соб отомстить этому презренному человеку за смерть Мэри Квинт!
Ханна вошла в полутемную конюшню. В последние несколько недель она проводила там почти все свободное время, когда Вернера не было дома, а Черная Звезда не пасся, а стоял в стойле. Она просто влюбилась в это животное. В первый раз, когда Ханна вошла и приблизилась к его стойлу, конь шарахнулся от нее, дико завращав глазами. Он со ржанием встал на задние ноги, барабаня копытами передних по калитке стойла. Ханна в испуге попятилась назад.
Негромкий голос позади нее произнес:
– Нельзя подходить к этому зверю слишком близко, мисс Ханна. Он злой.
Ханна резко обернулась и увидела Джона. Кроме того, что он управлял коляской и каретой, Джон был еще и конюхом.
– Какое красивое животное! – воскликнула Ханна.
Джон мрачно кивнул:
– Это точно. Но никто не осмеливается на нем проехаться. Даже хозяин. Масса Вернер несколько раз попробовал, но даже он не может с ним совладать.
– Тогда почему он здесь? Он вообще чей?
Джон пару секунд внимательно смотрел на нее, явно тщательно подбирая слова. Наконец, сказал:
– Хозяин купил его для молодого хозяина несколько лет назад. Молодой хозяин – единственный, кто вообще на нем ездил. После его смерти никто на нем не смог усидеть. Конь такой злой, что я не решаюсь его пускать на выпас с другими лошадьми. Одну он уже убил. Масса Вернер поговаривал, не пристрелить ли его, но сомневаюсь, что он на это решится.
– Надеюсь, что нет! Вот ведь жалко было бы!
– Лучше вам от него держаться подальше. Один удар копытом – и он вам череп проломит.
Но Ханна не могла держаться подальше от коня. Она то и дело пробиралась в конюшню, чтобы поглядеть на Черную Звезду, когда рядом никого не было. Постепенно животное к ней привыкло, и теперь она могла просовывать руку в калитку и поглаживать коня по стройной шее. Сначала Черная Звезда тряс головой, но через некоторое время успокоился. Ханна начала приносить сахар и подкармливать его. Теперь он начинал ржать, как только завидит ее, прижимался к калитке и вытягивал шею, чтобы получить сахар. Ее растущая привязанность к коню очень помогла Ханне справиться с горем после смерти матери.
Ханна никогда в жизни не садилась на лошадь. Теперь ей страшно захотелось научиться ездить верхом. Но ей хватило здравого смысла понять, что на Черной Звезде она не научится, даже если Вернер ей и разрешит, что казалось маловероятным.
Однажды за ужином она сказала:
– Малколм, мне хотелось бы научиться ездить верхом. В доме все идет хорошо. Хотелось бы объезжать плантацию.
Вернер ласково посмотрел на Ханну через стол. Он был очень внимателен к ней с того дня, как она вернулась с известием о смерти матери, и потакал ей почти во всем.
– Думаю, что вам это пойдет на пользу, Ханна. – Они быстро привыкли называть друг друга по имени. – Вы когда-нибудь ездили верхом?
Ханна покачала головой.
– Тогда придется начать со смирной лошади. Я велю Джону подобрать такую и следить за вами, пока вы не поймете, что следует делать. Однако есть одно «но». У нас нет дамского седла. Марта никогда не ездила верхом, она даже находиться рядом с лошадью не могла.
– Ой! – ответила Ханна, пожав плечами. – Мне не нужно дамское седло. Научусь и с мужским.
В глазах Вернера мелькнул веселый огонек.
– Дама, в мужском седле… Это считается непристойным.
– Вы думаете, что вся округа не шокирована уже одним только фактом моего пребывания здесь? – спокойно спросила она. – К тому же вы как-то мне сказали, что вас не интересует мнение соседей.
– Я это и вправду сказал, так ведь? – Вернер отодвинул тарелку, вынул сигару и принялся крутить ее в пальцах, глядя на нее с серьезным видом. – Все будет так, как вы желаете, дорогая. – В его глазах снова мелькнуло веселье. – Вы, полагаю, в любом случае добьетесь своего.
Однако Ханна обнаружила, что придется пойти на компромисс. На следующий день Джон оседлал для нее лошадь – старую кобылу с провисшей спиной.
Ханна с отвращением поглядела на нее.
– Господи, такое чувство, что она переломится пополам, как только я на нее залезу!
– У моей мамы была присказка, мисс Ханна: ребенок должен научиться ползать, прежде чем сможет стоять прямо.
Джон подал ей руку. Когда Ханна уселась в седло, стало ясно, что надо что-то придумать с платьем и нижними юбками. Они спадали по бокам кобылы и сбивались в огромные складки в передней части седла. При движении от складок и спадающей ткани кобыла косила глазом, а прижатые назад уши говорили о ее страхе и неудовольствии от того, что на спине у нее сидит это странное существо.
А еще было ясно, что при любом движении вперед ткань будет отбрасываться назад, оголяя ноги Ханны. При таком положении дел она явно не сможет объезжать плантацию, даже если кобылу и уговорят тронуться с места.
Из дверей конюшни донесся раскатистый смех.
– Черт подери, Бесс, хватит там стоять и хохотать! Придумай что-нибудь… Нет, знаю – надену мужские штаны!
