Нет, он ее не знает. Точно. Но какого тогда черта она врывается в чужой разговор?!
— Если я скажу, что не знаю вас, вы не обидитесь?
Официантка рассмеялась и тоже перешла на «вы»:
— Играть, значит, можете, а узнавать — нет?.. Вы мне уже две партии должны с прошлой недели. Разбавим компанию?.. — Она кивнула на бутылку.
— А-а! — разочаровался Фомин. — По вечерам, по вечерам…
И повернулся к сэру Уинстону: «…эскузэ муа, бади!..» Но услышать продолжение «суда истории» ему не удалось, гений Фултона растворился, оставив после себя живописную зарисовку Лазурного берега, что висела над столом. Пришлось успокаивать не только странную девицу, но и Лешу, который пытался таким образом спасти его от бесед с картиной…
Так появилась Тая. Наигравшись на бильярде, она усаживалась рядом с ним, ни на что не претендуя, и они потихонечку потягивали коньячок, иногда прямо из горлышка (для романтики, поясняла Тая Леше, не понимающему такого распития в ресторане).
Потом он обнаружил ее у себя в постели со смелым заявлением рассеять все печали. Но, как и все предыдущие попытки Фомина избавиться от тоски, она не привнесла ничего нового в процесс «рассеяния», кроме, разве что молодого задора и спортивного азарта. Было много акробатики и упражнений с булавой, но он даже не нашел причин перейти с ней на «ты».
Для Таи же это было совершенно естественно.
— Это еще не все! — предупредила она. — Готовься!..
Он понял, что в следующий раз будет что-то еще более рискованное — батут с бревном посредине. А того, что он искал, не будет никогда. Или, может быть, той?..
Следующего раза он решил не допускать и под любыми предлогами отказывался от повторных встреч, размяться он мог и в спортзале. В конце концов, он сказал ей под большим секретом, что у него на почве излишеств открылся туберкулез в запущеной форме. Тая перестала пить с ним из горлышка и в руке ее теперь во время общения с ним он замечал зажатый белый комочек платочка.
— Я поняла, почему ты такой, — сказала она ему.
— Какой?
— Все туберкулезники извращенцы и мизантропы. Я читала про Чехова… А от этого можно умереть?
— Хотелось бы, — сказал Фомин. — Надо только запустить поглубже. А Чехова я люблю. Кстати!..
Он проснулся глубокой ночью то ли от резкого запаха, то ли от монотонного, словно заупокойного, речитатива. Приоткрыв глаза, он увидел действительно странную картину. Ирина ходила вокруг него с миской и свечкой в руках и что-то бормотала под нос. Внезапно остановившись, она воздела руки и повернулась к нему. Фомин проморгался, нет, это не сон и не видение, это его неутомимая Ирина кружит вокруг него, как безумный пономарь во время тайной ночной службы, и шепчет, шепчет, шепчет…
— Ты что? — спросил он.
Ирина вскрикнула и уронила миску. Горько-приторный запах стал еще сильнее.
— Ах, ты не спишь?!
Она со всего размаху бросила свечку в лужу, потом кинулась в кресло и заплакала.
— Я только проснулся! — попробовал оправдаться Фомин. Он встал с постели и подошел к ней. — Что случилось?
— Что случилось? — передразнила она его. — Будто не знаешь, что случилось! Давно уже! На вот!..
Она вытащила откуда-то сложенную газету и подала ему.
— Читай!.. Господи, ну зачем я только, дура, с тобой связалась?
Фомин включил свет. Заметка называлась «Когда не помогают молитвы». Когда не спасают молитвы, амулеты и врачи, помощь придет от тех, кто не молится и не лечит, а дает Силу. Магический заговор на снятие пагубных пристрастий без ведома пьющего выполняют… далее следовали телефоны. Старая история! А он думал, с этим покончено. Нет, Ирина будет биться до конца. Он горько усмехнулся: только чему будет конец?..
Все началось с того, что Ирина решила излечить Фомина от пьянства, как раньше от головной боли. Она была уверена, что он болен, а раз болен, значит не волен в себе и бросилась помогать. Ему стали попадаться дома на глаза разнообразные газетные вырезки. «Алкоголизм! — кричали они. — Срочно, немедленно, сразу и навсегда!» «Алкоголизм! Кодирование — 250 руб. Лидевин — 80 руб.» Что за лидевин, гадал Фомин, надо бы узнать. Он, правда, не думал, что это произойдет так скоро. Попадались и еще более загадочные призывы: «Из запоев! Эспераль!» То ли это имя женщины, которая тебя спасет, то ли спираль, которую тебе вставят куда-нибудь и ты замучаешься пить.
«Выведение из запоев! Срочно, круглосуточно, все районы!» Будто какой-то новый крысолов со своей флейтой взялся вывести из запоя все районы города в неизвестном направлении и таким образом избавить общество от этой заразы. Все объявления гарантировали качество докторов наук, круглосуточность и, главное, анонимность…
— Что это? — спрашивал он у Ирины, найдя очередную подметную газетенку.
— А в ящик бросают! — пожимала она плечами.
— А ты их здесь разбрасываешь как листовки? Не успеваю выбрасывать. Ты что веришь во все это?
Ирина перестала крутить и перешла в атаку:
— Андрон, давай честно признаемся: ты больной!
— Спасибо!
— А больной должен лечиться! Может, это твой последний шанс!
— Запомни, мне это не поможет! — твердо сказал Фомин.
