайшей станции метро и мимоходом взглянул на висевшие возле входа часы. Было два часа ночи. Подгоняемый холодом, я быстро сделал два поворота, поднялся по улице круто вверх и через несколько минут был снова в своей комнате.
Тут мной овладело странное ощущение. Может быть… даже наверное… все это было только сном… зеркало, как прежде, мирно белело в глубине… на столе валялся раскрытый томик испанских стихов… На какой странице я его раскрыл с вечера, я не мог припомнить…
Мне было холодно, я был разбит усталостью, все вокруг было погружено в сон… Самым осмысленным было поскорее лечь; я начал стаскивать с себя одежду и кажется, заснул, как только скользнул под одеяло, прежде чем опустил голову на подушку.
Через два дня я снова был у Лидии.
— Вы заходили ко мне? — спросил я в разговоре, будто вскользь.
— Да, третьего дня. А вы не поверили? — усмехнулась она.
Я протянул ей книгу, которую держал в руке.
— Я вам обещал стихи Эспронседы. Вы помните, какое место мы читали вместе?
Она уверенным жестом перелистнула страницы и прочла:
Era mäs de media noche
Antiguas historias cuentan…
Что меня убедило больше всего, больше всех рациональных доводов, это то, что она снова сделала ту же ошибку в ударении в слове сгутефт. Я совершенно не желал никому, ни даже — может быть, особенно — самому себе показаться легковерным… Но какое же могло быть объяснение?
Живя в одном доме, мне случалось подолгу не видеться с Энвером; он возвращался домой вечером, а я в это время часто куда-нибудь исчезал. Но однажды я зашел к нему, и вместе с ним и его женою мирно сидел за чаем, разговаривая обо всех общих знакомых. Между прочим я спросил, давно ли он видел Лидию.
— Давно, — махнул он рукой. — Ты ведь знаешь, как трудно к ним попасть. Всегда надо заранее сговариваться по телефону, а иначе они могут сказать, что заняты… Чем они занимаются таким, что не могут впустить гостя? Ты знаешь, — понизил он голос, — мне думается: колдуют…
В дверь постучались. Мы все трое невольно вздрогнули. Энвер открыл. На пороге стояла Лидия.
Нас выручила Валя, с искренней радостью и обычным для нее гостеприимством кинувшаяся обнимать, а затем усаживать посетительницу.
— Лидочка, как хорошо! А мы только что о вас вспоминали.
Как всегда в присутствии Лидии, разговор сам собою отклонился в сторону спиритизма и колдовства. Энвер сказал, что никогда не был на сеансе и не представляет себе, как это делается. Зашла речь о планшетках.
— Попробуем! — вырвалось у Вали.
Лидия пожала плечами, но, уступая, сказала, что довольно блюдечка, листа бумаги и какой-нибудь палочки или щепки. Через две минуты все это было на столе, и вокруг блюдечка, на котором лежала длинная щепка, были написаны буквы алфавита.
Я положил руку на щепку; пальцы Лидии легко легли сверху на мою руку. «Тут не сплутуешь», — подумал я решительно про себя, и в то же мгновение щепка сама собой зашевелилась, щекоча мне ладонь.
— Что спросить? Спросим, кто с нами говорит! — предложила Валя, беря карандаш, чтобы записывать ответы.
Неровными толчками щепка несколько раз обошла круг взад и вперед, останавливаясь перед отдельными буквами: ИМИЛЕГИО.
— Никакого смысла! — огорчилась Валя.
Но я увидел, что значат эти буквы, и внутренне поежился:
«Имя им — легион».
— Попробуйте со мной, Лидочка!
Женщины соединили руки, и щепка на этот раз стала двигаться с лихорадочной быстротой — МСТИСМРТИКРВ — Снова я первый угадал смысл:
— Месть, и смерть, и кровь.
— Кто? — спросила Лидия глухо.
Ответ был на этот раз дан во всех буквах.
— МОНАХ.
— Какое твое имя?
— ГРШНИК ЛЕОНИД, — ответило блюдечко, выпустив «е» в слове грешник, и замолчало.
Эта забава начинала действовать мне на нервы; Энверу, верно, тоже… Может быть, именно он весело сказал:
— А ну-ка, загадайте на меня.
— ДЖЕХЕНЕМ.
— Бессмыслица, как будто? — спросила Лидия.
Лицо Энвера пепельно побледнело; никогда я не видел его таким.
— Очень даже есть смысл. Это по-татарски значит «ад». Ну, кончаем! Таки вправду до плохого доиграешься…
Посидев еще немного, мы разошлись.
Что за связь существовала между Лидией и моим зеркалом? Я поворачиваюсь, оторвавшись от страниц рукописи, и мой взгляд упирается в его матовую, тускло поблескивающую поверхность.
Два раза оно оказывалось в центре странного и загадочного, внезапно ворвавшегося в мою жизнь. О первом случае я уже рассказывал. Вот второй… Однажды, когда мы собрались большой компанией у Лидии Сергеевны; зашла речь о гипнозе, и я рассказал, что, видимо, ему не поддаюсь, так как все попытки в этом направлении надо мной никогда не удавались.
— Есть простой способ, — сказала наша хозяйка, — который вы можете легко испробовать. Стоит только остановить взгляд на любом блестящем предмете, например, на зеркале, и смотреть, не отрываясь. Через несколько минут вы почувствуете результат.
На следующий день, утром, эти слова пришли мне на память, и я полубессознательно встал перед зеркалом и уставился в собственные, в нем отраженные зрачки. Сколько времени прошло, не знаю: я потерял о нем представление. Мною овладело ощущение стремительного падения в бездну. На дворе шумно играли дети, и их веселый крик вдруг стал от меня удаляться; я слышал его сперва издалека, потом перестал слышать совсем.