Астахов успокоился, смирился.
— Простите.
— У защиты или обвинения есть еще свидетели?
— У защиты нет, ваша честь, — сказал Форс.
— Нет, ваша честь, — отметился Чугаев.
— В таком случае, заключительное заседание суда по делу о покушении на гражданина Милехина Миро Бейбутовича и оглашение приговора гражданину Орлову Максиму Сергеевичу состоится сегодня после перерыва в 15.00.
…А если честно, Форс очень порадовался всему тому, что наговорил со свидетельской трибуны его заказчик Астахов. Своим на редкость бестолковым выступлением Николай Андреевич снял с адвоката большую часть ответственности за возможный неблагоприятный исход дела. И всю свою богатую мимику и жестикуляцию, вываленную на публику, Форс попросту разыграл, но очень достоверно. И теперь оставалось только сыграть финал этой мини-пьесы. В коридорах суда Форс избегал Астахова. Так что тот, словно нашкодивший мальчишка, искал его внимания и прощения.
— Леонид! Леонид, стой, ну что ты от меня убегаешь в самом деле, как ребенок?
— Извините, Николай Андреевич, но мне сейчас с вами лучше не разговаривать!
— Почему?
— Потому что могу наговорить резкостей. Да чего там. Просто начну излагать мысли матом!
— Да все я понимаю, Леня. Ну ты лучше матом скажи, чем так… я же все понимаю.
— Зачем вы начали лезть во все эти дебри без договоренности со мной?
Зачем?!
— Ну, я думал, хорошие слова в адрес Максима плюс, так сказать, а видишь, как получилось…
— Так и надо было сказать хорошие слова и все — замолчать, закрыться.
Не знаю, не видел, не слышал!
— Я так и хотел. Но он как-то зацепил меня. И я побоялся выглядеть неуверенно, лживо. А там слово за слово…
— Хотя чего я на вас окрысился? На самом деле, я сам во всем виноват, — сказал Форс трагически возвышенно. — Я профессионал, я за все отвечаю. И поэтому просто обязан был предусмотреть все…
— Нет, Леонид. Ты не виноват. Всего нельзя предусмотреть. Тем более, моего идиотизма. Я, конечно… облажался. Как ты думаешь, что будет в приговоре?
— Не хочу вас запугивать, но и врать не могу. Боюсь, что теперь уж мы точно проиграли.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Можно. Всегда можно что-то сделать. Но тут уже нужны сверхусилия.
Хотя… Это и есть наша работа. Вы, клиенты, доводите ситуацию до критической, а мы, юристы, ее распутываем… Извините, Николай Андреевич, но мне нужно идти.
По напряженному лицу Форса можно было подумать, что он сейчас выезжает на заседание суда, то ли Конституционного, то ли Страсбургского.
А на самом деле Леонид Вячеславович поехал к себе домой пообедать. И его сверхусилие заключалось именно в этом. Потому что страшно хотелось съездить в "Волгу", расслабиться. Но нет, нельзя — работа.
Увидев, что Антон не пришел, и, поняв, что он уже не придет, девушки тихонечко вышли из здания суда и разъехались по домам.
Света закрылась в своей студии и начала одиноко страдать, размышляя: что ж за человек такой, этот Антон? Только окончательно решишь, что плохой, а он раз — подъедет к тебе, весь в меду и шоколаде. Только начнешь думать о нем слишком хорошо, а он как врежет наотмашь. Как же с ним быть? Пожалуй, лучший способ общаться с Антоном — вообще его не видеть и не слышать.
За окном заурчал знакомый мотор. Отец приехал. Пошел на кухню. Зашипела сковородка. Разогревает что-то…
Света гордо ринулась навстречу семейной ссоре!
Но ссоры не получилось. Форс был благодушен, но ироничен.
— Привет, папа! Приятного аппетита, — Света сказала это так, что ей казалось — всякий аппетит пропасть должен.
— Спасибо, — отец отрезал аппетитный ломтик котлеты кордон-блю и начал жевать ее с неописуемым наслаждением.
— Папа, — на грани истерики сказала Света. — Мне нужно поговорить с тобой.
— Нет, доченька, тебе нужно успокоиться и поесть со мной.
— Спасибо. Я не хочу.
— Почему? Аппетит пропал? От любви, наверно…
— Да, ты знаешь, папа, пропал. Только не от любви, а от ненависти. Что с Антоном? Почему он не пришел сегодня? Признайся, это из-за тебя, да?! Это ты с ним так поговорил?
— Да, дочка.
— Тогда я не понимаю, зачем ты запретил Антону выступать в защиту Максима в суде. Почему?
— Потому, что его показания были шиты белыми нитками. Вы что, их вместе придумывали?
— Да, вместе!
— Отлично! А то я уж испугался, думал он такой глупый. Оказывается, с твоей помощью… Ну тогда все понятно. Твое здоровье! — Форс сделал несколько мелких глотков белого сухого вина.
А Света чуть не расплакалась — ну почему он ее все время оскорбляет?!
— Спасибо, папа. Но почему сразу "белыми нитками"? Если бы Антон выступил, а ты, как опытный адвокат, поддержал его вопросами, никто бы ничего не заметил бы… Я думаю…
— Доченька, это ты так думаешь! А обвинитель и судья, поверь мне, думали бы совсем иначе. За дачу ложных показаний может сесть не только свидетель, но и адвокат, который это поощряет. И другие физические лица, склонявшие к лжесвидетельству. Ты же не хочешь, чтобы твой папочка сел в тюрьму? Да и сама туда не жаждешь. Ведь так?
