Все вспомнили, как на глазах у неприятеля, из-под самого его носа Кошка пригнал к своим великолепного, арабской стати офицерского коня. Стреляли по смелому всаднику, но догони ветра в поле!..
— А ну, служивые, кажись, наша летит! — прокричал Рыбаков. — Поберегись!
Очерчивая в небе огненный след, со свистом рассекая воздух, с неприятельской стороны стремительно неслась бомба. Многие предусмотрительно легли, лишь Бирилёв, Кошка и Елисеев продолжали сидеть на земле, как ни в чём не бывало.
— Не к нам, — спокойно произнёс Бирилёв, определив по слуху направление полёта бомбы.
— Чужая, вашблагородь, к другим в гости собралась, — подтвердил Елисеев, и все обернулись назад, в тыл наших позиций, где через несколько мгновений поднялся столб дыма и вздрогнула под ногами земля.
Шевченко не одобрил поведение лейтенанта и других смельчаков:
— Вы, ваше благородие, того... Не глядите на этих зубоскалов, а то не ровен час...
— Двум смертям не бывать, а одной!.. — Бирилёв подхватился на ноги и скомандовал: — Стройся!
Зашевелились, оборвалась припевка, которую кто-то успел тихонечко затянуть:
Бейтесь, бейтесь, каблучки,
Разбивайтесь, башмачки.
Мне не матушка дала,
Я сама их добыла.
И-эх!..
— Вот что, братцы. Держать строй — локоть к локтю, плечо к плечу, — оглядел охотников Бирилёв. — Иначе перебьют по одному. А так, колонной, навалимся все разом — и не одолеть нас... Если я буду убит, слушать команду подпоручика Игнатьева... Вперёд, марш!
Сначала строем, потом цепью, и вот уже рядом вражеские ложементы.
— Кто идёт? — испуганно вскрикивает французский часовой.
— Русские! — по-французски отвечает Бирилёв и, обернувшись к своим: — На штурм, молодцы!
Слитный треск ружейных залпов разносится над высотами, занятыми врагом. Но напорист, неудержим натиск охотников. Уже захвачены две линии ложементов. У самых проворных — в руках ерши и молотки. Металлический ёрш — в дуло вражеской пушки, удар молотком — и заклёпаны их жерла. Стучат кирки и лопаты — срыты в одно мгновение платформы, на которых стояли орудия.
— Отходи! — приказывает Бирилёв. — Доложить об убитых, раненых и пленных. — И обгоняя колонну: — Благодарю за службу, спасибо, братцы!..
Боткин встал и заходил по кабинету.
— Да-с, было время, — произнёс он, — Я как раз закончил университетский курс — и в Крым. Знаменитый наш Пирогов направил меня в Симферополь. Что там творилось! Каждый день из Севастополя прибывало по тысяче раненых, а госпитальных помещений в общепринятом смысле нет. Под палаты заняты все мало-мальски пригодные дома. В них выбиты стёкла, грязь. Начались инфекции... Впрочем, не мне вам это рассказывать. Вы видели всё собственными глазами. Но вам-то самим каково было в севастопольском аду! Канонада днём и ночью. Не город, а ступа, как метко говорили тогда солдаты. А вы ночами выходите со своими богатырями на вылазку! Это же надо — подойти вплотную к укреплениям противника, «ура» — и враг разбит... Что ни говорите, перед такими, как вы и ваши товарищи, Россия и сейчас должна шапку снимать!..
Лицо Бирилёва слегка побледнело, и это заметила Мари, привставшая со стула. Но Николай Алексеевич жестом показал, чтобы она не беспокоилась и села.
— К сожалению, те, перед которыми я не только обнажил бы голову, но и припал бы к земле, остались навечно там... — глухо, как бы запинаясь, произнёс Бирилёв.
— Несметны жертвы России в той войне, — поддержал Боткин. — И что всего обиднее — напрасны...
«Вот оно, главное сомнение, которое уже десять лет не покидает меня ни на один день! — подумал Бирилёв. — Значит, и тогда всё было понапрасну?.. Тогда, в ту самую ночь?..»
Перед глазами Бирилёва кружатся стены комнаты, медленно плывут пол и потолок. Но нет, это не очередной приступ болезни. Она пока не подкралась, не подошла вплотную.
Прямо перед ним — грудь в грудь — цепь чужих солдат.
— Ваше благородие, назад! У них ружья, целят прямо в вас!..
Сколько раз слышал лейтенант Бирилёв от своего денщика, от своего заботливого дядьки:
— Поберегите себя, вашбродь...
Но о чём Шевченко предупреждает сейчас, о каких солдатах и ружьях, когда надо выбить противника из его укреплений? Вот же близко, совсем рядом они.
Сабля наголо, в левой руке пистолет:
— Вперёд, на штурм, братцы!
Ударили в лицо всплески огня. Только краешком глаза успел заметить пламя из неприятельских стволов, и заслонились они чем-то плотным, возникшим перед ним. И следом оглушающий треск в ушах: «Та-та, трах!..»
Что-то тяжёлое падает Бирилёву на грудь, сбивает с ног. Шевченко! Игнат! Что с ним?
Бирилёв упал на колени, разорвал матросскую рубаху — кровь.
И доходит до сознания, прожигает всего с головы до пят: «Он заслонил меня от залпа, спас от пуль. Он не пожалел своей жизни, чтобы спасти меня...»
