Рыч повел Максима к выходу.
Следующие слова Баро нагнали его у самой двери:
— Хотя нет, постой вести. Пусть пока в подвале посидит. А мне сначала ружье принеси. Его там никто не лапал?
— Нет, точно нет, — твердо сказал Рыч. — Я сразу запретил! Тряпку на него набросил и спрятал.
— В общем, аккуратно неси, чтоб отпечатков не стереть. И новых не наставить!
— Ну уж за это будьте спокойны! — Рыч не удержался, улыбнулся напоследок.
Как же глубоко ранили Рубину несправедливые слова Баро. Сколько же лет будет он ее мучить и попрекать чужой виной.
Рубина пошла в комнату Баро, где висел большой портрет ее дочери. По старческим щекам сами собой потекли слезы.
— Рада, доченька моя, ты же знаешь, что я сделала все, чтобы тебя спасти. Вразуми ты его как-то свыше, чтоб он не изводил меня больше. Потому что сил моих нету. И так дочь похоронила, все глаза выплакала, а он еще и попрекает меня, как будто я того хотела…
Плач становился все безнадежней:
— Прости меня, прости меня, доченька, прости меня за все…
Возвращаясь к себе, Кармелита услышала громкий плач и зашла в отцову комнату.
— Бабушка! Бабушка, что с тобой?
— Ох, нет больше моих сил, внученька. Помереть бы и уйти к Раде, моей хорошенько-о-ой.
Кармелита крепко обняла старушку, оторвала ее от портрета и почти насильно увела в свою комнату. А там усадила ее к себе на кровать, положила седую бабушкину голову себе на колени. И вспомнила, почему-то, что совсем недавно они так же расположились в этой комнате, да только совсем наоборот.
Тогда бабушка утешала внучку, а теперь внучка — бабушку.
— Что ты, бабушка, перестань. Никто тебя не винит. А отец… Это у него каждый раз от горя разум мутится. Уж очень он маму любил.
Рубина успокоилась. Чем старше человек, тем легче его слезы остановить.
Видно, выплаканы они за жизнь долгую, совсем их мало осталось…
— А в том, что сегодня случилось, я виновата, только я. Ведь ты же мне говорила не выходить из дому. И Миро не пошел бы за мной, и ничего этого не было бы.
— Не казни себя так. Ты не могла знать, к чему это приведет.
— Но ты же знала. И ты меня предупредила.
— Не всякую беду, Кармелита, можно предотвратить. И я не все знала. Не все во власти человека.
— Нет, я во всем виновата, только я.
— Нет, видно, этого было не избежать.
— Бабушка, а как ты видишь, что можно избежать, а чего — нельзя?
— Это бывает по-разному. Вот когда я Миро гадала, видела кровь. А тебя рядом с ним не было.
— Оставь, бабушка. Это просто ты меня успокоить хочешь.
— Нет. Я хочу, чтобы ты на себя лишнего не наговаривала. В чем виновата, в том виновата. А тут… Что ж, так вышло. Миро этим не поможешь.
— А как ему помочь?.. Он выздоровеет?
— Надеюсь, что да.
— Только бы он выжил, бабушка. Только бы выжил. Я никогда себе этого не прощу.
— Надо ему помочь.
— Так как? Скажи, как? Я смогу?
— Сможешь, сможешь… Ты должна молиться и верить в то, что он поправится.
Кармелита кивнула головой и пошла, тут же помолилась перед иконой в правом углу комнаты. Помолившись, она вернулась к старушке:
— Бабушка, а почему все так несправедливо?!
— Ты это о чем, Кармелита?
— Когда ранили Максима, я дала ему кровь. А сейчас… Выходит, я спасла Максима для того, чтобы он убил Миро. Ну то есть, чуть не убил.
— А ты, что же, уверена, что в Миро стрелял Максим?
— Конечно нет. То есть, я вижу, что он. Глазами вижу. Но сердце, сердце не верит. Хотя я убеждаю себя. Говорю: он — стрелял, и я должна его ненавидеть.
Кармелита тяжело вздохнула.
— Но ведь так не бывает! Так просто не бывает. Он не мог стрелять!..
— Мудрое у тебя сердце, моя хорошая, хоть молодое, но мудрое, с рожденья, наверно. Слушай, деточка, свое сердце, слушай. Оно не обманет.
— Глупое у меня сердце, бабушка. Глупое! Сколько страданий я своим близким принесла.
— Ты все исправишь, доченька.
— Правда?
— Правда.
— Я смогу?
— Ну конечно, сможешь.
— Бабушка, я хочу, чтобы ты всегда рядом была.
— А я и буду.
— Иначе, я без тебя пропаду, совсем пропаду, — сказала Кармелита, крепко обняв Рубину.
Глава 16
Вернувшись в дом Астаховых, Олеся чувствовала ужасное раздвоение. В одних и тех же стенах ходили, размышляли и что-то делали сразу две Олеси.
Одна присматривалась, есть ли Астахов в своем кабинете. А если нет, то начинала предполагать, когда вернется, чтобы можно было безопасно отправить факс.
Другая Олеся лихорадочно билась о стенки заданных условий и думала, что можно предпринять, чтоб не отсылать факс. А еще лучше — придумать что-нибудь этакое, чтоб совсем соскочить с крючка Форса.
