– А какого черта вы так далеко катались ради стакана рома?
– Прослышал о даме, которая там дает представления.
– Как это бабу из таверны можно называть дамой?
– Эту можно. К тому же иначе ее не называют. Никто не знает ее имени. По крайней мере, те, кто знает, молчат. А резвая какая! Поет, как птичка, вот уж точно. А грудь у нее какая! Прямо хочется туда забраться и цапнуть за нее! Так и хочется!
Стритч нахмурился.
– Говорите, у нее нет имени? Странно как-то.
– Может, вам и странно, а тем, кто приезжает ее послушать, – нет, – весело ответил Фрай. – А такие валом валят. Оба раза, что я там был, места было не найти куда бы присесть.
– Что-то не пойму я, как можно ехать в таверну, чтобы послушать, как какая-то баба заливается, – пробурчал Стритч. – Это выпивать мешает!
– А все потому, что вы ее не видели. – Улыбка Фрая сделалась еще шире. – А кроме того, там еду другую подают. Называется южная кухня.
По телу Стритча пробежал холодок.
– Южная кухня? Здесь, в Бостоне?
– Ну да. Неплохо как-то для разнообразия. И вкусно. Народ, похоже, слетается туда, как пчелы на мед. Конечно, может, из-за всех этих разговоров об оспе люди рады как-то вырваться из города.
Стритч нервничал еще две недели, с беспокойством наблюдая, как дела идут все хуже и хуже. Он часто стоял в дверях и глядел на своих былых завсегдатаев, которые направлялись на юг мимо «Чаши и рога».
Конечно, слова Фрая об эпидемии оспы в Бостоне могли как-то все объяснить… Слухи об этом заболевании множились день ото дня. Стритч не обращал на них внимания, мало ли что слышит хозяин таверны.
Наконец, Стритч понял, что надо самому поглядеть на это заведение. Он по-прежнему был убежден, что все это – преходящая блажь, что посетители скоро устанут слушать пение этой бабенки. Но что-то непонятное не давало ему покоя, а что именно он сам не мог определить.
Ему очень не хотелось оставлять таверну «Чаша и рог» без присмотра хотя бы на один вечер. Но делать нечего, пришлось ехать.
Лошади у Стритча не было, он слишком растолстел, чтобы без посторонней помощи забраться в седло, поэтому в дополнение ко всему пришлось разориться еще и на наем коляски на вечер. Стритч подумал сначала попросить его подвезти кого-нибудь из знакомых, но не хотелось, чтобы кто-то знал, что он поехал в таверну на разведку.
Он был одновременно поражен и огорчен, когда по приезде увидел, сколько у таверны «Четверо за всех» собралось лошадей, колясок и экипажей. Пару секунд он сидел с насмешливой улыбкой разглядывая вывеску. На вкус Стритча, вывески на бостонских тавернах были чересчур вычурными, а потому ему не нравились. Но он последовал здешнему обычаю – все буквы на вывеске таверны «Чаша и рог» были заглавными.
Стояло начало июня, и занималась теплая погода. Но, боясь быть узнанным и высмеянным, Стритч приехал в длинном парике, треугольной шляпе и просторном плаще. Выйдя из коляски, он натянул плащ до подбородка и, прихрамывая, вошел в таверну.
При виде полного общего зала его подагрические суставы откликнулись приступом боли.
В дальнем конце общего зала стояло ранее невиданное Стритчем сооружение – помост высотой чуть больше полуметра. Сейчас на нем было пусто, за исключением клавесина. По обе стороны помоста с потолка до пола висели две муслиновые занавески шириной примерно два метра.
«Какая трата полезного места», – подумал Стритч и скривился. – Там можно было бы поставить столики, стулья и скамьи». Но все же он не мог отрицать, что наполнявшая зал большая толпа угнетала его.
Стритч пробрался к стойке, прокладывая себе дорогу палкой. Молодой парень за стойкой показался Стритчу смутно знакомым. Парень был очень занят, опустив голову и наливая выпивку измученным жаждой посетителям.
Наконец, Стритч получил кружку пива и расплатился. При этом парень за стойкой даже не взглянул на него.
Подняв кружку высоко над головой и прокладывая себе дорогу палкой, Стритч добрался до скамьи у входной двери. Нашел местечко и уселся. Принялся отхлебывать пиво маленьким глоточками, чтобы хватило подольше.
Вскоре наливать ненадолго прекратили, и две подавальщицы вместе с парнем за стойкой пошли по залу, задувая свечи, так что таверна погрузилась в полумрак. Потом парень на мгновение исчез за занавесями, затем вышел с подсвечником, в котором ярко горели свечи. Он поставил его на клавесин.
Затем парень поднял руки, и толпа притихла.
– Месье Андре Леклер, – объявил парень.
На платформу вышел элегантно одетый мужчина в белоснежном парике, раскланялся под аплодисменты публики и сел за клавесин. Заиграл легкую, воздушную мелодию. Стритч презрительно фыркнул в кружку. В музыке он ничего не понимал и считал ее пустой тратой времени.
Перед самым концом песни кто-то пристроился на свободном месте на скамье по соседству со Стритчем. Скосив глаза, он увидел крупного мужчину с густой черной бородой, одетого в моряцкую робу.
