— Да, конечно.
— Как давно вы это знали?
— Сколько себя помню.
— Ну что ж, — по-доброму улыбнулся Форс. — Это вполне логично. Ружье было подарено на свадьбу. А вы появились на свет чуть позже.
В зале засмеялись, но совсем не обидно. А Форс уже опять нацепил на лицо серьезное выражение.
— Когда вы видели это ружье в последний раз?
— Вот этого я не могу сказать точно.
— А где именно хранилось это ружье?
— Мама же уже сказала. В основном, в сундуке, под матрасами или под подушками.
— Скажите, а вы часто туда заглядывали?
— Бывало… По-разному…
— А когда вы заглядывали туда в последний раз, ружье было на месте?
— Я не знаю, не помню. Я могла не обратить внимания. Ведь я искала в сундуке не ружье, а что-то другое.
— Скажите, во время вашего отсутствия любой может войти в палатку?
— Конечно. Нам скрывать нечего. В таборе не воруют!
— Скажите, а где вы были во время покушения?
— В таборе.
— А почему не на празднике, как и все?
— Я плохо себя чувствовала.
— Да? — опять с плохо скрываемой иронией воскликнул Форс. — Спасибо.
Ваша честь, у меня больше нет вопросов.
Судья повернулся к Чугаеву:
— Есть ли вопросы к свидетелю со стороны обвинения?
Тот отрицательно покачал головой.
— Свидетель может быть свободен. Люцита хотела уйти в зал, но передумала.
— Я еще хочу сказать: мне кажется, я знаю, как могло исчезнуть наше ружье.
Форс вскинулся:
— Гражданка Виноградова, а вы знаете, что за дачу ложных показаний…
Тут уж встрепенулся Чугаев, он перебил Форса, обратившись к судье:
— Протестую! Ваша честь! Я прошу вмешаться. Защита оказывает давление на свидетеля!
— Протест принят. У вас есть вопросы? — Чугаев с готовностью кивнул головой, очевидно, уже переполненной этими вопросами. — Задавайте!
Ни сказав ни слова, Рубина убежала от ведовского котелка.
Розаура сама потушила костер. Помыла в ручейке котелок. И пошла в палатку к старушке.
— Чего тебе? — неприветливо встретила ее Рубина.
— Вот, котелок тебе принесла. Чистенький!
— Спасибо, — она взяла котелок, положила его в угол, не глядя.
— Рубина… Я никак наше с тобой колдовство забыть не могу. Скажи, ты там что-то страшное увидела, в котле этом?
— Не помню…
— Ну как это не помнишь? Но ведь ты же что-то там увидела! Скажи мне правду. Что?
— Кипящую воду… — сказала Рубина, усмехнувшись едва заметно.
— Рубина, это, в конце концов, нечестно. Я тебе не девочка сопливая! Ты же сама меня позвала, просила помочь. А теперь со мной, как с дурой, разговариваешь…
— Не могу я тебе ничего сказать, — сказала Рубина, на этот раз грустно.
— О чем ты. Мы ведь не первый день друг друга знаем…
— Да, конечно. Только все равно… Не могу..
— Да вспомни ты! Разве я когда-нибудь тебя подводила? Ну, доверься мне.
Прошу тебя.
— Нет. Не могу.
— Ну скажи мне, ты увидела там того, кто хотел убить Миро. Да? Я же без тебя никому, ни-ни… Клянусь здоровьем своих детей. Вон, Васька за палаткой бегает, заливается. Подумай, стала бы я просто так такие слова говорить.
— Я не разглядела стрелявшего. Но одно знаю точно, — произнесла Рубина хриплым голосом. — Никто не хотел убивать Миро.
— Как это?
— Стреляли не в Миро. И пуля предназначалась не Миро…
Рубина замолчала. Ей было трудно выговорить фразу до конца.
— …а Кармелите.
Розаура в ужасе открыла рот. И, не в силах закрыть его, спрятала лицо в ладони.
Да, вот такая неожиданная свидетельская удача подвалила Чугаеву. И нужно быть полным дураком, чтобы ею не воспользоваться.
— Правильно ли я вас понял, Люцита? Вы сказали, что у вас есть предположения относительно того, куда исчезло ваше семейное ружье?
— Да.
— И куда же, по Вашему мнению, оно исчезло?
— Накануне покушения на Миро в табор приходил Максим Орлов.
— Когда именно?
— Ну, мне сейчас уже трудно вспомнить.
— Примерно.
— Это было где-то недели за полторы до Ивана Купалы. А может, и на сам праздник… Сейчас уже трудно вспомнить. Он вообще-то несколько раз приходил к нам в табор…
— А зачем приходил?
— Ну не знаю. Наверно, поговорить хотел.
— С кем?
— Думаю, с Кармелитой. Она тогда как раз гостила у нас. Жила в палатке у своей бабушки Рубины.
— А уходил он из табора вместе с кем-нибудь из цыган? Ну с той же Кармелитой?
Баро скрипнул зубами на весь зал — совсем эти юристы распоясались!
— Нет, — ответила Люцита. — Когда я видела, он уходил один. Причем, когда он уходил, я видела, что в руках у него длинный сверток…
— И что же? Закончите мысль.
— В этом свертке могло быть ружье…
Розаура с испугом смотрела то ли на Рубину, то ли просто куда-то вдаль.
И говорила сама с собой.
