- Нет. Не было там никого кроме тебя! Ты же знаешь!
После верного ответа его бедра плавнее задвигались, менее резко. Спокойнее. Ответ пришелся по душе. К интимным складкам внезапно притронулись его пальцы, мужской голос пробасил повторный вопрос:
- А здесь кто-нибудь трогал?
- Нет, конечно, - устало выдохнула.
Итак на протяжении всей ночи. По каждому поводу. По поводу каждой ласки.
Не знаю, что желал добиться этими вопросами? Показать, кому принадлежу и буду принадлежать, пока не упокоюсь с миром под слоем красных Песков?
Он даже вылизал «там». Сомневаюсь, что зверина когда-либо кого-то "там" облизывал. Муж перепробовал меня везде, облизал, оттрахал во все места, залил все тело своим семени. И на каждый поцелуй, прикосновение или движение бедер интересовался, первый ли он там касается. Скорее всего, брачная ночь была моим наказанием за распущенность?
Ибо на финальном аккорде он решил напоследок добить и лишить меня очередной девственности..
Между ягодиц прошел толстенный член. Это словно в горлышко стеклянной бутылки пытаться засунуть ствол дерева. Меня на части порвали, надели на меч, посадили на кол и заставили замычать в подушку, сдерживая крик. Сердце загромыхало в груди, а тело прошиб мгновенный холодный пот. Колени затряслись, и я обмякла. Но мужская рука подхватила под бедрами и вернула в исходное положение: на четвереньки, как сучку, которую сзади драл кобель.
- Можешь визжать, детей я на сегодня убрал. На этом этаже никого, кроме нас.
- Ты будешь вечно жариться у дьявола в котле грешников! - в запале пообещала ему. Мой гнев вызвал у него только смешок (хмык) и укус мочки моего уха.
- Не сомневаюсь. Ну, а ты, якобы невинный ангелок, будешь вечно жариться там же на моем члене без возможности когда-либо кончить.
Мои локти, на которых я держала вес, устало затряслись. Колени уже давно тряслись и разъезжались в стороны. Хотелось одного: отключиться или упасть в обморок. Мое тело, не переставая, дрожало от его неудержимости.
Он меня затрахал до смерти во все дыхательные и вместительные для члена места.
Чтобы сильно не визжать во время самого адского соития в жизни мне пришлось выть в подушку и впиваться в нее пальцами. А губы искусать в кровь. С меня ручьем лился пот. А в мыслях, да и вслух я проклинала садиста! Извращенец делал со мной такие вещи, что стыдно вспоминать, ставил в страшные позы, скручивая мой позвоночник в кольцо, как заблагорассудится его члену.
Дьявол вышел на свободу. Раньше оказывается он сильно сдерживал свои сексуальные фантазии и неудержимые порывы.
Когда закончил брачную ночь, на мне не осталось живого места. Только губы не тронул. Одни губы. К которым кто-то кроме него прикасался. В один миг, притянув за шею он видимо в порыве страсти забылся, хотел поцеловать, но внезапно осекся, посмотрев на мои губы, после чего иронично надломил уголок губ в презрительной насмешке. Хоть и не сказал, но я поняла посыл и отказ целовать меня в губы.
Сегодня не остался со мной спать. Пока натягивал штаны я лежала все также без движения, лицом в подушку и не могла свести ноги. Но буркнула напоследок:
- Твоя ненависть менее страшна, чем твоя любовь… ты очень жестоко любишь и ревнуешь. Только мне кажется, что я могу полюбить тебя, как ты своими кулачищами лично все рушишь.
На подобное обвинение он все же соизволил дать ответ:
- Хочешь сказать - это я виноват в твоих постыдных отношениях с братом? Я запрещал вам даже смотреть друг на друга, а ты с такой легкостью говоришь мне о поцелуях и лжи. Ты просто неописуемая женщина. Твой отец и я тебя избаловали вседозволенностью.
Больше не было слов. Да, и сил нет, чтобы ответить. Да, и слова бессильны. К чему пустые разговоры, ведь Артур не желал слышать оправданий.
***
Через два дня после завершения свадебного торжества гости окончательно отбыли из замка и оставили вместо веселья гробовую тишину. Словно весь замок неожиданно вымер. Исключение составляли шепчащиеся слуги и шейх, разговаривающий в тронном зале со своими любимыми советниками по обыденные вопросам. Я за эти дни собрала себе и мальчикам рюкзаки для похода. И вот на третий день, когда передо мной появились во всей красе личные сарацины, у меня не возникло ни одной плохой мысли касательно того, зачем те позвали в казематы. Интуиция на удивление спала, и потому я совершенно доверчиво по указу мужа направилась по их стопам. Хоть бы одно сомнение возникло, но я как самое неразумное создание доверчиво спустилась мимо стражников в казематы, а затем по темным коридорам в самый низ. Надо было кричать, привлекать внимание охранников или слуг, а не идти за бездушными молчаливыми палачами - сарацинами, как послушной зверушке на заклание. Но кто же знал? Я потеряла бдительность. Сглупила. Не знаю, что со мной в те минуты произошло.
Из-за моей доверчивости шейху меня провели в самые нижние казематы. В практически абсолютный мрак и холод. За одну минуту, только спустившись и пройдя несколько метров вдоль камер, я успела замерзнуть. По дороге на этом этаже я заметила всего троих заключенных.
