— Так, выходит, я увижу вас снова? — с надеждою произнёс Тютчев. — Вы не представляете, каким огромным счастьем вы снова одарите меня при нашей новой встрече! Обещайте мне, что встреча эта будет завтра. Нет, уже сегодня, поскольку теперь, кажется, уже два часа пополуночи.
Она позволила проводить себя и с радостно бьющимся сердцем вошла в дверь дома, где они с мужем остановились. Но что это с ним, с Фрицем? Почему он как пришёл, так и упал одетым на кровать и почему лицо его пугающе побледнело, а руки холодны как лёд?
Надобно было немедленно вызвать врача, и она тотчас послала за доктором, имя которого с трудом назвал совершенно ослабевший муж.
Доктор дал порошки, сделал компрессы, объяснив недуг лихорадкою. Но прошёл день, другой, а болезнь не отступала.
Наверное, следовало обратиться и к другим медицинским светилам, но Эрнестина слишком уж доверилась врачу, пообещавшему, что вскоре всё пройдёт, и ждала перемен.
Однако улучшения не наступало. И когда, отчаявшись, она, вся в слезах, пригласила других докторов, ничего поделать было уже нельзя. Барон Фриц фон Дернберг умер, так и не приходя в сознание. Его унёс тиф, с которым и опытным докторам было бы нелегко сладить.
А вскоре эта же болезнь уложила в постель и её брата Карла Пфеффеля. Нисколько не думая о том, что и она может заразиться, совсем обессиленная и едва держащаяся на ногах, Эрнестина не отходила от кровати брата.
«Неужели смерть не пощадит и его, самого дорогого мне человека, моего любимого Карла?» — в отчаянии заламывала она руки и продолжала изо дня в день и из ночи в ночь ухаживать уже за вторым умиравшим на её глазах.
Карл остался жив. Теперь они оказались вдвоём на всей земле. Вдвоём, если не считать отца, который был от них далеко, в другой стране.
И — если не считать ещё одного человека, о котором она теперь думала постоянно.
Но как она может думать о нём, если у него жена и уже две дочери?
Нет, прочь, прочь от него как можно дальше!
Куда угодно — хоть в Париж, хоть на край света, лишь бы не принести горя тем, кто его не заслуживает, — его жене и его детям.
А она сама всё перенесёт. Как перенесла болезнь и недавнюю смерть близкого ей человека.
Время — лучший лекарь. И время излечит её от того, что только чуть проявилось, чуть забрезжило где-то в сердце.
14
«В Эглофсгейм, к Карлу! Ещё в конце зимы он мне говорил, что намерен отдохнуть в своём поместье и поправить здоровье после изнурившей его болезни. И она, Эрнестина, конечно же отправилась туда. А где же ещё приклонить голову ей, бедной? Ладно, Тургеневу даже на заставе, где он её с утра поджидал, она не сказала ни слова о том, куда держит путь.
Но как могла так поступить со мною, не сказав даже последнее «прощай»?»
Всё в душе Тютчева тем летом 1834 года переворотилось и привело его в состояние, о котором принято говорить: человек потерял голову.
А как же было её не потерять, когда он встретил натуру столь утончённую, поэтическую, столь воздушно-лёгкую и в то же время необыкновенно глубокую? Сердце его, казалось, давно и навсегда отданное другой, вдруг вновь исполнилось таким сильным чувством, которого он в себе даже не предполагал.
Те чудные несколько месяцев, что провела молодая вдова в Мюнхене, пролетели для неё и Тютчева как один короткий и волшебный сон.
Свидания их были большею частью мимолётны. Он и она опасались явной огласки, дабы не вызвать неодобрительных суждений и сплетен.
Теперь же, с её отъездом, более похожим на бегство, он понял, что никакие опасности пересудов и злонамеренных разговоров не смогут сравниться с несчастьем, которое обрушится на него, коли он её потеряет.
Вот почему, взяв отпуск на несколько дней, он сел в экипаж и направился в имение Карла Пфеффеля.
Тютчев познакомился с братом Эрнестины года четыре назад, когда тот ещё был студентом Мюнхенского университета. Они встречались и на лекциях, которые нередко посещал русский дипломат, на раутах у общих знакомых и даже на приёмах в королевском дворце.
Острый ум русского дипломата, его завидная образованность и умение вести интересные беседы настолько покорили молодого барона, что вскоре он стал одним из самых желанных гостей в тютчевском доме.
Карл и сам был начитан, интересовался политикой, и потому общение с Тютчевым было для него истинным пиром души, как было принято нередко высокопарно выражаться в те годы.
Когда же в Мюнхене появилась молодая баронесса фон Дернберг и оказалось, что она родная сестра Карла, дружба двоих мужчин как бы обрела ещё и новое свойство.
И со стороны отца, и со стороны матери Карл и Эрнестина принадлежали к одним из самых богатых и самых знатных семейств. Но нелишне сказать — к тому же высокообразованных. Так, двоюродный дядя их отца, Конрад Пфеффель, был талантливым баснописцем. А родственники матери, происходившие из эльзасского рода графов Тетгенборнов, глубоко впитали в себя традиции и веяния французской культуры.
