– Хотите хлебнуть, молодой Вернер?
– С негодяями не пью!
– Захотите глотнуть, когда узнаете…
– Да говорите же! – с нетерпением вскрикнул Майкл.
– С радостью, молодой Вернер. – Квинт присел на краешек кровати. – Сейчас я расскажу вам всю правду о Ханне Маккембридж и ее отце. А когда вы все узнаете, то не захотите, чтобы фамилия Вернер как-то связывалась с девкой, которую когда-то звали Ханна Маккембридж…
Часть четвертаяХанна
Глава 21
– Мне говорили, что нас радует любовь,
Как солнце, сердце греет нам.
Я полюбила, и вот сотни огоньков
В душе проснулись, как у многих юных дам.
Но лгали мне, любовь есть боль,
Из-за нее лишь слезы и одна юдоль.
Нашла любовь, но чувство уже кончено,
Лью слезы теплые, но сердце холодно.
Ханна допела песню под громкие аплодисменты и крики многочисленных мужчин и нескольких женщин, сидевших на стульях и скамьях, которые занимали больше трех четвертей общего зала ее таверны «Четверо за всех».
Песенка была новая, нынче вечером ее исполнили впервые. Когда тонкие пальцы Андре замерли над клавесином, и аплодисменты стихли, Ханна отвесила публике легкий поклон.
– Благодарю вас, дамы и господа, за ваш теплый прием. Теперь хотелось бы представить моего аккомпаниатора, Андре Леклера, а также автора музыкальной пьесы, которую вы любезно позволили нам исполнить.
Она взмахнула рукой, и Андре, элегантный в золотисто-белом наряде и белоснежном парике собственного изготовления, встал с табурета и прошел к ней.
– Мой дорогой друг и ваш любезный хозяин на весь вечер, Андре Леклер!
Андре взял Ханну за руку. Аплодисменты усилились. Ханна снова поклонилась, Андре сделал легкий реверанс.
Под звуки аплодисментов он сказал:
– Сударыня моя, вы, как всегда, делаете честь моим никчемным стихам и музыке.
– Честь! – Она тихонько фыркнула. – Вы мошенник, Андре. И знаете, что чрезвычайно обожаете собственные произведения.
– Возможно, что и так, мадам, – пробормотал он сквозь смех. – Но, э-э… приятный голос не умаляет их очарования. И не забывайте, кто вас научил петь, дорогая Ханна.
Прикрыв улыбку рукой, Ханна ткнула его локтем в бок.
Когда аплодисменты стихли, из публики раздались крики:
– Еще! Еще!
– Прошу прощения. – Ханна подняла руки. – Мы даем одно представление за вечер. Это наше правило. Теперь, с вашего позволения, дамы и господа…
Она поклонилась в третий раз, теперь гораздо ниже, так что мужчины вытянули шеи, а кто-то даже встал, чтобы получше рассмотреть смелое декольте ее платья, сшитого для нее Андре.
Затем она добавила:
– Однако я уверена, что вы сможете уговорить мсье Леклера поиграть для вас.
Затем Ханна быстро сошла с маленькой сцены и по скрытой за портьерами узенькой лестнице поднялась на второй этаж. Таверна не сдавала комнат для проживания, весь второй этаж был переделан в спальни для Ханны и ее спутников.
Она с улыбкой поднималась по ступеням, вспоминая совет Андре, когда впервые начала петь, и публика требовала еще и еще. «Всегда оставляйте их в желании, сударыня моя. Вы должны относиться к ним как к возлюбленному, неустанно дразня их и мучая. Если они добьются своего, то могут и не вернуться. Но оставьте их желать еще, и они возвратятся. Естественно!»
Обычно Андре был прав. Ханна громко засмеялась. Но так было не всегда. В их первой таверне в Бостоне он ввел одно нововведение, от которого их постигла катастрофа, прежде чем они по-настоящему начали дело…
На вершине лестницы она заметила, что дверь в комнату Мишель приоткрыта. Ханна осторожно открыла дверь пошире и на цыпочках вошла в комнату. На столике догорала одинокая свеча, Бесс дремала в кресле-качалке рядом с колыбелью.
Бесс резко проснулась.
– Тише, девочка. Она спит.
Ханна подошла к колыбели и встала, глядя на спящего ребенка. Ее ребенка, ее и Майкла. Родился не сын, как она надеялась, но Ханна все равно радовалась. У девочки были мамины огненно-рыжие волосы и длинные ресницы, но темные глаза и черты лица явно были от Майкла. Она спала, длинные ресницы, словно перья, прикрывали ее глаза.
Ханна как-то спросила Андре, какое французское имя соответствует английскому «Майкл».
– Мишель… но я вроде бы не слышал, чтобы так называли девочек.
– Пусть будет Мишель. Мне хотелось, чтобы ребенок Майкла был мальчиком, но поскольку это не так…
Ханна глядела на дочку, и сердце ее наполнялось любовью. Если бы только Майкл мог ее видеть! Ханна попыталась отогнать мысли о нем. Стоял март 1721 года. В Вирджинии уже весна, но здесь, в холодном климате Новой Англии, она задерживалась. С того дня, когда Ханна в последний раз виделась с Майклом Вернером, прошло больше двух лет. Глупо было бы полагать, что после столь долгого времени она все еще любит его. Но в такие моменты, глядя на спящую дочку, мысли о Майкле прорывались в ее сознание.
Ханна со вздохом протянула руку и нежно убрала прядку волос с глаз спящей девочки, с трудом сдерживаясь, чтобы ее не поцеловать. Но не сделала этого, боясь разбудить дочку.
