Фома хохотал:
— Какой размах, Доктор!
— Что здесь смешного?
— Ничего, — ответил Фома. — Кроме того, что они имеют бедный холм. Статья не помню какая, групповое изнасилование неодушевленных предметов.
— Сто тридцать первая, — подсказал Доктор.
— Господи, Док, откуда? И зачем тебе, пустыннику?
— Кодекс надо чтить. Особенно уголовный, насколько я понял, общаясь с тобой.
Фома хмыкнул:
— Пойду, гляну ближе. Это ж какое устройство надо иметь, чтоб так землю долбить?
— А это уже интересно! — донеслось вскоре от холма. — Холм-то живой! Или еще живой, несмотря на обращение, подпадающее под 131 статью. Это даже не холм, а холмица…или холмища! Видел я всяких девиц… Поправь, если совру…
И Фома продекламировал в ультра-тишине:
— Я знал красавиц недоступных, холодных, чистых как зима, неумолимых, неподкупных, непостижимых для ума… Так вот, Доктор, это не о ней… Это, похоже, матка!
— Не подходи близко к холму, пока мы с ним не разобрались, — Доктор опять достал свой приборчик, манипулируя. — Слышишь?.. Мне это все не очень нравится.
— Доктор, а когда тебе что-нибудь нравилось? У народа праздник, может быть, единственный. Бог знает, где они мокнут все остальное время, в какой слизи!..
Фома оказался по колено в необыкновенно вязкой слизи.
— Тебе что сам этот процесс не нравится или что? Ты вообще трахаешься когда-нибудь, все время забываю у тебя спросить? Знаешь, хоть одно теплое чувство, кроме пописать на руки?
И Фома, продолжая рассуждать о природе столь необыкновенного явления, обходил холм. Странные, низкорослые, чуть выше половины бедра Фомы, существа ползли на холм, не обращая на него никакого внимания, как зомби. Похожие на обезьянок, но только неуклюжих, словно сделанных наспех из двух-трех чурочек и палочек, обтянутых бледной кожей, они дурно пахли. Все достоинства и примечательности их, кроме тяжелого запаха, были сконцентрированы в одном месте, в том органе, которым они долбили холм. Зато орган этот был развит гипертрофически и составлял не меньше, если не больше, половины общего веса, так что аборигены представляли из себя пушку на огромных колесах-яичках, у которой снизу хилые подпорки ног, а сверху дегенеративная полупрозрачная голова — прицел, все остальное оно — возмездие эволюции.
— Доктор, статья отменяется, они не виноваты! — заключил Фома, рассмотрев их причиндалы. — С таким взведенным инструментом мне было бы тоже все равно: холм, розетка или авиабомба, — главное разгрузиться и облегчить себе жизнь! Это же Сизифы, только вместо камня у них несокрушимое либидозное томление!.. И вот что мне приходит в голову, может это и есть хозяин места, которого мы ищем?
— Эй, Матильда Долбанная Вся, я к тебе обращаюсь!.. — Ткнул он холм Ирокезом. — Это ты все так хорошо придумала?
Раздался истошный визг.
— Назад! — крикнул Доктор, но было поздно.
Существа, среди которых бродил Фома, уже не обращая на них внимания, словно по команде набросились на него и их вместе с Фомой понесло прямо к холму. Холм похотливо выгнулся навстречу ему, как желанному гостю. Вой и вибрация снова достигли предела, а с холмом произошла странная трансформация. Это была уже почти человеческая анатомия, более того, действительно женская! На Фому наплывал, причмокивая губами из-за приоткрывшихся покрывал, суперорган — органа гроссо!
— Доктор! — завопил Фома, стараясь перекричать вой. — Меня сейчас кажется тоже будут забивать в холм!..
Невероятным усилием он сбросил с себя верещащих тварей и увидел в открытом зеве такие дали, о которых, собственно, мечтал всегда…
На несколько секунд Фома ослеп от резкого перехода из инфракрасной среды в обычную и невольно прикрыл глаза. Когда же он снова обрел способность видеть, то был приятно поражен изменениями в обстановке. Он оказался в огромном с восточной роскошью убранном зале, нечто вроде турецкого сераля или персидского гарема, какими он их себе представлял, хотя никогда там не был. В центре зала стоял такой же огромный, под стать ему и словно вытесанный из сталагмита, будуар. А там…
Среди ниспадающих газовых тканей его возлежала самая прекрасная женщина, которую Фома когда-либо видел. У него перехватило дух от такой вызывающей и вместе располагающей красоты. Женщина была совершенно обнажена и лишь слегка прикрыта прозрачным газовым покрывалом. Прикрыта так, чтобы разить наповал, что Фома немедленно и сделал: онемел и застыл. Сказать, как она была прекрасна, он бы не смог, это было бы слишком слабо, она была совершенство, а совершенство невозможно описать, как мировую гармонию.
— Иди ко мне! — сказала Совершеннейшая, и голос ее потряс Фому еще сильнее, чем совершенство форм.
— Я? — глупо спросил он, не веря своему алмазно-рубиновому арабскому счастью. — Это вы мне?
— Тебе!.. Иди скорее!..
