Когда я показал водителю газету с адресом, он сурово сдвинул брови и помотал головой. Затем сказал: «Кажется, я знаю, где это», — и с бешеной скоростью помчался по узкой, невероятно ухабистой дороге. Согласно объявлению, ферма находилась в пяти милях от поселка, но мы кружили полчаса, а никакой фермы не было. Стало ясно, что мы заблудились. Спросить было не у кого. Я и не подозревал, что штат Нью-Йорк может быть таким безлюдным. Порой мы проезжали мимо какого-нибудь сгоревшего дома, брошенной силосной башни или гостиницы с заколоченными окнами, возникавшей и тут же снова исчезавшей, как мираж. Все заросло травой и куманикой. В воздухе с хриплым карканьем носились вороны. Счетчик тикал и крутился с лихорадочной быстротой. Я то и дело запускал руку в карман, проверяя наличие кошелька, и с трудом сдерживался, чтобы не сказать водителю, что мне не по средствам бесцельно кружить по вересковым пустошам, но понимал, что ни к чему хорошему это не приведет. Он мог даже высадить меня в чистом поле. Время от времени я слышал, как он бормочет себе под нос: «Сукин сын».
А когда после бесконечного петляния мы наконец добрались до места, сразу стало ясно, что я совершил чудовищную ошибку. Никакой фермы не было — нашим взорам предстала одинокая деревянная развалюха. Я заплатил четыре доллара семьдесят центов по счетчику и приложил тридцать центов на чай. Водитель смерил меня красноречивым взглядом, в котором читалась холодная ненависть, и умчался прочь с самоубийственной скоростью, едва я успел выволочь из багажника свой чемодан. Никто меня не встречал. Я услышал мычание коровы. Обычно корова помычит-помычит и перестанет, но эта мычала без передышки, голосом, исполненным невыразимого страдания. Я открыл дверь и увидел железную печку, незастеленную кровать с грязным бельем, диван с продранной обивкой. У облупившейся стены стояли мешки с сеном и фуражом. На столе лежало несколько буроватых яиц с налипшим на них куриным пометом. Из соседней комнаты вышла коротко стриженная смуглая девица с мясистым ртом, длинным носом, густыми бровями, сердитыми черными глазами и темным пушком над верхней губой. Если бы не поношенная юбка, я бы принял ее за мужчину.
— Что вам надо? — хмуро спросила она.
Когда я показал ей газету с объявлением, она сразу же отрезала:
— Отец не в своем уме. У нас нет свободных комнат, и мы не можем никого кормить, тем более за такие деньги.
— Сколько же вы хотите?
— Нам вообще не нужны постояльцы. Тут некому для них готовить.
— Почему корова все время мычит? — спросил я.
Девушка взглянула на меня с нескрываемым раздражением:
— А вам-то что за дело?!
В комнату вошла женщина, которой могло быть пятьдесят пять — шестьдесят, а то и все шестьдесят пять лет. Она была низенькой, ширококостной, кривобокой — одно плечо выше другого, — с огромной обвисшей грудью. На ногах у нее были рваные мужские тапки, на голове — платок. Из-под косо надетой юбки виднелись ноги с варикозными венами. Хотя на улице стояла жара, она была в дырявом свитере. Глаза у нее были узкие и раскосые, как у татарки. Ее взгляд выражал лукавое удовлетворение — так смотрят на жертву удавшегося розыгрыша.
— По объявлению, да? По газете?
— Да.
— Скажите моему мужу, чтобы он хотя бы другим голову не морочил. Постояльцы нам нужны, как собаке пятая нога.
— Вот и я ему то же самое сказала, — подхватила девица.
— Простите, но я приехал сюда на такси. Машина уехала. Может быть, вы позволите мне остановиться у вас хотя бы на одну ночь?
— На одну ночь? У нас нет ни лишней кровати, ни белья. Ничего нет, — ответила женщина. — Если хотите, я могу вызвать вам другое такси. Мой муж свихнулся и все делает нам назло. Это он нас сюда затащил. Фермером, видите ли, вздумал стать. Кругом на много миль никого и ничего: ни гостиницы, ни магазина, а у меня нет сил на вас готовить. Мы сами сидим на одних консервах.
Корова мычала не переставая, и, хотя мне уже дали понять, что мое любопытство неуместно, я не удержался и снова спросил:
— Что с коровой?
Женщина, ухмыльнувшись, подмигнула девице:
— Быка хочет.
В этот момент в комнату вошел хозяин, такой же низенький и кряжистый, как и его жена. На нем был заплатанный комбинезон, куртка, напомнившая мне Польшу, и кепка, сдвинутая на затылок. Его загорелые щеки заросли седой щетиной. Нос был весь в сизо-красных прожилках, а кожа на шее — по-старчески дряблой. Он принес с собой запах навоза, парного молока и свежевскопанной земли. В одной руке он держал лопату, в другой — палку. Из-под кустистых бровей выглядывали желтоватые глаза. Увидев меня, он спросил:
— Вы по объявлению?
— Да.
— Так что же вы не позвонили? Я бы встретил вас на лошади.
— Сэм, не морочь голову молодому человеку, — перебила его жена. — Здесь для него нет ни еды, ни постели. И кому нужны его десять долларов? Себе дороже.
— Это уж мое дело, — ответил фермер. — Я давал объявление, не ты, и нечего тут командовать. Молодой человек, — решительно заявил он, — не слушайте их! Тут я хозяин. Это мой дом, моя земля. Все, что вы здесь видите, принадлежит мне. Надо было прислать открытку или позвонить, но раз вы уже здесь — добро пожаловать, вы желанный гость.
