Противник снова его зацепил. На этот раз шею и тоже с левой стороны. Кровь обильно текла, грозя большой потерей, если схватка затянется. А она обещала затянуться и не в его пользу, неизвестный стал гораздо аккуратнее после нескольких удачных выпадов Фомы, больше не бросался на него, очертя голову и вообще, близко не подходил, орудовал издалека своим длинным убийственным жалом.
Под градом непрекращающихся ударов Фома отступал по коридору, почему-то зная, что за поворотом тот должен закончится тупиком, где его очень просто насадить на длинный клинок, как кролика на вертел. Еще две рваные царапины на руке и ноге. «Этот безумец не так уж безумен, вымотав и обескровив, он убьет меня потом, ничем не рискуя
Действительно, у него уже темнело в глазах, после парной кровь текла особенно охотно. Он чувствовал, что вся левая сторона: плечо, грудь, нога, — залита кровью. Еще один порез, снова на левой руке, и Фома, чувствуя дурноту, едва успел отскочить за угол от сильнейшего рубящего удара.
Прижавшись к стене, он понял, что теряет последние силы и сознание, которое к тому же странно раздваивалось, даря обрывочные картинки обеих реальностей, но никак не складываясь в общую и внятную картину.
«В баню сходил, называется! — успел подумать он. — Кровью умылся! Как глупо! Какого все-таки черта ему от меня нужно?»
Тихий ветерок, как всегда перед трансформацией, на этот раз спасительной, пробежал по позвоночнику. Вот только успею ли, подумал он, понимая, что неизвестный не даст ему больше и мгновения. Собрав последние силы, он страшно закричал, выскакивая на противника. Красавчик, увидев перед собой кровавый призрак, замахивающийся на него мечом, с готовностью бросился вперед. Он был уверен в своем фарте, о чем и сообщил Фоме его крик, что сегодня-то он добьет проклятого графа-самозванца!
«Я самозванец? — успел изумиться Фома. — Граф?»
И тут между ними, словно проломив потолок, с тяжелым «ух», вывалился Буря, и вопросительно захрюкал в полутьме. Он как всегда несколько запаздывал с переходом, Фома к этому уже привык, но неизвестный… То, что он человек неадекватный, было и так понятно, но чтоб настолько?..
Красавчик, завизжав от ужаса, стал рубить безоружного пришельца, превратив коридор в кровавую баню. Грузное тело Бури уже не подавало признаков жизни, стены, потолок да и сам красавчик были в крови, а он все визжал и рубил. Верный Фастфуд закрыл Фому своим телом, как скатертью-самооборонкой. Не об этом ли его предупреждал Доктор, мелькнуло в голове у Фомы.
Когда нападавший очнулся от исступления, он с неприятным удивлением обнаружил, что меч его сломан, а от графа почти ничего не осталось. Ирокез, направленный на незнакомца, исчезал, так же как исчезал и сам граф. Еще мгновение и странствующего рыцаря не стало, истаял.
— А-а!.. — Красавчик, нанеся несколько бесполезных и бессмысленных ударов вслед исчезающему противнику, стал колотить в исступлении по стенам коридора обрубком своего меча. — Стой, мерзавец! Убью!.. Куда?! Я все равно тебя найду, граф!..
И он побежал по коридорам, заглядывая во все углы и выкрикивая проклятия графу. Потом как будто что-то вспомнив, он вдруг замолчал и вернувшись на место побоища, минуту рассматривал изрубленное тело. Затем, на цыпочках и озираясь по сторонам, снова исчез в темноте коридора, уже без звука. Но ничего этого Фома уже не видел и не слышал. Он летел на своем пыльном от мельчайших капелек света катафалке поперек всего — и пространства, и времени, и здравого смысла, и судьбы…
— Ничего не понимаю! Человек лежит без сознания в палате второй день, а у него на теле появляются колотые и резанные раны, которых вчера не было!.. И никто ничего не знает!.. Что у вас тут происходит по ночам? Какой маньяк на нем тренировался?
— Василий Николаевич, клянусь вам, в отделение никто не заходил после девяти часов! Сама двери на ночь запирала. И ночью было тихо.
— Так что он сам себе нанес эти раны?
— Он не приходил в сознание. Я была в палате в десять, проверяла капельницу и больше там никого. А утром баба Маня и…
— Баба Маня!.. У него чудовищная потеря крови! Срочно в операционную!.. Когда уже кончатся эти чудеса с утра? То он у вас летает, то кровью обливается, Туринская плащаница, тоже мне!
— Что летает я не видела, это баба Маня…
— А я и говорю, кто же еще?.. Только в ее смену и происходят эти безобразия!
— Она лучшая санитарка!
— Да знаю я!.. И почему это я должен заниматься ножевыми ранениями?.. Вы сообщили в милицию?
— Уже, Василий Николаевич.
— И это… запирайте палату, что ли. Ну, нельзя же так, Вера Александровна! Где он?..
Мимо них, на каталке, весь в белом и с большим кроваво-красным пятном, расплывшимся как крест на груди, словно первый тамплиер, павший под Божиим градом, плыл Фома-странник…
18. Эффективный менеджер и император
Телефон упрямо звенел у самой головы Фомина, не желая сдаваться и вырывая его из тяжкого сна. Он на ощупь поднял трубку.