Мне никто и ничего не объяснил. Разумеется я задавала вопросы по дороге, но сарацины в принципе не говорят и не показываются, поэтому от них я услышала только:
- Шейх лично ответит на ваши вопросы.
Я искренне удивилась, разглядывая перед собой спины сарацинов и гадая, зачем Артур устраивает встречу в казематах? Хотел показать какого-то важного заключенного или что? С той страшной брачной ночи между нами не было ниодного взгляда, ни одного слова, ни одной встречи.
Наверное, беспокойство и любопытство пригнало меня сюда в последнюю камеру на последнем этаже каземат.
Сарацины открыли железную дверь. Не успела я отреагировать, как с двух сторон меня взяли под руки и мягко подтолкнули внутрь, после чего заперли дверь на засов. От удивления я плохо соображала и попыталась сформулировать правильную мысль-вопрос о том, что происходило и зачем меня запирали в казематах. Я просто не ожидала подобного.
- Зачем вы это сделали!? А где шейх!? - запоздало схватилась за жерди и подергала за них, словно намереваясь раздвинуть их в разные стороны и пролезть сквозь них на выход. До меня очень медленно и сложно доходил смысл всего этого происходящего. Меня! Посадили! В! Камеру! Как преступницу!
Сарацины, не удостоив объяснениями, развернулись и зашагали прочь. Тем же путем, которым прибыли.
- Позовите Бонифация! Немедленно! Я хочу его увидеть!
Сарацины ответили полным молчанием, а старуха, сидевшая в камере напротив, и, обнажив желтые прогнившие зубы, истерично захохотала над попытками позвать самого шейха в нижние подвалы каземат, где на стенах висит плесень и паутина, а в углу камеры шуршали две крысы, противно клацающие лапами по полу.
Я в недоумении, держась за жерди, грузно опустилась на колени и посмотрела в спины сарацинов. Я поверить не могла.
Он меня выбрасывал!? Выбрасывал, как отработанный, использованный материал. На свадьбе использовал в качестве защиты от невест, а теперь в связи за ненадобностью убирал от себя подальше. Чтобы не видеть меня, не слышать моего голоса, не чувствовать запаха. Вычеркнуть меня из памяти. Отрезать нас друг от друга. .
***
Первые дни я подлетала к решеткам. Долбила по ним ладонями, по неаккуратности ломая ногти. Затем звала шейха, называя его не иначе, как Бонифаций. Проклятый Бонифаций, если быть точнее. Требовала немедленной аудиенции, но никто кроме троих заключенных-соседей меня не слышали. Здесь никого. Даже охрана приходили всего три раза в день, чтобы принести пищу, воду и поменять ведро с отходами. Во время своих приходов охранники хранили стойкое молчание на мои крики, ибо видели в заключенной - работу. Не больше и не меньше. Их работа заключалось в сохранности заключенных на их местах, а не в бесполезных разговорах с безумцами и грешниками Красных Песков.
Моим спальным местом служила хилая соломка. В подвале было дико холодно. Накрыться и согреться нечем. Соломки настолько мало, что даже не укрыться. Единственными моими собеседниками и развлечением были копошащиеся в углах крысы и старуха из камеры напротив. Она каждый раз с надрывом хохотала, когда я наивно просила позвать Бонифация. Меня из-за криков и дебоша она стала величать безумной. Так однажды и сказала:
- Эй, безумная, не спи, твою ногу жрут крысы!
Когда я в панике подорвалась с соломы и пнула живность со своей ноги, старуха снова начала смеяться, прокатывая эхо смеха по стенам каземат. Никто не любит тишину. Тишина и одиночество сводит с ума и вынимает из недр памяти твои самые главные страхи. Поэтому старуха всегда так громко смеялась: чтобы не было тишины.
Мои безумства повторялись. Я упрямо. Упрямо. Изо дня в день пыталась достучаться до мужа и заверить в невиновности.
- Бонифаций, я не предавала!
Последний шанс, подаренный нам на водопаде, стремительно заканчивался. Все летит в обрыв, сердце в дряхлые ошметки, кости в щепки, а кровь почти всю выкачали. Всю высосали и выжрали из меня. До последней капли.
Постепенно от отчаянии я начала уставать. Если постоянно испытывать одну и ту же боль, то ощущения притупляются и уже кажется, что ничего не чувствуешь. Словно сердце зачернело, прогнило и часть его отвалилась и по этой причине там больше не болело.
К тому моменту на меня напала апатия к происходящему. Я часами сидела на соломке и, обняв ноги ладонями, смотрела в одну точку - на пламя свечи. Крысам и свече я пыталась доказать свою невинность. Как заведенная повторяла одно и тоже в пустоту. Мне надо было доказать, что не предавала и никогда бы не предала.
Как Зверь посмел во мне разочароваться? Как? Как мог подумать, что я - бесчестная? Женщина без чести и достоинства? Неужели не заметил, как сильно я поменяла отношение к нему? Какой огромный шаг сделала для «нас»!
Я бы спятила. Непременно сошла с ума от одиночества, отчаяния, боли. К тому же, каждый день беспокоилась о сыне и что тот думает обо мне. Вдруг Артур сделал меня предательницей в его глазах?