Фома, напевая в юности: «вставайте, граф, рассвет уже полощется из-за озерной выглянув воды…» — даже в самых смелых мечтах не мог предположить, что кто-то когда-то поприветствует его именно так: доброе утро, граф!.. Это было необычайно приятно, черт возьми!
— Доброе утро, невеста Ливана…
Лицо Мэи понемногу оживлялось, после сна, навеянного Фомой, глаза ее приобретали ясность и блеск.
— А вам должно быть стыдно! Ваша дама не прикрыта, а вы стоите над ней и разговариваете с посторонним мужчиной!
— Ну, подумаешь, коленка! — поцеловал ее Фома.
— Ничего себе коленка! — ахнула она. — Это была… уже не коленка!
— Ну, хорошо, хорошо! Мартин ничего не видел, он стоял спиной, закрыв глаза, руки связаны, в груди посох…
— Граф, можно я вас поцелую?..
«Господи!.. Драконы каросские, понесите меня на своих мощных крыльях за облака, ибо нет на земле места, которое может теперь меня вместить!..»
— А скажи мне, Марти, где ты был вчера до обеда и почему не предупредил меня, заработав, тем самым, в грудь, да еще и лишив себя обеда?
Мартин с аппетитом уплетал завтрак, запивая вином и сопел.
— Я был у Скарта, — поделился он. — Докладывал о вас, ваше сиятельство.
— Да?.. Это новость!.. Что это ты так разоткровенничался? — удивился Фома. — Скарту это может не понравится.
— А вас еще не слушают, рано! — беспечно ответил Мартин. — Тем более, что мы в другой комнате, а слушок у вас заткнут, как я посмотрю.
Мартин довольно рассмеялся.
— А мы проверим!..
Фома зажег свечу, выдернул покрывало и поднес огонь к пасти дракона канделябра. Пламя ровно вытянулось в огненное перо.
— Ты отчаянный парень!
— А чего? — искренне удивился Мартин. — Сегодня либо вы — Скарта, либо он — вас. Я ничем не рискую! Мне кажется, вы почти покойник.
Фома немного оторопел.
— Вас в школе учат говорить, что думаешь или ты сам научился?
— Не знаю, сам, наверное, — подумав, сказал Мартин. — А что?
— А то, что это большая роскошь. Не многие могут себе это позволить. Лишь королям и совершенно нищим доступно это!..
Он не упомянул идиотов, потому что вошла Мэя, свежая, как Аврора, за ней вкатили еще один завтрак.
— Мэя, тебя не узнать! — восхитился Мартин. — Ваше сиятельство, что вы с ней сделали? Она так хороша, словно…
Мартин не нашел, что сказать, потому что помимо комплимента: вы так хороши, словно готовы к употреблению, — другие любезности при дворе были не в ходу. Этот же комплимент он почему-то не решился произнести при его сиятельстве.
— Граф рассказывает дивные истории, — улыбнулась Мэя Фоме.
— А Мэя дивно их завершает, придумывая новые развязки.
— Вы тут сказочками забавляетесь, а уже поговаривают о мобилизации, как бы не попасть под эту развязку! — поддержал тему Мартин, и вздохнул:
— Вся надежда на мамашу, потому что этот старый хрыч, Мартин, не скоро еще помрет!
Завязалась вполне светская беседа. Мартин рассказывал анекдоты из жизни двора, о том, как он пытается закосить от армии с помощью любовных похождений матери, которая не жалеет себя ради страха рекрутского, и о том, что видимо все-таки станет в конце концов главным распорядителем вместо старого Мартина: дела у мамаши шли хорошо. Говорил он обо всем этом легко, ни на секунду не задумываясь и не останавливаясь.
— Когда на небе восходит солнце, луна заходит:
Перед оградой высокие горы и освежающие воды…* (*здесь и далее Сэтте)
Мэя читала стихи из единственной книги, которую она принесла с собой в апартаменты Фомы, а сам Фома валялся в постели и дремал, коротая время до поединка. Не думал он, что ожидание так будет выматывать, он все время прислушивался к шагам в коридоре. И чертыхался…
После завтрака Мэя хотела уйти, но он не отпустил ее. Так ему было спокойнее. Он договорился с Блейком, что тот с кем-нибудь зайдет к нему, когда станет известно время поединка и заберет Мэю с собой.
Мэя будет плакать эти последние отпущенные ему полчаса, а ему нужно будет побыть одному, сосредоточиться. Впрочем, даже если она и не будет плакать, ее глаза все равно заставят Фому что-нибудь говорить. А говорить перед единоборством — пустая трата сил, тем более опасная, что Скарт не даст их экономить.