— Нет, конечно, не хочу, но… Но неужели, все что мы придумали, настолько плохо?
Вопрос прозвучал так наивно и беззащитно, что даже каменное сердце Форса дрогнуло.
— Очень плохо, Светочка, очень. Просто глупо. Так что ни в чем Антона не вини. А вообще, я не понимаю, что у вас с Антоном за отношения?
Света, чтоб успокоиться, налила и себе полбокала вина.
А отец, пользуясь моментом, продолжил наступление.
— Света, я вообще хотел бы понять, что у вас с Антоном. Вроде хороший парень, души в тебе не чает, выставку организовал. Провальную, правда, но это уж не по его вине. А теперь вы общаетесь только по таким милым поводам, как лжесвидетельство… Что произошло?
— Мы с Антоном в ссоре.
— Не страшно. Милые бранятся, только тешатся… Вы могли бы стать прекрасной парой.
— Нет, пап, все очень серьезно, и я вообще думаю, что это не ссора, а разрыв. Все, понимаешь?
Форс улыбнулся:
— Не зарекайся. Все еще наладится.
— Я так не думаю. И вообще… Папочка! Мы сами во всем разберемся!
Хорошо?
— Ну разбирайтесь, разбирайтесь. Время терпит. Только помни, с ним тебя ждет хорошее, обеспеченное, безоблачное будущее… Если его, конечно, не посадят из-за какой-нибудь очередной твоей гениальной придумки.
— Папа, ну хватит, а?
С таким отцом трудно спорить. Практически невозможно.
Глава 35
Девяносто девять вопросов из ста Баро решал сходу, сразу. И почти всегда его решение было правильным. Оттого-то он и был цыганским бароном, ответственным за жизнь, безопасность и благополучие своих близких.
Но, изредка, попадались задачки, которые Баро не мог решить сразу. А значит, не мог решить вообще. Вот и сейчас Зарецкий никак не мог понять, что же ему делать на суде. Непокорная дочка никак не соглашалась на его условия.
И что ж теперь — так никому и не говорить о том, что видел в саду в минуту покушения Рыч? Максима, конечно, осудят. Но как после этого смотреть в глаза дочери?
Нелегко было и Рычу после всего, что он услышал о Максиме, неестественно, запредельно, идиотски всепрощающем. Человек, не сдающий ментам своего противника, пока еще даже неизвестного, в Рычевых понятиях значил очень много. И уж никак не заслуживал того, чтоб на него навесили чужое глупое покушение. Рыч даже начал про себя прикидывать — думать, решать: а если Баро не даст ему команду — хватит ли у него сил, воли, промолчать?.. Или, может, признаться во всем, обеспечив свободу Максиму (а уж там, на свободе хорошо бы ему наново набить морду, чтоб не заносился).
Да, вот так все непросто… Поэтому когда Баро вызвал Рыча к себе в кабинет, оба какое-то время молчали, не зная, как начать разговор.
— Последнее заседание суда над Орловым совсем скоро, — безлично, вроде бы, ни к кому не обращаясь, сказал Зарецкий.
Но Рыч только ждал, чтобы хозяин заговорил:
— И что же мне теперь делать, Баро?
Зарецкий резко рубанул рукой:
— Ты пойдешь и скажешь всю правду. Я не могу позволить сесть в тюрьму невинному человеку. Мы, цыгане, и сами слишком часто сидели безвинно, чтобы допустить такое.
— Извините, Баро, но почему мы так долго тянули с правдой? Вы же понимаете, ведь в суде мне говорить. Что я отвечу судье и прокурору?
— Ну ответишь… что… — Зарецкий совершенно не представлял, что сказать Рычу, в чем и признался по-честному. — Не знаю, Рыч, что ты скажешь.
Давай я срочно вызову Форса, обсудим…
В кабинет без стука ворвалась Кармелита:
— Папа, мне нужно с тобой поговорить. Очень нужно…
— Ступай, Рыч, мы потом договорим, — сказал Баро с облегчением.
Рыч пожал плечами, вышел из кабинета. Кармелита проводила его взглядом, проследила, хорошо ли охранник закрыл дверь, и лишь тогда заговорила.
— Папа… ты знаешь, я много думала… я решила принять твое условие, — сказала, как в прорубь нырнула.
Баро пришлось включить всю силу воли, чтобы промолчать и не сказать, что он уж сам был готов выполнить все условия дочери.
— Я выйду замуж за Миро. Только пусть Максим окажется на свободе.
Баро смутился, опустил глаза. Сейчас еще не поздно сказать дочке, что он и сам, без всяких условий решился дать Максиму вольную. Но нет, нет… Баро окончательно взял себя в руки, посмотрел дочери прямо в зрачки. И в его глазах снова была только суровость, никакой жалости.
— То есть ты твердо решила принять мое условие, Кармелита? Возврата к старому не будет?
— Да. Если ты имеешь в виду мои чувства к Максиму, то да…
— Я имею в виду ту глупость, которую ты принимаешь за "чувства"!
Как же захотелось Кармелите взорваться, запустить в голову отцу стул, нет, пожалуй, стул слишком тяжелый. Да хоть вот эту настольную лампу! Но она взяла себя в руки, сказала подчеркнуто послушно, покорно: