— Условия зачитаны, и кончено!..
Он еще раз ударил посохом, отметая все возможные возражения.
— Это обычные условия наших поединков и менять их мы не намеренны! Завтра, а когда конкретно, Скарт объявит графу через своего секунданта, поединок должен состояться! Неявившийся признается побежденным, кроме того, что лишается всех званий и чинов и моего монаршего благоволения! Все!..
Лишение монаршего благоволения это получение заплечного благословения от Скарта и его подручных, прекрасно понимали все, в том числе и Фома. Король снова хлопнул посохом и кивнул герольду, тот прокричал:
— После турнира его величество дает обед в честь победителя, и танцы!
Загремели фанфары, под которые король со своей свитой удалился. Он не слезал с трона, четыре дюжих молодца, каждый размером со Скарта, подхватили массивное королевское сиденье, словно детскую люльку, и вынесли из зала.
— А сейчас танцы! — снова объявил герольд.
— Все нормально, до и после казни танцы, — резюмировал Фома и повернулся к Блейку. — Спасибо, капитан, что не дали Мэе скучать.
— Граф, я отнюдь не скучал с вашей невестой! — блеснул зубами Блейк.
— Кстати, — добавил он. — Я уверен, что Скарт предложит вести поединок верхом на лошадях и в полном вооружении, дабы использовать преимущества своего роста и веса.
— Да неужели какая-то лошадь выдержит его в полном вооружении? — хмыкнул Фома.
— У него не конь, богатырь!
— Славься море, хоть конь у меня есть!
— Вы можете рассчитывать на мои доспехи, граф, — сказал Блейк.
— Вы рискуете! — засмеялся Фома. — Победитель получает все!
Блейк тоже ухмыльнулся:
— Именно на это я и рассчитываю! Мне давно нравится его жеребец!..
И снова танцы, танцы, танцы… Удивительное восприятие жизни этим народом восхищало Фому. На их глазах убили двоих из них, завтра еще, как минимум, одного, не считая посаженных в каталажку стражников, а они поют и веселятся, как дети. Лови момент, говорил маленький Марти. Буду любить здесь жить, решил новоиспеченный граф, наблюдая зажигательные па танцующих. Танцевать!..
— Вы куда, сударыня? — удивился он, когда Мэя сделала движение уйти. — Меня убьют, а вы уходите!.. И куда?..
Мэя блеснула глазами.
— Вы удивительно самонадеянны!
— А на кого же мне еще надеяться, милая Мэя?
— И с вами невозможно разговаривать серьезно! Вы только посмотрите кругом, вас хотят убить, все это понимают, кроме вас! Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что Скарт убийца!
— А Хрупп?
— Что Хрупп?
— Ты ведь видела Хруппа, на кого он похож?
— Хрупп?.. — задумалась Мэя; на ее лицо набежала тень. — Ни на кого…
Она пожала плечами, потом вдруг испуганно посмотрела на Фому.
— Если он и похож на кого, так это на вас!.. Такой же дерзкий и самонадеянный!
— Что, в самом деле? — хохотнул Фома.
«Значит Хрупп действительно оттуда! Молодец, Док!..» — мелькнуло у него.
— Этого еще не хватало, у меня соперник, Мэя! — продолжал он веселиться. — И я узнаю об этом накануне свадьбы?!
— Нет, правда, вы удивительно похожи! Не внешне, нет! От вас обоих что-то такое идет… я не знаю, как это сказать. Только он страшный еще. Я видела его на развалинах монастыря, это демон разбушевавшийся! Не страшный даже — жуткий!
— Он разбушевался потому, что не нашел круги?
— Да!.. Но до этого он зарубил человек двадцать и был весь в крови. На него было невозможно смотреть, больно, такое сияние… дымное…
— Сияние?
— Ну, я не знаю… вроде ничего не было, но глазам было больно на него смотреть, люди отворачивались. Только один монах, отец Моро, глубокий старик, смотрел на него и творил молитву. Хрупп снес ему голову, не посмотрев, что тот на коленях.
— А что за молитву читал монах?
— Против Сатаны.
— Ну что ж, понятно, — резюмировал Фома.
— Что вам понятно? Что он Сатана?
— Что молитва против Хруппа не поможет.
— Она бы помогла, если бы он успел! — с убеждением сказала Мэя. — Постойте, вы что и с Хруппом собираетесь драться?
— Он мне не нравится. Слишком уж похож на меня, а двое пернатых, как говорят правители моей родины, в одной берлоге не уживутся. Но драться я с ним не буду, я его просто убью!.. Зачем же ему круги, а, Мэя?
— Ох и хвастун же вы! — удивилась она. — Откуда вы такой? И что это у вас за родина, где птицы живут в берлогах?
— Это удивительная страна, Мэя, что там птицы!