И вдруг в какой-то момент снизошло на Олесю озарение. Выход был настолько прост, красив и эффективен, что Олеся в первый момент сама себе не поверила. Потом отбросила всю работу. Села в самом дальнем углу самой маленькой комнаты и постаралась сосредоточиться.
Так, прежде всего нужно успокоиться, все просчитать. Итак, вот ее аргументы для Форса — вроде бы, все убедительно. Подтверждающие документы — тоже на руках. А если он начнет угрожать? Просто грубо, по-бандитски угрожать? Она найдет, что ему ответить!
Олеся поплотней закрыла дверь и набрала номер Форса.
— Алло!
— Здравствуйте, Леонид Вячеславович!
— А Олеся! Привет. Ну как, партийное задание выполнила? Надеюсь, ты уже докладываешь об исполнении.
— Да что вы? Помнится, вы сказали, что мое дело — пыль протирать.
— Э-э, нет, — рассмеялся Форс. — Не совсем так. Я сказал — пыль протирать и факсы отправлять…
— Да. Так вот. Пыль-то я протирать буду, а вот этот факс не отправлю!
— Не понял… Я наверно, что-то не расслышал…
— Повторяю: факс не от-прав-лю!
— Что-о-о?!
— Что слышали. И ничего подобного впредь делать не буду.
— Ладно, тогда я сейчас же позвоню Астахову. Думаю, ему будет интересно узнать, откуда в его доме взялась новая горничная. Так что на этом мы с тобой, пожалуй, прощаемся…
Тут же Олеся рассмеялась, впервые за все то время, что она общалась с Форсом. Он пытался ее запугивать, а у самого голос был неуверенный и настороженный. И никакая бравада не могла этого скрыть.
— Леонид Вячеславович! Не верю! Как говорил Станиславский, не верю. И никогда не поверю, что такой осторожный человек, как вы, не выслушает мои аргументы.
По ту сторону телефонной линии молчали. И Олеся с еще большим воодушевлением продолжила:
— Вот теперь вы молчите. И это у вас получается куда убедительней.
Итак, если вы начнете шантажировать меня, я выложу все, что у меня есть на вас. Компромат номер один. Письмо, которое вы мне отправили для факсования…
— Глупости! — перебил ее Форс. — Письмо отпечатано на обычной бумаге обычным принтером. Его нельзя распознать и приписать мне.
— Само по себе нельзя. Но вместе с компроматом номер два — фирменной салфеткой ресторана "Волга", на которой вашей рукой написано "Факс Зарецкого" и дальше — номер, согласитесь, компромат номер один выглядит достаточно убедительно.
Форс замолчал, задумался. Черт возьми, похоже, это уже серьезно. То есть чисто юридически такие улики, конечно же, ничего не значат. Мало ли для чего и в каких условиях он мог написать на салфетке факс Баро. А уж потом, к случайно найденной салфетке любая аферистка могла бы состряпать и распечатать подметное письмо. Форс тут же выложил все эти аргументы Олесе.
Но оказалось, что она и к этому готова.
— Леонид Вячеславович, вы, конечно, замечательный юрист и в чисто юридических вопросах с вами трудно спорить. Но дело в том, что Астахов — не юрист, а человек. А я женщина, которая умеет очень хорошо и убедительно плакать. И я думаю, его разжалобит мой рассказ о тюрьме, о том, как меня подставили, заслав туда. Кстати, мой рассказ о том, что я понятия не имею, кто такой Игорь и зачем вы с Тамарой Александровной заставляете меня играть роль его невесты, повергнет его в шок. И может вызвать у него некоторые подозрения насчет супружеской неверности…
Форс скрипнул зубами. Дьявол! Он не ждал, что эта девчонка способна на нечто подобное. При таких раскладах конфронтация с ней становится уж очень опасной и непредсказуемой. А если она действительно настолько симпатична Астахову, как намекает, то поражение его, Форса, просто неизбежно. Но нельзя ей дать понять, насколько все плохо.
— Олеся, ты маленькая беззащитная шмакодявка. Неужели ты думаешь, что Астахов поверит тебе, мелкой аферистке, неизвестно как выбравшейся из тюрьмы, а не мне, его старому партнеру…
— Да, Леонид Вячеславович, я уверена, что он поверит мне, а не вам.
— Откуда же такая уверенность? — Форс постарался, чтоб голос его звучал максимально иронично, но подсознательно он уже был готов к последнему удару.
— Так я ведь забыла сказать вам самое главное. Вы только не очень расстраивайтесь, но сейчас весь наш замечательный и остроумный разговор я записываю на диктофон!
Перед тем как начать осмотр ружья, Баро закрыл дверь на ключ. Ружье — дело серьезное. Цыган во всем мире много в чем обвиняют, и в горячности, и в вороватости… Но никто никогда не скажет, что они по дурному, сгоряча пускают в ход оружие, особенно если оно не холодное!!!
Баро велел принести ему резиновые хозяйственные перчатки. Надел их и начал осмотр. Ружье старое, очень старое, можно даже сказать старинное. Ага, вот и клеймо Тульского оружейного завод. И надпись по-цыгански: "Мандар ханцы катар о Дел май бут". Ясно, знакомый текст. Подарок.
Состояние ружья хорошее, держали его смазанным, влагу к нему не допускали. Однако же присмотревшись повнимательней, Баро заметил разные мелкие недостатки. Вот тут несколько крупинок каких-то забилось, то ли гречка, то ли еще что. А вот тряпица какая-то несколько своих ниток на ружье оставила.
О чем это может говорить?