— Простите, но ваша жена и дочь…
— Их слова, — прервал меня фермер, — не стоят и грязи у меня под ногтями (он продемонстрировал мне свои перепачканные пальцы). Я сам буду у вас убираться, стелить вам постель, готовить и вообще обеспечивать вас всем необходимым. Если вы ждете писем, я съезжу за ними в поселок. Я все равно бываю там раз в два-три дня.
— Скажите, хотя бы сегодня мне можно у вас переночевать? Я устал с дороги и…
— Чувствуйте себя как дома. Не обращайте на них внимания.
Фермер ткнул в своих домочадцев. Стало ясно, что я угодил в не слишком дружное семейство, а участвовать в чужих дрязгах у меня не было ни малейшего желания!
— Пойдемте, я покажу вам вашу комнату, — позвал меня хозяин.
— Сэм, молодой человек здесь не останется! — крикнула жена.
— Нет, останется! И будет доволен. А если тебе это не нравится, можешь убираться обратно на Орчард-стрит, и дочь свою прихвати! Свиньи, паразитки, паскуды!
Фермер поставил в угол лопату и палку, подхватил мой чемодан и вышел во двор. У моей комнаты был отдельный вход со своей маленькой лесенкой. Я увидел огромное поле, заросшее сорняками. Возле дома были колодец и сортир, как в польском местечке. Забрызганная грязью лошадь щипала траву. Чуть поодаль размещался хлев, откуда доносилось жалобное мычание, ни разу не прервавшееся за все это время.
— Если вашей корове нужен бык, почему вы ее этого лишаете? — спросил я.
— Кто вам сказал, что ей нужен бык? Это совсем молоденькая телка. Я только что ее купил. Там, где она жила раньше, рядом с ней было еще тридцать коров, и она скучает. Скорее всего, там у нее осталась мать или сестра.
— Я еще никогда не видел, чтобы животное так скучало по своим родичам, — сказал я.
— Чего только не бывает на свете. Но рано или поздно она успокоится. Не вечно же она будет мычать.
Ступеньки, ведущие к моей двери, нещадно скрипели. Вместо перил была натянута веревка. В комнате пахло подгнившим деревом и средством от клопов. На кровати лежал комковатый матрас, весь в пятнах и в дырках, из которых торчала набивка. На улице было жарко, но выносимо, здесь же была настоящая парилка, от которой у меня немедленно начало стучать в висках, и я весь залился потом. Ладно, утешал я сам себя, одну ночь я как-нибудь переживу. Фермер поставил на пол мой чемодан и ушел за бельем. Он принес подушку в рваной наволочке, грубую простыню в ржавых пятнах и ватное одеяло без пододеяльника.
— Сейчас тепло, — сказал он, — но как только солнце сядет, наступит приятная прохлада. А позже вам и укрыться придется.
— Спасибо. За меня не беспокойтесь.
— Вы из Нью-Йорка? — спросил он.
— Да.
— Судя по акценту, вы родом из Польши. Из каких краев?
Я назвал свое местечко, и Сэм объявил, что родился в соседнем.
— В общем-то я тот еще фермер. Мы здесь всего второй год. В Нью-Йорке я сначала работал гладильщиком в прачечной. Ворочал этим тяжеленным утюгом, пока грыжу себе не нажил. У меня всегда была мечта поселиться где-нибудь на природе, поближе к земле-матушке, как говорится, чтобы были свои овощи, куры, зеленая травка. Я начал подыскивать что-нибудь подходящее по газетам и вдруг наткнулся на потрясающее предложение. Эту ферму я купил у того же человека, который продал мне телку. Он живет в трех милях отсюда. Хороший человек, хоть и нееврей. Его зовут Паркер, Джон Паркер. Он продал мне все это хозяйство в рассрочку и вообще избавил от лишней головной боли. Вот только дом — старый, а почва — каменистая. Нет, он, Боже сохрани, меня не обманывал. Обо всем предупредил заранее. Чтобы убрать камни, понадобится лет двадцать. А я уже не молод. Мне семьдесят с лишним.
— Я думал, вам меньше, — сделал я ему комплимент.
— Это все свежий воздух плюс работа. Я и в Нью-Йорке не сидел сложа руки, но только здесь понял, что такое работать по-настоящему. В Нью-Йорке наши права защищал профсоюз — честь ему и хвала за это! Он не позволял начальству эксплуатировать нас, как евреев в Египте. Когда я только приехал в Америку, здесь еще действовала потогонная система, но потом стало полегче. Отработал свои восемь часов, спустился в подземку и домой. А здесь — вы не поверите — мне приходится вкалывать по восемнадцать часов в день. И если бы не пенсия, я бы все равно не смог свести концы с концами. Но я не жалуюсь. А что нам нужно? Помидоры у нас свои, редиска своя, огурцы тоже свои. У нас есть корова, лошадь, несколько кур. От одного воздуха здоровеешь. Но как это говорится у Раши? Иаков хотел вкушать мир, но несчастья, постигшие Иосифа, не позволили. Да, я тоже учился когда-то; до семнадцати лет я только и делал, что сидел в доме учения и занимался. Зачем я вам все это рассказываю? Моя жена Бесси ненавидит сельскую жизнь. Ей не хватает магазинов на Орчард-стрит и ее товарок, с которыми она могла бы молоть всякий вздор и играть в карты. Она объявила мне войну. И какую войну! Устроила бессрочную забастовку: перестала готовить, печь, убираться. Пальцем о палец не ударяет. Мне все приходится делать самому: доить корову, работать в огороде, чистить сортир. Нехорошо об этом говорить, но она даже отказывается выполнять супружеские обязанности. Надеется заставить меня вернуться в Нью-Йорк. Но что мне там делать? Тем более что перед отъездом сюда мы отказались от дешевой квартиры и продали всю мебель. Здесь у нас все-таки что-то вроде своего дома…