Матросы поднимают тело Шевченко, помогают встать лейтенанту...
Медленно движутся стены и потолок. И так же медленно останавливают своё кружение.
Никто не ответит ему на главный, мучительный вопрос: зачем Игнат тогда?.. Наверное, никто никогда не ответит...
— Ну-с, чему обязан? — прерывает видения Бирилёва голос Боткина. — Кто мой пациент? Не вы ли, очаровательная Мария Фёдоровна?
— Благодарю, пока не я, — старается улыбнуться Мари и говорит о цели визита.
Боткин подносит к глазам пенсне, просит Николая Алексеевича рассказать о симптомах, а сам в это время быстро ощупывает затылочную кость Бирилёва.
— Не больно? А так?.. Нет, нет, вы сидите спокойно, дайте мне как следует потрогать это место...
— Простите, но этого не может быть! — вдруг изумлённо произносит Бирилёв. — Прошло десять лет после контузии. Неужели это она, та картечная пуля?
Севастополь... Шестое мая пятьдесят пятого года... Бирилёв, уже капитан-лейтенант, пожалованный званием флигель-адъютанта свиты императора, назначен заведовать аванпостами против Зелёной горы. Там — сильно укреплённые позиции неприятеля, которые следует атаковать предстоящей ночью.
Вышел на разведку, чтобы лучше изучить местность, выбрать удобные подходы, и вдруг рядом разорвался снаряд. Отбросило взрывной волной, ни один осколок не зацепил. Только тупо ударило в затылок. Когда пришёл в себя, рядом с фуражкой, лежащей на земле, увидел круглую, размером с вишенку, картечную пулю. И опять потерял сознание. Очнулся только на госпитальной койке, куда его на шинели принесли друзья-матросы.
В госпитале — до конца июля, а затем трёхмесячное лечение за границей, на курорте в Висбадене. И снова — служба. Так неужели через десять лет та круглая маленькая пуля опять догнала его, уже забывшего и о ней самой, и о том далёком дне?..
— Неужели это она, та пуля? — повторяет Бирилёв.
— Пока ничего определённого сказать не могу, — разводит руками Боткин. — Я сам полагал, что вы счастливо выкарабкались тогда из объятий смерти. Всё это так. Но — не скрою от вас — иногда рецидивы контузий возникают спустя многие годы. Поэтому мой совет — немедленно отпуск. Да, отпуск, по крайней мере на полгода или даже год. Спокойная, без напряжения жизнь в деревне.
Доктор быстро написал рецепт.
— Если болезнь обострится, принимать йод. Надеюсь, ваше состояние скоро придёт в норму — и тогда, уверен, мы продолжим наши крымские воспоминания не в этом кабинете, а в более непринуждённой обстановке...
Когда простились и Сергей Петрович уже проводил Бирилёвых до выхода, Мари остановилась:
— Извини, Николенька, я забыла у Сергея Петровича свою сумочку.
Она вернулась в кабинет и, глядя прямо в глаза Боткину, спросила:
— Это серьёзно?
Боткин только на мгновение задумался, потом широко улыбнулся:
— Ну что вы, Мария Фёдоровна! Не волнуйтесь, пожалуйста. Покой — лучший лекарь. Надеюсь, всё обойдётся. Но помните, я всегда к услугам Николая Алексеевича. Нельзя и думать, чтобы такого человека мы отдали болезни...
18
5 июля 1865 года управляющий морским министерством адмирал Краббе подписал приказ о предоставлении Бирилёву отпуска по болезни на одиннадцать месяцев для излечения внутри империи и за границей с сохранением содержания и единовременной выплатой одной тысячи рублей серебром. Кроме того, Николай Карлович — эмоциональный до экстравагантности, лишённый и намёка на официальную сухость — к нему в любой момент можно было входить без доклада не только офицерам, но даже курьерам и вестовым, — не поскупился и выдал из министерской казны ещё триста золотых, как он выразился, «на табак».
Уложились быстро и вскоре в семейном вагоне отбыли из Петербурга в Москву, чтобы оттуда проследовать в Овстуг.
Вместе с Бирилёвыми отправились Дима и Ваня, которые очень подружились со своим новым родственником и были без ума от его морских рассказов.
Николай Алексеевич в первый же день появления в петербургском доме Тютчевых подарил братьям Мари доспехи японских самураев, огромные ракушки, ещё хранящие шум океана, если их поднести близко к уху, и много других экзотических вещей.
Это были остатки огромной коллекции, которую Бирилёв с командою своего корабля собрал в плавании к берегам Японии, а затем преподнёс в дар Академии наук, за что получил от учёных благодарность.
Смотреть коллекцию ходили все вместе в кунсткамеру на Васильевский остров.
Каких только неведомых диковин не оказалось здесь! И длиннолапый японский краб, размах клешней которого три метра, и розовые, кремовые, сизо-голубые, зелёные, синие морские звёзды, и гигантская дальневосточная черепаха, похожая на огромный, иссечённый сверху валун... А коралловые рифы! Ни Мари, ни Дима с Ванюшей и представить себе до этого не могли, что коралловые заросли — вроде цветочной клумбы, только клумбы эти во много-много этажей...
А рыбы какие! У одной голова круглая, у другой она кончается длинной, как нож, иглой, иные напоминают разноцветных петухов — такое необычное у них оперение.