Не подчиниться этому голосу было нельзя, да Фома и не собирался. Во все глаза глядя на незнакомку, он двинулся к будуару. Казалось, сама богиня сошла с небес и просит о небольшой услуге: просто все забыть и броситься в источник вечного наслаждения. А там, где нужно бросаться в источники вечных наслаждений Фома бросался, не раздумывая, всегда…
Звериный вопль огласил небеса. Весь в крови и слизи, словно новорожденный, Фома летел, даже приблизительно не зная куда, теряя по пути обрывки сознания…
«Боммм!..» Очнулся он на теплом каменном полу в большом зале, но уже с закопченным камином вместо будуара и угрюмыми темными стенами вместо роскошных шелковых гобеленов сераля. Коптили факелы, под сводами с шумом летали какие-то неуклюжие черные птицы, изредка откуда-то доносился звон. Этот звон и вернул Фоме сознание. Доктор сидел рядом, перебирая кнопки своих приборчиков, а по залу шныряли какие-то невероятные образины в женских платьях, то ли старухи, то ли гермафродиты, то ли вообще социальные лишенцы, сервируя нищий стол. Осознав себя, Фома охнул и поискал, чем бы прикрыться, он был совершенно нагой и к тому же…
— Не стесняйся, все уже видели и восхищались, она у тебя уже около часа, — успокоил его Доктор. — Как ты не поломал его при падении?
— Дай мне чем-нибудь прикрыться, изверг, а то прямо утро в девичьем вытрезвителе!
— Сейчас тебе принесут твою одежду.
— Доктор, шо це було?.. — Фома сел было в позу лотоса, но тогда пестик торчал слишком вызывающе, и он, придурочно ухмыляясь, сделал ему домик из сложенных рук.
— Что было, говоришь?.. Исполнение твоих прихотей! Ты никогда не мечтал о большом куннилингусе с полным погружением, а, Орфей?
Фома мечтал об этом и не раз.
— Вот еще! — огрызнулся он. — Ты за кого меня принимаешь?
— Успокойся, всего лишь за поэта, — хмыкнул Доктор. — Ты знаешь, кто это была?
— П…, Доктор! клянусь вот этим… самым! — Он раскрыл ладони. — И если б не размеры, я не сопротивлялся бы!.. Но это же прямо страшный сон какой-то!..
Доктор поморщился.
— Я прошу тебя, Фома, осторожнее в своих выражениях, любых! Потише! Твое влияние на наши перемещения катастрофично.
— А что я сказал? Что мне ее писей называть, когда по ней такие насекомые ползают? Я думаю, она обидится, узнав. Кто эта красавица?
— Это Лилгва — царица ночи и разрушения. А эти несчастные насекомые попали к ней из-за своего чрезмерного аппетита. Мы, кстати, попали к ней по той же причине.
— И ты, Доктор? — ахнул Фома. — Вот уж не думал, что у тебя тоже чресл-мерный аппетит!
— Да не у меня, а у тебя! От вашего взаимного причащения я ничего хорошего не жду. Не знаю, как ей, а у тебя уже два часа эрекция при полном беспамятстве и сам ты как пряник медовый.
— Не беспокойся, Доктор, сильная эрекция при беспамятстве гораздо лучше сильной памяти при слабой эрекции.
— Слушай, что с тобой происходит? — Доктор даже четки отложил. — С тех пор, как ты побывал на Спирали, тебя словно подменили! Мало того, что ты несешь, причем постоянно, какую-то пошлятину, так ты еще становишься просто опасен и прежде всего для себя. Твои поступки под стать сумасшедшему, но не сайтеру. Ты постоянно хочешь есть, ты постоянно хочешь… ну, в общем, ты знаешь, чего ты хочешь постоянно; просто бандит на этом поприще!
— Пустое, Доктор! — отмахнулся Фома. — Ты мне лучше скажи, что произошло? Как я оказался здесь? Где мы вообще?
Фома снова заглянул под рукотворный «домик»: никаких изменений, полная боевая готовность.
— И прикажи принести этим грымзам одежду, наконец!.. Ну вот опять каламбур нечаянный… Поверь, Док, это происходит помимо меня, — пожал он плечами. — Так что произошло?
— Это у тебя нужно спросить! Кто ж к даме, и с мечом?
Оказалось, что хотя Фома и был в трансе от апокалиптического видения, воя и тряски, но меча он не выронил и шагнул в гостеприимно распахнутые врата греха, как святой архангел Михаил с карающим мечом во врата ада. Что он там делал этим мечом неизвестно, но только створки, сладострастно сомкнувшиеся за ним, вдруг с воем распахнулись и Фома вылетел оттуда смачным плевком.
— Не мир принес я, но меч! — ухмылялся Фома. — Слушай, как заново родился! Что-то меня ломает всего…
Он прислушивался к странным процессам в себе. Его сгибало и разгибало изнутри, совершенно непроизвольная истома бродила по телу, будоража фантазию. Все бы ничего, но страшно хотелось разрядиться, даже руки чесались.
— Может, здесь какой-нибудь Тверской-Ямской переулок есть поблизости? А то прям звенит!..
Фома уже с интересом посматривал на снующих туда-сюда безобразных служанок.
— Обойдемся инъекцией!
— Ну вот еще, губить хорошее дело химией? Не позволю! Я лучше женюсь с закрытыми глазами!
— Никакой химии, народное средство, — сказал Доктор и хлопнул руками. — Сейчас невеста выйдет. Пора уже…
Фома слегка подбоченился и стал выглядеть очень эффектно и, главное, целеустремленно благодаря перпендикулярному устройству.
— Где? — спросил он.
«Боммм!.. доннн!.. гляммм!..» — возвестили невидимые колокола неведомой церкви за стенами помещения. С последним ударом довольно заунывного боя в зал вошла женщина с одеждами в руках. Ее неестественно высокая фигура причудливо и страшно ломалась на ходу, словно тень на геометрических изломах стены в колеблющемся пламени. По мере ее приближения Фома менялся в лице. Если это и была невеста, то не его — смерти, причем смерти не по своей воле.