— Ты меня не любишь! — еще тверже сказала Ирина. — Кто я для тебя? Пустое место, очередная…
И так изо дня в день. Ирина билась за него и Фомин, чувствуя себя подлецом, вынужден был сдаться. Сначала они пошли к наркологу, за руку, потому что он норовил завернуть под все встречные призывные вывески. Нарколог составил план жизни для Фомина на ближайшие десять лет, по окончании которых он, как горький пьяница, преображался и становился гражданским эталоном. Успех, деньги, поприще, слава — все это неминуемо грозило Фомину. Мы сделаем из вас человека, сквозило в каждой фразе, произнесенной в кабинете, увешанном плакатами из безысходной жизни пьющего человека. Кроме того был составлен подробный распорядок дня, до минуты. Обливание, бег на немыслимые расстояния, диетическое питание по часам, театры и концерты, шахматы и шашки, медитации, ребефинг и, как венец терапии, посещение клуба таких же трезвенников, как он.
«Каждую минуту вы должны быть чем-то заняты, тогда у вас даже мысли не возникнет о спиртном!» — заверил его нарколог. А у Фомина никогда и не было таких мыслей. Сначала были мысли о больной голове, потом тоска. Он и пил-то для того, чтобы их не стало, а так ему на фиг был не нужен этот алкоголь, тут он полностью согласен с…
— Сергей Иванович, — подсказал нарколог.
— Во-во! Пить-то я не буду, только что же мне с ней-то делать?
— С кем — с ней? С водкой?
— С Тоской!
— Тоски не будет! — заверил его Сергей Иванович. — Она сбежит от вас в первый же день, как только вы начнете жить по распорядку! Даже не вспомните!
В этом Фомин сильно сомневался. Уж он-то знал старую каргу, ей этот распорядок, как раз повод для грязного зубоскальства.
— Я вас познакомлю с такими интересными людьми в вашем клубе, — продолжал Сергей Иванович. — Один марки собирает, другой — монеты…
«Третий — бутылки», — мысленно продолжил Фомин список занятий трезвенников.
— У вас начнется новая, прекрасная жизнь! Вы забудете, что такое тоска!
— Зато она меня не забудет! Скажет, твою мать, ты что совсем меня забыл, алкоголик несчастный?!
Нарколог подозрительно посмотрел на него.
— Она что к вам приходит? — вкрадчиво спросил он.
— О чем и речь! Что мне с ней делать? Не пить-то я могу хоть пару дней, да больше!
Нарколог стал внимательным-внимательным. Ирина еле увела его от психушки.
— Ты что, с ума сошел? Что ты там наплел? Не можешь просто жить по распорядку?
Она заставила-таки его написать распорядок и жить по нему примерно полдня, пока Фомин не наткнулся на пункт «культурные мероприятия» и тут же не вспомнил Лешу.
Следующим этапом было общество анонимных алкоголиков. Встаешь и говоришь: я, Иван Забубуев-с-утра, во-от с таким стажем! Семья по барабану, дети по помойкам, сам себя ненавижу, всех — тоже, помогите, пить не брошу, пока есть рот… нос, уши… в конце концов, клизма!..
Фомин так наслушался и проникся этими покаяниями, что напоил после собрания сразу всех, кто был в обществе, и был изгнан с позорной для членов клуба анонимщиков формулировкой «за нарушение анонимности». Якобы он всех подзывал к стойке со словами: «Эй ты, фамилия… имя… отчество, алкоголик анонимный, будешь еще коньячку?»
Но Ирина не сдавалась и Фомин пошел кодироваться.
— Ты умрешь! — с ненавистью сказал ему кодировщик (Так надо, объяснил он Ирине до этого). — Ты умрешь, если выпьешь хоть каплю спиртного в течение десяти лет! Умрешь в страшных мучениях!
— От капли коньяка? — не поверил Фомин.
— Даже пива! — было заказано ему.
Фомин проверил прямо на выходе, у ларька, пока Ирина рассчитывалась с гипнотизером. Ирина потребовала деньги обратно, и Фомину пришлось повторить это дважды — то есть, выпить. Кодировщик глазам своим не верил и деньги возвращать не хотел.
— Он все равно умрет! — зло и настойчиво убеждал он Ирину. — Не сегодня завтра!
— Вот тогда я вам и заплачу! — сказала Ирина.
— А как я узнаю?..
Разговор получался серьезный. Прямо при покойнике.
— Из газет! — отрезала Ирина, в смысле: не на ту напал, дядя!..
Пришлось вернуть денежки.
Фомина удивило только одно: Ирина была в бешенстве, что он остался жив?..
— Ты за что платила? — поинтересовался он у нее, стоя у того же ларька, спасителя денег. — За то чтобы я завязал или сдох?
Ирина только расплакалась:
— Господи!.. Сколько я еще буду с тобой мучиться?..
Фомин не знал.
— Вот вылечу и уйду! — пригрозила она.
После этого не подчиниться ей было нельзя. Он мотался по церквам и монастырям, бил поклоны в каких-то подвалах среди белых балахонов, выходил ночью со свечей и крестом. Только что кошек не ловил по крышам.
Увешанный талисманами, пропахший благовонными дымами и зловонными парами, стоял Фомин в толпе таких же несчастных или один и повторял слова молитвы, заговора за очередным батюшкой-чудодеем или старушкой-ворожеей, а перед глазами стояла его почерневшая подруга, старая карга Пушта и хохотала гнилыми зубами: «Ну и не будешь ты пить, а я-то останусь! Ты же так и не понял, зачем ты! Неужели затем, чтобы не пить, а, дубина?»