— Значит, пуля предназначалась не Миро, а Кармелите?!
— Да, Кармелите. Моей маленькой девочке. Я увидела, как смерть вплотную подошла к моей внученьке.
Розаура вышла из оцепенения:
— Подожди… подожди, значит, гаджо хотел убить Кармелиту, а попал в Миро.
— В Кармелиту стрелял не тот, кого в этом обвиняют, а совсем другой.
— Как другой? Кто другой?
— Не знаю… Вот этого я не разглядела. И меня это страшно беспокоит…
Ведь это значит, что убийца до сих пор на свободе!!! И он охотился за Кармелитой.
— Рубина! — засуетилась вдруг Розаура. — Ты должна пойти в суд. И все рассказать.
— Что? Что я могу рассказать?
— То, что ты видела во время гадания… Пусть они выслушают тебя, пусть отпустят невиновного парня и начнут искать настоящего убийцу.
— Кто же мне поверит?
— А не поверят, так мы всем табором придем, и скажем, что ты — настоящая ведунья, и что ты еще ни разу не ошибалась.
— Ты же знаешь, гаджо не верят во все это. То есть, верят, но не все. А уж судьи — точно.
— Судьи — судьбы. Рубина, корень один. А ты уже скольким судьбу верно предсказала?
— Нет, Розаура, в суде они потребуют факты, доказательства. А мои факты — вон, котелок да порошок. Ведь то, что я видела, могу видеть только я. Или ты, если очень постараешься.
Обе грустно вздохнули.
Но Розаура опять вспыхнула:
— Мы же не можем вот так просто сидеть и ждать, пока осудят невиновного!
— Нет конечно. Нужно молиться. Молиться, чтобы все это благополучно закончилось.
— А в суд. Как же насчет суда?
— Надо будет пойти. Сегодняшним днем у них там дело не закончится. А завтра… Даже не знаю. Ой, что-то тревожно на сердце… И надо бы еще к одному человеку сходить, посоветоваться.
— Что за человек? — спросила Розаура с надеждой на помощь.
— Хороший, очень хороший! — ответила Рубина.
Выжав из Люциты нужный ответ, Чугаев ушел в тень.
Но тут уж Форс взял инициативу в свои руки.
— Ваша честь. Ввиду особой важности последнего заявления свидетеля Люциты Виноградовой, я прошу разрешения задать еще несколько вопросов свидетелю.
— Разрешаю, господин адвокат.
— Спасибо, ваша честь. Итак, Люцита, вы утверждаете, что незадолго до преступления видели моего подзащитного в таборе?
— Да.
— Вы также утверждаете, что он нес какой-то большой сверток?
— Нет, не большой, а длинный.
Люцита развела руки, как рыбак, показывая длину свертка.
— И вы считаете, что в нем могло быть то самое ружье, которое похитили у вас из палатки?
— Конечно, а что же еще он мог нести? Ведь ружье-то пропало, а из наших никто его взять не мог.
— Свидетель, не нужно строить столь смелые предположения. Говорите только по существу. Итак, вы решили, что это было ружье только из-за размеров свертка?
— Ну да…
— А если бы он нес, к примеру, саксофон или спиннинг?
Люцита растерялась. Но потом оправилась:
— Если бы у нас в таборе был саксофон или спиннинг, я бы могла заподозрить, что он несет их. Но поскольку у нас в палатке было только ружье, то я и заподозрила, что он несет ружье.
— Стоп! Минуточку! — озарило Форса. — А не вы ли с матерью еще несколько минут назад говорили, что и думать забыли об этом ружье. И давным-давно не проверяли, на месте оно или нет. То есть в сундук исключительно за матрасами или подушками лазали. А ружье при этом не проверяли! Хотя и заподозрили, что его украли… Странновато, не правда ли?
Люцита молчала. Она лихорадочно вспоминала, что же сказала несколько минут назад. И с ужасом понимала, что не помнит. То есть, помнит, но все очень приблизительно. А здесь нужны точные слова.
Форс же продолжал вещать все тем же вопросительно-ироничным тоном:
— Разве не естественней было бы, как только вы заподозрили кого-то, пусть даже Орлова в воровстве…
— А у нас больше заподозрить некого! Я же говорила: в таборе не воруют! — чуть не плача сказала Люцита.
— Да-да, конечно же, не воруют. Цыгане — самые честные люди в мире.
Итак, вы заподозрили кого-то в воровстве ружья. Что ж вы не пришли домой, не проверили, на месте ли ружье?
— Да потому не проверила, потому… — воскликнула в отчаянии Люцита. — Что у меня бусы порвались. И я забыла.
Эта глупейшая фраза получилась у нее настолько по-женски естественной, что все ей поверили. Форс почувствовал это. И даже на мгновение растерялся.
Еще секунду назад эта девчонка была в тисках его железной логики, и вдруг, сказав какую-то редкую, несусветную, нелогичную ерунду, вырвалась на свободу.
Но Леонид Вячеславович быстро пришел в себя:
— Конечно же! Мы все вам верим. Порванные бусы куда важнее предположительно украденного ружья, из которого чуть не убили человека! И вообще, согласитесь, странно все как-то складывается. Обвинять в воровстве Максима Орлова, который, может, и заходил когда-нибудь в табор, но никогда не слыхал ни о какой свадьбе господ Виноградовых. А тем более, об опасных подарках с этой свадьбы!..