Ночью шел дождь, но я ничего не слышал. Зато как приятно рвать с ветки облитую водой, покрытую крупными каплями вишню!
Читал «Дневники Берии», затем доклад Нины Андреевой «Антисталинизм — троянский конь в коммунистическом движении второй половины XX века». Она прислала мне три собственные работы, а я их взял с собой в Саратов.
Кое-что можно использовать в романе «Страшный Суд».
08-30. Доклад Н. А. Андреевой прочитал. Тут есть над чем подумать, а уж в «Суде» кое-какие идеи использую, это точно… Но пора писать и собственно роман!
19-50. Сегодня немного поработал, пока на 245-й странице. Описываю положение на афгано-таджикской границе. Появился полковник Чингиз Темучинов, он и есть Чингиз-хан, но я этого не знаю пока…
Глава эта кажется мне скучноватой, но внести некую раскладку сил необходимо. Сейчас разговор наш прервется сообщением: прорвана граница, и толпы душманов устремились в Таджикистан резать шурави.
26 июля, понедельник.
05-20. Вторая ночь миновала… Она была осложнена тем, что в девятом уже часу вечера я хлопнул кружку молока с хлебом, потому и проснулся в первом часу ночи.
А читать «Дневники Берии» прекратил в 21–20. Вполне естественно, что ровно в пять утра я окончательно проснулся, готовый к работе над романом.
Можно было бы сказать, что ложусь спать и встаю с петухами, но петухов здесь не слышно, хотя птицы уже поют. Солнца, правда, пока не видно, но мое оконце как раз выходит в ту сторону, и света вполне достаточно, чтобы видеть вот эти, написанные мною для разгона страницы.
07-00. Закончил таджикскую главу, введя Чингиз-хана и его внука Батыя, потом потяпал сорняки, размялся, поклевал вишню и пожевал почти готовые уже к употреблению абрикосы.
Вот размышляю: рвануть мне новую, курильскую главу или позавтракать… Во всяком случае, первые фразы сочинить стоит, задать подсознанию работу, пусть возникают эпизоды, происходящие на другом краю света.
12-12. Валяюсь под солнцем на песке, целая куча его разместилась посередине двора. Как хорошо никого не видеть и молчать с пяти утра! И ни в какие редакции ехать не хочется, отсидеть бы в заточении до субботы, сесть в поезд и — домой.
Но как можно больше продвинуться в романе… А сейчас я читал записи, сделанные во время полета в Буэнос-Айрес и Монтевидео, во время пребывания там. Забыл включить их во «Вторжение», ведь роман я писал в той южноамериканской жизни.
Вновь и вновь всматривался я в странную Веру и различал в ней всех женщин, которых знал и любил на собственном веку. В ней возникала вдруг рыженькая скромница Мила Титова, которую я преследовал подростковой любовью пятиклассника в тихом Моздоке, и угадывалась вдруг темноволосая красавица из Южно-Сахалинска Раиса Даунова, в нее я влюбился будучи курсантом мореходного училища.
В загадочной Вере было и нечто от Людмилы Гомберг и безотказной питерской Нонны, которую я ласково звал «цыпленком», она так напоминала пушистой желтой головкой это невинное создание.
И разве не испытываю чувство благодарности к славной Таисье Петровой, к удивительно доброй девушке из псковского села, которая жила в заводском общежитии напротив Ленинградской мореходки? Или к зрелой уже Ирине из бухты Провидения, в которую лавинообразно, тайфунно влюбился салага-штурманец с гидрографического судна «Темп»?
Бывали, не без того, романы у меня с крутыми женщинами, но только теплые чувства, светлые воспоминания о слабом поле сохранил автор сих строк, о тех, конечно, кого он приблизил, или его приблизили, какая, в сущности, разница!
Надо ли утверждать в этой исповеди перед самим собой, до остального мне нет дела, что вершиной чувства к Женщине вообще была тезка загадочной Веры.
Абы с кем попало, как говорится, не просоюзничаешь более трети века. Хотя… Бывает, живут в нелюбви и дольше, только это не для меня. Я и сам достаточно крутой парняга, не стал бы терпеть и притворяться, если бы что не по мне.
Не раз и не два я размышлял: почему мне боги подарили Веру? Ту, разумеется, что пришла под занавес и готовилась уйти к Стасу Гагарину… Тьфу ты! Черт… Она же ко мне и уходит, волосан ты хренов!
Да, но у тебя ее не будет, — возразил я себе. — Она уходит к другому Гагарину…
— Ну и что, эгоист ты несчастный?! У Стаса нет никого, а у тебя остается настоящая Вера, в которой ты всю жизнь души не чаял и любишь как и тридцать лет назад.
Настоящая?! Это слово потрясло и успокоило меня. Настоящая… Вырвалось будто случайно, а вовсе к месту, и тут же расставило акценты.
Я вспомнил, как то ли в шутку, то ли всерьез мечтал о нескольких женах сразу, под одной, так сказать, крышей, а еще раньше, мальчишкой, воображал о том, чтобы родилось у меня пятьсот сыновей. Да-да, пятьсот, я не оговорился…
А мои стихи с лозунгом-призывом: «Я хочу, чтоб земля от меня забеременела!»?