Мелодия смолкла, и Стритч снова посмотрел на помост. Мужчина в белом парике отступил вправо за занавес. Публика выжидающе притихла. Затем мужчина вернулся, ведя перед собой высокую женщину с огненно-рыжими волосами и пышной фигурой. На ней было красное бархатное платье с глубоким декольте. Ее приветствовали громкими аплодисментами.
Стритч со свистом выдохнул и подался вперед. Он быстро заморгал, не веря своим глазам. Если бы он много выпил, можно было бы сказать, что ему все это мерещится. Но с полкружки пива…
Затем женщина начал петь, и Стритч понял, что ничего ему не мерещится. Бабенка на помосте – это Ханна. Ханна Маккембридж! Он сидел потрясенный, не веря в происходящее. Затем его медленно охватила злоба. Заболело сердце, и он испугался, как бы его не хватил удар.
И это все, что удержало его от того, чтобы не рвануться вперед, не схватить ее за шею и не задушить до смерти.
Неужели эта чертова баба будет до конца дней ходить за ним по пятам?
Кровь стучала у него в ушах, перед глазами все плыло. Ее голос слышался будто бы издалека:
Любовь моя похожа на фиалку,
Что в потайном цветет саду.
Лишь я одна к ней знаю тропку, Одна я знаю, где ее найду. Растет там роза ярко-красная, Она доступна взглядам всех. Из всех одна лишь знаю я, Где фиалочка цветет на радость мне.
Как только песня кончилась, грянули аплодисменты и хвалебные возгласы. Мужчина рядом со Стритчем ткнул его локтем в бок:
– …Девчонка прелесть, разве не так, сэр?
– Что? – непонимающе заморгал Стритч.
Мужчина с бородой широко улыбаясь кивнул в сторону помоста:
– Говорю, девчонка прелесть, разве нет?
– Да, да, – пробормотал Стритч. Потом кое-как справился с оцепенением и спросил: – Ее часом не Ханна зовут?
Взгляд бородача сделался жестким.
– Да, так и есть. А вы откуда знаете? – Потом громогласно расхохотался. – Говорил я ей, что тайны долго не сохранишь!
Избавленный от надобности давать ответ, Стритч снова испепеляющим взглядом посмотрел на Ханну, которая запела новую песню. Он ничего не слышал. В его взгляде весь мир сузился до ненавистного лица, обрамленного рыжими волосами. Никогда в жизни у него от ненависти так не кипела кровь!
Ханна спела еще одну песню и под гром аплодисментов отвесила изящный поклон. Не обращая внимания на крики «Еще! Еще!», она скрылась за занавесом. Стритч смутно заметил, как бородач встал с места и неторопливо пошел вдоль стены. У занавеса он остановился, огляделся, потом быстро нырнул за него и скрылся из виду.
Стритч все сидел над уже опустевшей кружкой, мысли в его голове ползали и извивались, как ядовитые змеи.
Наверху Ханна сидела за туалетным столиком, расчесывала волосы и напряженно ждала стука в дверь. И он раздался – громоподобный грохот.
Она вскочила и бросилась открывать дверь. Когда Джош вошел, Ханна привстала на цыпочки и поцеловала его.
– Привет, Джош, дорогой. Рада тебя видеть.
– А я тебя, девочка, вот уж точно! Да, теперь время в плаваниях к концу тянется дольше. Потому что я жду встречи с тобой.
– Всегда можно оставить море, – мрачно проговорила Ханна, – и найти занятие на берегу.
– Да, тебе бы это понравилось, так ведь? Взять да и приковать к земле человека, который сызмальства не знал ничего, кроме моря!
– Нет, Джош, нет! Никогда! Я просто пошутила!
– Знаю, девочка, знаю.
Он подхватил ее подмышки огромными руками, поднял и закружил по комнате, обернувшись дважды, и на втором повороте ногой захлопнул дверь.
– Знаешь, твоя тайна уже, наконец, не тайна. – Джош поставил ее на пол и пошел к бутылке с коньяком, чтобы налить себе бокал.
– И какая же это из моих многих тайн?
Джош сделал большой глоток.
– Твое имя. Когда я слушал твое пение в общем зале, какой-то мужчина спросил, не Ханной ли тебя зовут.
– Ну, я знала, что имя нельзя будет долго держать в тайне.
Ханна равнодушно пожала плечами. Когда прошло столько времени, и ничего плохого не произошло, ей начало казаться, что стена таинственности, которую она с таким трудом возводила вокруг себя, была глупостью, о чем всегда ей намекал Андре.
Джош допил коньяк и с ласковой улыбкой подошел к ней.
– Ханна, сегодня у меня не очень много времени. Я могу недолго у тебя побыть.
– Всегда ты спешишь, – насмешливо ответила она. – Никогда не видела, чтобы человек так торопился.
– Ой, не всегда, девочка. По-моему, ты это можешь подтвердить.
И словно стараясь это доказать, он принялся любить ее нежно и мучительно долго. Однако в его любви, казалось, появилась новая, более сильная страстность, которая смутила Ханну.
Когда их наслаждение достигло апогея, они лежали в обнимку, и Ханна положила голову ему на плечо. Ее смущение развеялось.
– У меня для тебя плохие новости, девочка, – тихонько рассмеялся Джош. – А может, и хорошие – кто знает?
– Что за новости? – подняла голову Ханна.
– Скоро ты долго не сможешь наслаждаться моим присутствием. Я уеду на полгода, может, даже и больше.