– Нет, дорогуша, – отозвалась Бесс, не переставая смеяться. – Так еще хуже будет. Все станут на твои ноги пялиться. Давай-ка слезай оттуда, а я подумаю.
С помощью Джона Ханна слезла с лошади. Обычно мрачный Джон слегка улыбался. Ханна сначала решила на него прикрикнуть, но потом передумала. Это и вправду было смешно.
В конечном итоге Бесс нашла выход. Она подогнула платье и обернула складки вокруг ног Ханны, заколов их сзади булавками. Затем подколола юбку вокруг каждой ноги. Отступила на шаг, любуясь работой, и засмеялась.
– А теперь-то что смешного?
– Я как-то видела картинку в книжке, где жена из гарема плавала в воде. Ты сейчас точь-в-точь как жена из гарема.
Но когда Джон снова помог Ханне залезть на кобылу, все получилось. Может, она выглядела несколько забавно, но Ханне было все равно.
Джон взял лошадь под уздцы и вывел ее из конюшни на располагавшийся рядом выгон. Седло показалось Ханне очень неудобным: оно было твердое, как камень, и как бы она ни старалась, ей не удавалось приноровиться к неровному шагу лошади. Казалось, что каждый раз, когда Ханна опускалась, седло поднималось. Она знала, что будет болеть вся задняя часть тела. Но она была полна решимости добиться своего.
– Вы приноровитесь к ее шагу, мисс Ханна. Надо научиться переносить вес тела на стремена и приподниматься, чтобы не так сильно биться о седло. Когда приучитесь, ездить будет так же удобно, как сидеть в кресле-качалке. – Джон протянул ей поводья. – Не надо сильно подстегивать старую кобылу, она своим шагом пойдет. Захотите повернуть направо – натяните правый повод, налево – левый.
В тот день и на следующий Джон держался рядом с Ханной, пока та постигала основы верховой езды. Училась она быстро, хотя медленный шаг кобылы вызывал у нее нетерпение. Лошадь можно было лишь с огромным усилием заставить перейти на рысь. И да, в первые несколько дней у Ханны болела вся нижняя половина тела.
Верховая прогулка на пару часов в день отвлекала ее от мыслей о матери. Но находясь в доме, Ханна порой начинала плакать в самые неожиданные моменты.
На третий день Джон сказал:
– Думаю, вполне можно разрешить вам ездить одной, мисс Ханна. – Он улыбнулся. – При таком ее шаге вы не очень сильно ушибетесь, даже если упадете.
Ханна начала исследовать плантацию. Несколько раз она видела вдалеке скачущую на лошади фигуру Малколма Вернера, но тот был слишком занят, чтобы обратить на нее внимание. Было время сбора урожая и сушки табака. Ханне это было интересно, и она часто спешивалась на краю поля, чтобы посмотреть на работы.
Она узнала, что спелость табака определяется желтоватым оттенком листьев, сначала на нижних, потом повыше, и листья по мере созревания на ощупь напоминают кожу. Вернер и надсмотрщик Генри объехали все поля. Двигаясь от ряда к ряду, они переворачивали листья и щупали пальцами их нижнюю часть. Если лист созрел, он с треском складывается и не распрямляется. Иногда табак созревал неравномерно, и Вернер с Генри указывали сборщикам, где листья нужно срезать, а где оставить еще на несколько дней. Всех червей и насекомых аккуратно удаляли.
Генри, как и остальные рабы, ходил голым по пояс, его могучие плечи блестели на солнце, как полированное эбеновое дерево. Однако на голове у него была широкополая шляпа – символ власти.
Сборщики ножами срезали табачные листья со стеблей. Некоторые пели, а ножи сверкали на ярком солнце.
Табаку давали слегка подвянуть, затем листья развешивали на жердях, раскладывали на настилах и оставляли на несколько дней на солнце. Потом желтеющие табачные листья развешивали на шестах для обжига.
Коптильня представляла собой длинное высокое строение из тщательно подогнанных бревен. Листья развешивали вплотную друг к другу и давали еще несколько дней пожелтеть, после чего начинался обжиг. Прямо под листьями на земле разводили огонь. Первые два-три дня держали малый огонь, потом его прибавляли, пока не завершался процесс обжига – обычно это занимало около недели. Для огня использовали дубовые и ореховые дрова.
Потом табаку давали несколько дней «попотеть», пока листья и стебли не станут податливыми, и их можно будет сгибать не ломая. Наконец, табак фасовали по бочонкам в тысячу фунтов каждый, которые затем катили к речному причалу, а оттуда судами отправляли в Уильямсбург или в Англию.
Ханна узнала, что Малколм Вернер был своего рода изобретателем-первопроходцем, намного опередившим свое время, придумав обжиг табака на открытом огне. Этот процесс он начал два года назад. Большинство плантаторов с презрением относились к этой новой методе и по-прежнему сушили табак на солнце. Однако некоторые из них, поняв, что обжигом на открытом огне достигается более высокое качество табака, начинали подумывать, а не перенять ли им придуманный Вернером процесс.
Табак был, в сущности, деньгами. Им платили налоги и жалованье чиновникам, а главное, использовали для получения кредита у купцов в Уильямсбурге для закупок, которые планировались на следующий год. Лишь излишки табака отправляли в Англию для продажи. Плантатор в конечном итоге получал письма о погашении своего кредита.