Родиться христианином мне не довелось, я жил, пусть и в безбожной, но христианской стране, и общество не оценило бы моих устремлений. Впрочем, и Вера настоящая не приняла бы подобный расклад. Никогда не оскорбляла меня незаслуженной ревностью, великая ей благодарность за это, но вряд ли ужилась бы у одной плиты со второй, третьей и так далее молодой женой. Байбише — старшей жены — из Веры не сотворишь… Н-да.
28 июля, среда.
08-00. До хрена уже написал романного, и потому пороху вчера на записи в дневник уже недостало.
Погожу пока. Четвертая ночь в саду прошла спокойно. В 05–00 был на огороде и тяпал сорняки, дабы малость размяться.
Во вторник ездили с Александром Васильевичем в «Саратовские вести». Познакомился с ответственным секретарем, местным поэтом, Владимиром Федоровичем Бойко.
10-17. С девяти часов валяюсь на песке и читаю булгаковского «Мастера». Пойду еще раз окачусь водой из бочки и полежу с полчаса, теперь уже вверх пузом.
13-30. Сейчас подумал, что вымышленные сочинители «Дневников Берии» сущие козлы. Зачем изготавливать фальшивку, рискуя стать объектом внимания и КГБ, и ЦРУ? Проще использовать мой метод и вызвать Берию с Того Света…
Куда интереснее, проще, а главное — безопаснее!
21-20. Если зажечь две свечи и поставить их слева и справа от блокнота или стопки бумаги, то вполне можно писать роман и записывать что угодно в дневник, что я с успехом и делаю сейчас.
Хозяева мои уехали поздно, уже около восьми. Юсов поливал огурцы и протчее из шланга, сегодня воду дали.
Потом я подменил его, хотя батяня Колин ворчал, мол, не справишься, не сумеешь…
Вообще, сват мой — зануда первостепенная. Признаюсь, я бываю порою занудлив, но не до такой же степени.
Все ему не так, все ему не по духу…
Сегодня окончательно раскусил его.
Даже то, что я остаюсь здесь ночевать, ему не по сердцу, его раздражает сама гагаринская физиономия, которую он лицезреет, когда приезжает на дачу.
Сегодня Лида предлагала поехать на пляж, но я решительно отказался, ибо предвидел, какую бы бодягу он развел бы…
И бензин дорог, и за рулем устает, и время драгоценное на пустяки не стоит тратить…
Сегодня он на полном серьезе заявил: Гагарин такой-сякой жару из Москвы привез. Успокоили Юсова-старшего только мои заверения в том, что в Москве за все лето не было никакой жары вообще.
Смотрю на это с улыбкой и радостью: каким же выдержанным и спокойным я стал. В другие времена Станислав Гагарин с ходу бы завелся, психанул, собрал бы вещи и умотал в Москву.
Я же отношусь к зудению Александра Васильевича философски, а когда уж очень надоедает, говорю, чтоб заткнулся, и тогда он, бубня себе под нос, уходит в дальний конец сада, в огороде всегда найдется работа.
Лида попросту святая женщина, сумевшая прожить с ним сорок лет!
К тому же Юсов — ярый ельцинист. Пытался я поговорить с ним и на эти темы… Тщетно. «На хрена нам чечен сдался!» — вот и все его аргументы против Хасбулатова.
Писательскую работу мою он считает придурью, сочинительство свата и издательское дело его абсолютно не интересует, хотя надо отдать ему должное, он осуждает сомнительный бизнес сына.
А чего тут не сообразить? Спекулянт, он и в Африке спекулянт… И только в Ельцинской России спекулянт — опора оккупационного режима.
Ну да ладно… Еще две ночи — и домой. Главное в том, что здесь пишется. Я хорошо продвинул «Страшный Суд», много толкового узнал, читая в саду под яблоней. Да вот и сейчас почитаю Пруссакова о Гитлере, Фромма о Марксе, Булгакова о Воланде и Понтии Пилате.
Правда, последняя вещь никакой искры, я уже где-то писал об этом, в моем воображении не высекает. Why?
С интересом читаю «Бхагавадгиту», историю подвигов Кришны и его изречения.
Целый мир, к которому я только-только прикоснулся… А сколько еще таких миров!
30 июля, пятница.
05-30. Еще до полуночи начался дождь, с перерывами он идет до сих пор.
Проснулся за двадцать минут до пяти, еще плохо видно строчки, тем более, пасмурно, но писать можно.
Характерная деталь!
На даче Юсова-старшего нет сральни.
— Как обходитесь? — спросил я Александра Васильевича в первый же день.
— Была у меня сральная будка, — отвечает хозяин, — да только воняло от нее…
Он прав. От садовых сортиров несет-таки да, как говорят в Одессе.
Юсов-старший завел меня за сарай у забора показал доску, на которую надо сесть, и лопату — ее полагается устанавливать под задницей.
— А дальше что?
— А дальше — известное дело. Лопатой через забор.
Я пожал плечами. Вначале я думал, что за забором соседний участок и подумал о реакции товарища по садоводству, который находит на огороде соответствующие знаки внимания от соседа.
Потом сообразил — заборы у Юсова высокие — там ведь проезжая дорога!
Мне представилось, как летит эдакий говенный привет от рабочего класса на голову зазевавшегося, ни сном, ни духом не подозревающего прохожего, но вслух ничего не сказал. Уже тогда понял, что никаких аргументов, кроме собственных, Юсов не воспринимает.