Оба этих начала, германских и французских корней, с самого детства оказали на Карла, и особенно на его сестру, которая была старше его на год, самое благотворное влияние.
Отсюда, бесспорно, та утончённость и изящество ума и чувствительность сердца Эрнестины, которые так поразили и захватили всё существо Тютчева.
«Как могут в человеке одновременно сочетаться, казалось бы, самые различные чувства — то задумчивость и даже лёгкая грусть, а то безграничная распахнутость души, в то же время застенчиво-скрытая как бы внешней холодностью? — не раз задумывался Тютчев, открывая в Эрнестине доселе неизвестные ему грани женского сердца. — Нет, это не женщина, а скорее девушка с её переменчивыми настроениями. Она — как вечный апрель с его ливнями, переходящими вдруг в снегопад, за которым — внезапное прояснение. А если и лето, то — лёгкие облака, размываемые ветром. Июльского жаркого солнца тут как не бывало».
А ведь детство Эрнестины и Карла было не из лёгких. Они рано остались без матери. Её заменила им гувернантка-англичанка, относившаяся к детям черство и даже сурово. Так, по воскресеньям она запирала малышей в тёмной столовой, где они должны были играть, не докучая взрослым.
Эрнестина и её брат потом вспоминали: по мере того как темнота сгущалась, росли тени и заполняли углы комнаты, они, бедные дети, прижимались к окнам и во все глаза глядели, как на улицах зажигаются фонари, и с нетерпением ждали минуты своего избавления.
Вскоре мисс Элизабет Филиппе, их гувернантка, стала баронессой. Отец был старше своей второй жены более чем на тридцать лет. И уже изрядно пожилой Христиан Гюбер Пфеффель не только полностью оказался под каблуком своей властной жены, изменился его характер и отношение к детям. Он стал с ними не в меру холоден и серьёзен.
Нет, в детях не возникло ни злобы, ни даже самой малейшей обиды по отношению к отцу и мачехе, хотя они давно уже не видели ни любви, ни ласки. Натура их не озлобилась, не зачерствела, а, напротив, как бы обрела новые качества, необходимые каждому человеку в жизни, — самостоятельность и расчёт на собственные силы и предприимчивость. Коротко говоря, брат и сестра решили бежать из дома.
Однажды, когда отец и мачеха отлучились куда-то по своим делам, десятилетняя Эрнестина положила в корзинку бельё, немного провизии, и они с братом в сопровождении гувернёра отправились погулять.
Это было во Франкфурте. Гувернёр, человек рассеянный, не догадался, почему дети уговорили его пойти на окраину города и что они на самом деле затеяли. Они уже миновали городские ворота, когда в облаке пыли показалась коляска, в которой ехали мачеха и отец. Один лишь вид знакомого экипажа заставил подростков вернуться домой. Они спрятали корзину в каких-то кустах и воротились назад.
Всё, что за короткое время Тютчев узнал об Эрнестине Дернберг, припомнилось ему вдруг по дороге в Эглофсгейм.
В поместье, едва выпрыгнув из коляски, он бросился к Карлу и заключил его в объятия:
— Ради всего святого, где она? Быстрее ведите меня к ней!
Карл Пфеффель оглядел запылённую с дороги, вдруг почему-то обмякшую и ставшую жалкой фигуру своего друга и произнёс:
— Так, значит, вы ехали к ней!.. Вы впрямь любите Эрнестину, что, презрев все условности света, бросились на её поиски. И я не ошибся в вас: у вас благородное, чистое и преданное сердце. Однако...
— Её здесь нет! О, ужас! Так где же она? — И слёзы навернулись на глаза Фёдора Ивановича.
Они вошли в дом, но Тютчев не мог успокоиться. И тогда Карл показал ему письмо сестры из Парижа.
— Нести, моя сестра, скоро будет здесь. Только прошу вас не выдавать меня ей — и в этом и в предыдущих письмах она спрашивала о вас.
— О Боже! Выходит, и я ей не безразличен! — только и сумел произнести Тютчев и, опустившись на стул, обхватил голову руками, — Неужели я достоин этого счастья, неужели я скоро вновь увижу её?
— Непременно вы встретите Нести. И именно здесь, в этом доме. Я тотчас по её приезде дам вам знать, мой бедный друг.
15
Ещё в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят
Бегут и будят сонный брег,
Бегут и блещут и гласят...
Они гласят во все концы:
«Весна идёт, весна идёт!
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперёд!»
Весна идёт, весна идёт!
И тихих, тёплых, майских дней
Румяный, светлый хоровод
Толпится весело за ней.
Ах, как радостно и счастливо отозвалось бы сердце Элеоноры на эти призывные стихи мужа, если бы она была в состоянии их прочесть! Только за все полных десять лет их совместной жизни Нелли почти ни одного слова не выучила по-русски и, естественно, не была способна оценить то, чему подчас посвящал минуты своего уединения её муж.
Но если бы даже вдруг произошло чудо и до неё дошли слова этого гимна возрождающейся природе, тою весною 1836 года у неё просто недостало бы сил почувствовать всю прелесть пробуждения жизни.