Фома широко и радостно улыбнулся о родине. Вдали она была такой же сказочной, как Каросса. Это была огромная страна, потерявшая еще не все просторы, всеми любимая и втайне ненавидимая, всеми ненавидимая и втайне любимая. Почти открыто всех презирающая и маниакально стремящаяся попасть в содружество презираемых государств. Сказочная страна, сидящая на самых богатых землях и водах, и пребывающая перманентно в дикой и косной нищете, наряду с вызывающей роскошью правящей элиты. Страна, в которой ее правителя делают с ней и ее народом, все что хотят, а избранники народа, попав в столицу, добиваются только одного для своего народа — собственной столичной прописки. Вся страна хронически летит в пропасть, поэтому решает вопрос не «что делать?», а «под каким гимном и флагом падаем, и кого при этом проклинаем?» Власть этой страны уважает только силу, забыв о правде, и уже сам народ-богоносец стал забывать о том, что правда существует. Народ превратился в население, странствующее, как рыцари, кто по рельсам, кто по магазинам, кто по твою душу, а кто впотьмах. Поэтому он ее и любил…
— Странно, по-моему, вы ничего хорошего про нее не сказали, кроме слов, которые я не поняла: валюта, коррупция, бомжы, — заметила Мэя, и тряхнула головой.
— Ну вот, а эт о ключевые слова для понимания моей родины. Они означают: воруют!
— Сложные у вас отношения! — сказала Мэя. — И все-таки, по-моему, странствующие рыцари не такие! Не такие хвастуны, во всяком случае!
— Я не рыцарь, я — граф Иеломойский, мне по чванству положено!
32. Волгла
Фома не стал дожидаться конца вечеринки, тем более, что его сторонились как прокаженного. Ему едва удалось уговорить Мэю пойти с ним. Доводы о том, что ей грозит опасность, что она некоторым образом все-таки невеста, и что, в конце концов, она уже была у него, не возымели никакого действия. Не помогли и страшные клятвенные обещания не притязать на ее предсвадебный покой, пока Фома пригрозил, что силой уведет ее с бала, тем более, что резиновый этикет двора это даже поощряет.
— Ну хорошо, — сказала она, — только…
— Чтоб я сдох! — еще раз горячо поклялся Фома. — Гореть мне вечным огнем в солярии!
Поведение Мэи его забавляло и, как ни странно, трогало.
Сразу по приходу в апартаменты Мэя ушла в другую комнату.
— Ты что? — спросил он.
— Я буду молиться за тебя.
— Только не опоздай, как тот старик.
— Я начну прямо сейчас.
После того как он почти женился и почти сразился, свежеубранная постель показалась эдемским лугом. Сидящая же в дальнем углу красивая девочка делала этот крахмальный рай земным. Правда то, что она делала, не было похоже на предвестие хоть чего-нибудь из мирской суеты. Словно тоненькое деревце сидела она в странной позе, воздев руки небу.
Фома заскучал, забременел под воспоминаниями: сколько всего!..
— Сколько тебе лет, Мэя? — спросил он наконец, чувствуя себя уже целым Соломоном под грузом бывших и грядущих дел.
— Шестнадцать.
— Это опасный возраст, — предупредил он. — Ты знаешь историю благословенного царя иудейского, Соломона и девицы, грозной, как полки, Суламифь?
— Нет, а что?
— Иди сюда, расскажу… ей было примерно столько же.
— Не-а, вы оттуда рассказывайте!
— Это мелодраматическая история, не могу же я ее кричать.
— Вы же обещали, ваше сиятельство!
— Ты что, не хочешь узнать самую красивую историю во вселенной? — удивился он.
— Нет! — рассмеялась Мэя.
— Вот одр его — Соломона, шестьдесят сильных вокруг него… Все они держат по мечу, опытны в бою, у каждого меч при бедре его ради страха ночного… Девы Иерусалимские!.. Ты идешь?
— Нет!
— Ну, тогда… носильный одр сделал себе царь Соломон из дерев Ливанских, столпы его сделал из серебра, локотники его из золота, седалище его из пурпурной ткани. Пойдите и посмотрите, дщери Сионские, на царя Соломона в венце, которым он увенчан в день бракосочетания его, в день, радостный для сердца его… Идешь?..
— Ты не будешь спать?
— Я буду молиться.
— Ты разве не молилась уже в той комнате?
— Мой Соломон призвал меня…
— Зачем так долго молиться? — удивился Фома в конце концов.
Он зажег свечу, чтобы посмотреть, как она устроилась в темноте. Мэя сидела все в той же странной позе мольбы, покачиваясь в такт какому-то заунывному речитативу…
— Молитва должна быть мгновенной, как вспышка, что зажигает свечу. Это состояние, а не слова. Не надо разжевывать желания своему Богу. Чем дольше ты разжигаешь свечу, тем меньше от нее остается и тем больше опасность обжечься…
Мэя опустила руки, словно задумалась, потом подошла к нему.
— Вот правильно!.. — он взял ее за руку, усадил в постель. — Все это длинное происходит от недоверия… нет, кажется, Он не понял, дай-ка я Ему все хорошенько объясню! Разжую… — И жует, жует, вспоминает, что забыл и опять жует, пока все атрибуты жизни не перечислит на свой лад. А Бог-то уже спит! Давно спит и ни черта не слышал из его энциклопедической молитвы!
Фома, поставив свечу между колен, изобразил лицом и фигурой ополоумевшего от усердия дервиша и безумного бухгалтера, задумавшего свести баланс с Господом к привычному нулю. Мэя не выдержала и засмеялась, разгладив морщинку непонимания на строгом лице: как можно над этим смеяться?..
— Молитва это мгновенная просьба, даже желание. Ведь все происходит либо сразу, либо не происходит никогда.
— Как это? — не поверила Мэя, глядя на него во все глаза.