Обернувшись, она прошептала:
– Шла бы ты спать, Бесс. Уже поздно. Она проспит до утра.
– Ты права, дорогуша.
Бесс встала, позевывая. Рядом стояла кровать поварихи, и при малейшем шорохе со стороны Мишель она проснется.
– Спокойной ночи, Бесс.
– Спокойной ночи.
Ханна вышла, тихонько закрыв дверь, и прошла по коридору в соседнюю комнату, где располагалась ее спальня. Сняв платье, она села за прикроватный столик и принялась расчесывать волосы.
Через некоторое время движения гребня замедлились, и Ханна мысленно вернулась в то время, когда она в последний раз видела «Малверн».
В начале все складывалось нелегко. Во-первых, родилась Мишель, что произошло вскоре после того, как они приехали в Бостон. К счастью, прибыли они туда весной, а не в середине суровой морозной тамошней зимы, на которую Бесс все время сетовала. Однако до рождения Мишель Ханна мало что смогла предпринять для открытия собственного дела. Когда Ханна решилась на это, пятьдесят фунтов, которые она взяла с собой, почти полностью были потрачены.
Ей повезло, что рядом оказался Андре, готовый помочь советом и делом. Андре продал ее драгоценности, и оказалось, что он умеет ловко вести дела, так как выручил за них гораздо больше, чем она мечтала.
– А я-то все время думала, что коммерсант из вас никакой.
– Так и есть, сударыня моя, – ответил Андре с лукавой улыбкой. – Когда я веду дело с честными людьми, я, увы, слишком мягкосердечен. Но те, кто купил ваши драгоценности… – Он с отвращением скривился. – Это стервятники, жиреющие на горе и страданиях других. Им прекрасно известна стоимость ваших драгоценностей, но они были убеждены, что все ворованное. И поэтому, думали они, все можно купить за символическую цену. Что бы они и сделали, веди вы с ними дела. Однако, когда доходит до сделок с ничтожными и жадными людишками, я могу быть столь же злокозненным.
Ханна пробежалась пальчиками по лежавшей на столе кучке банкнот и монет.
– Вы поразительный человек, Андре, и источник постоянного удивления, – улыбнулась она ему. – И я по меньшей мере раз в день благодарю Бога за то, что вы у меня есть.
От продажи драгоценностей Андре выручил более чем достаточную сумму для покупки в Бостоне таверны у владельца, настолько погрязшего в долгах, что он продал заведение за сумму, которой хватило лишь на то, чтобы расплатиться с кредиторами. Когда таверна, которую Андре назвал «Отдых пилигрима», была куплена, у Ханны осталось довольно денег на ее обустройство и несколько сотен фунтов сверху.
Она все записала на Андре, даже уговорила его быть собственником. Ханна по-прежнему боялась открыто вести дела под своим именем. А вдруг в Вирджинии узнают, что Ханна Вернер проживает в Бостоне? Она не объяснила это своим спутникам, а у тех хватило тактичности не настаивать на объяснениях.
Вначале они не процветали. В Бостоне и так было очень много таверн, а большинство посещавших их оставались верны своим предпочтениям.
Обязанности Бесс, Джона и Дики были четко определены. Джон занимался экипажем и лошадьми, когда это требовалось. Бесс управляла кухней. Дики, уже совсем взрослый юноша, стоял за стойкой. Ханна и Андре вели учетные книги и выполняли другие обязанности, связанные с содержанием таверны.
И при этом Андре оставался по большей части на подхвате, и вскоре его начало одолевать беспокойство. Наконец, когда через два месяца стало ясно, что они прогорают, он сделал некое предложение.
– Сударыня моя, нам нужно что-то сделать, чтобы привлечь посетителей. Мне тут в голову пришла блестящая мысль. Пока посетители едят и пьют, мы будем их развлекать. Не знаю, почему до этого никто раньше не додумался!
– Развлекать? А чем развлекать, Андре?
– Небольшая пьеса, я такую напишу! Несколько фривольное представление, для которого понадобится всего несколько актеров, так что расходы будут терпимые. Даже я сыграю одну из ролей.
– Не знаю, Андре, – неуверенно ответила Ханна. – Раньше так никто не делал…
– Тем более это надо сделать! – торжествующе воскликнул Андре. – Вы сами все увидите. Народ валом повалит!
Наконец, Ханна согласилась.
– Но даже вы ее не увидите до тех пор, пока мы не сыграем ее перед публикой, – настоял Андре. – Хочу, чтобы пьеса вас удивила и развлекла, как и остальных.
В ролях Андре занял двух работников таверны: Дики и подавальщицу Мэри. Третью роль сыграл сам.
Троица тайно репетировала две недели, и в вечер премьеры Ханна поняла, почему.
Она смотрела из первого ряда в затемненном общем зале и чувствовала себя шокированной, смятенной и веселой. Пьеса и впрямь была остроумной, и большая толпа, привлеченная афишей у входа, которую сделал Андре («Развлечение! Дивертисмент для увеселения всех!»), валилась с ног от смеха. Пьеса была фривольной и смешной, и в ней высмеивался один из известных в Бостоне членов магистрата, пузатый и заносчивый субъект, страдающий слабостью к экстравагантным парикам. Он был женат на женщине вдвое младше себя, о которой ходили слухи, что она наставляет ему рога. В пьесе Андре нарисовал возмутительную карикатуру в виде человека по имени Бигвиг, то есть Большой Парик. Публика сразу узнала персонажа, и ее хохот сделался еще громче.