— Да! — прохрипел он.
— Это Юлий!
— Какая Юля?! Вы не туда попали!
— Юлий!.. Вчера, в баре…
Фомин открыл один глаз, взглянул на часы. Девять! Если учесть, что он обычно ложится в пять, а вчера, после юбилея фирмы и того позже, то… Мама моя, он только что лег! И еще какой-то Юлий!..
— Слушай, Юлий, я тебя знать не знаю! Откуда у тебя мой телефон?
— Ты разбрасывал свои визитки по всему бару, эффективный менеджер! — напомнили в трубке.
— А ты, значит, нашел, да?.. — Фомин попытался голосом выразить свое отношение к этой помойке.
— Надо встретиться.
— Еще чего? Хватит с тебя и одного раза!
— Я тебе еще не все сказал. Кажется, ты действительно ничего не помнишь. За тобой началась настоящая охота!
— Что я слушаю поутру? — застонал Фомин в трубу, и голова сразу болезненно отозвалась.
Только этого еще не хватало! Головная боль была его бичом.
— Что бы там ни началось, не звони мне больше сюда, пожалуйста! — с угрозой попросил он.
— Но это важно! — сказали в трубе, но Фомин уже положил ее аккуратно, стараясь не растревожить притаившуюся в голове боль.
Потом выдернул шнур. Началась настоящая охота… Бред какой-то! Кто из них сумасшедший, он, что слушает эту ахинею или этот Юлий, сочиняющий ее на ходу? Или они оба?.. В разгар ночи этот тип появился в баре, где они отмечали пятую годовщину фирмы и стал вываливать на Фомина совершенно безумные вещи, главная из которых: Фома из космоса, из какой-то Ассоциации, а здесь, на Земле, в ссылке. Эта новость сильно разукрасила и без того пьяный конец праздника, так же как драка и фейерверк, устроенный этим Юлием совместно с какими-то молодцами.
Нет, ну его к черту, спать!.. Он зарылся в подушку с надеждой уснуть и усыпить боль, змеёй свернувшуюся в голове, но видимо это был не его день, заснуть он уже не мог. В голове хаотично всплывали картинки вчерашнего дня…
Праздник уже закончился, а Фомин никак не мог остановиться. Впрочем, как всегда. Он сидел в углу у барной стойки и, кивая очередной стопке «николашки», пил за победу. За чью победу он пил, вряд ли кто-нибудь мог сказать. Не мог сказать этого и он сам. Тост родился в самых недрах торжества. Фирма праздновала годовщину получения лицензии, какую-то по счету годовщину со дня зачатия ее тремя приятелями в тихом полуподвале на Чистых прудах, праздник города, Куликовскую битву и битву при Бородино, и нашла тем самым в Фомине самого участливого участника. За победу он мог пить до летального исхода.
К тому же, в самом начале праздника его провозгласили самым эффективным менеджером фирмы в этом году и это была тоже победа, но не его — фирмы. Фомин, как было объявлено, один приносил половину прибыли агентства недвижимости, входящего в холдинг, и каждый из топ менеджеров холдинга считал своим долгом лично поздравить его. Ирина была последней, кто мог без содрогания смотреть, как он опрокидывает одного «николашку» за другим, в такт подходящим и отходящим от него людям. Но и она ушла, сказав, что теперь-то им надо очень серьезно поговорить. Сказала и ушла, хотя Фомин готов был говорить немедленно.
— Завтра, — сказала она. — И не упади со стула.
Потом подошла уже одетая.
— Может быть, все-таки пойдем? Посмотри на себя и посмотри, кто остался!
Себя Фомин уже видел утром, когда брился, повторять не хотелось.
— Я лучше посмотрю, кто остался, — сказал он.
В баре оставались только самые отчаянные молодые риэлторы. А не уходили они потому, что было объявлено: заведение закроется с последним посетителем, членом фирмы, и что выпивка оплачена. Поэтому оставшиеся изо всех сил держались друг за друга, чтобы не уйти, не дай Бог, случайно. К стойке они подходили все вместе, чтобы не замучила совесть смотреть на все больше хмуревшего бармена; его доля с каждым их «подходом» становилась все более символичной. Фомина они называли на «вы», он был легендарная личность и старше этих цуциков лет на пять-десять.
— Что вы все водку да водку, Андрей Андреич? — спрашивали они с молодым задором и даже вызовом. — В жизни надо все попробовать, чтобы не было мучительно больно!..
И пили какую-то голубую муть, вроде рекламы «Ротманса», с ананасами, кокосами, дюшесами…
— Вот и пробуйте, если не знаете, а я уже знаю. Меня тянет на простое…
И Фома показывал на стопку «николашки», прикрытую долькой лимона с солью.
Его умилила рассказанная здесь история про Николая Второго и придуманный им на линкоре коктейль. Царь-батюшка тоже видимо знал…
Так они и сидели с последним императором последней великой Империи. За бортом флагманского линкора покорно плескалась свинцовая балтийская волна, не смея нарушать державный ход корабля и Фомин говорил под очередную «стопашку»:
— Вы бы, ваше величество, не пускали Петра Аркадьевича в Киев, там даже в опере стреляют, как в Чикаго. Он вам крепкого мужика создаст — опору против всякой мрази…
По северному скромно занимался закат над тяжелой водой.