Фома уставился на блестящие доспехи, принесенные несколькими слугами сразу после завтрака и развешенные в углу комнаты на специальной крестовой вешалке. Железо было от незнакомки, она сдержала свое слово, но он не смог добиться от слуг, кто их хозяин. «Не велено, ваш сясьво… Вы знаете, ваш сясьво… Удачи, ваш сясьво!..»
«Ваш сясьву» оставалось только поблагодарить неизвестного благожелателя, хотя теперь он почему-то был снова уверен кто это. Теплый блеск рыцарского вооружения успокаивал глаза, усыплял…
— Ну-ка, ну-ка, прочти это еще раз! — попросил он, встряхивая головой.
— Когда сознание полностью исчезнет в вашем высушенном чреве, где чувство радости? Одинокое пение дракона не совсем умолкло в мертвом лесу. Трудно, трудно, отбор и выбор не прозрачная пустота — пользуйтесь своими глазами, чтобы видеть…
— Какие странные стихи, — сказал Фома.
— Это наш настоятель, магистр Тэн.
— Дзен какой-то!.. У вас что, есть драконы? — спросил он, хотя его больше удивило то, что он сам подумал о них совсем недавно, при пробуждении Мэи.
Он действительно здесь уже был, как настаивает Доктор?..
— Здесь их нет, они на юге у моря, там очень дикие горные леса.
— Хорошо живете, драконы целы! Глушь какая!.. Расскажи мне что-нибудь про них!
— Что именно?..
Мэя была хорошо знакома с их повадками и образом жизни. Монастырь ее ордена находился высоко в горах, совсем рядом с логовом этих странных созданий и поневоле приходилось соизмерять устав и устои братства с хищными привычками летающих призраков, как их здесь называли, за их способность принимать различные облики, некоторые из которых непостижимы.
Рассказ Мэи представлял собой странную смесь поверий, преданий, страшных сказок и собственных наблюдений. Например, считается, что во лбу дракона есть жемчужина и если ее снять, он — безвреден, а снявший — видит вещите сны. По желанию дракон может быть видим или не видим людям. Особенно умиляло, что у некоторых драконов нет крыльев и они летают просто так.
Просто так, фантастика! Все равно что сказать: некоторые люди не могут дышать и живут просто так. Слушая ее, Фома погрузился в молчание, которое перешло постепенно в полную отрешенность. Мэя, видя что ее не слушают, прервала свой рассказ, робко улыбнувшись в его пустое лицо. Потом продолжила чтение…
— Я уходил и я вернулся. Ничего особенного…
Вот Родзам и его прославленные туманные горы.
Вот и Сэкко с ее знаменитыми водами…
Люди думают, что это так чудесно — видеть знаменитую цепь гор,
Скрытых в тумане, и воду, которая, как говорят, покрывает всю землю.
Но если вы отправитесь туда, вы увидите просто горки, воду — ничего особенного…
«Ничего особенного: он ли меня, я ли его, — все едино, — постепенно впадал Фома в меланхолию.
— Даже если бы солнце взошло на Западе, у тебя только один путь… — словно в унисон отвечала ему Мэя стихами мастера Тэна.
— И если ночью придет чудовище, день прогонит его…
— Он прав, ваш поэт, — сказал Фома, услышав, как дрогнул голос у Мэи, на этих строках. — Я поговорил с твоей Воблой. Больше она к тебе не придет. Отвратительная, надо сказать, тварь, правда?..
Волгла оказалась старой знакомой его и Доктора — Лилгвой — царицей Ночи, повелительницы и рабы, как она заявила Фоме, едва увидев его.
Мэя смотрела на него широко открытыми глазами и не дышала. Там, в этих распахнутых глазах, метались надежда, недоверие и все остальное богатство этого мира: боль, страх. Фоме надоело все это рассматривать.
— Она сама просила это передать, — извиняющимся тоном проговорил он.
— Что?! — Мэя все еще не дышала.
— Что не придет.
— Вы говорили с Волглой? — выдохнула она наконец и сжала книгу так, что побелели суставы.
— Вы опять смеетесь надо мной? — спросила она со слезами в голосе, когда опомнилась. — Тогда, ночью, когда вы меня успокаивали, это было благородно с вашей стороны, а сейчас!.. Сейчас вам должно быть стыдно, что вы мне не верите! Вам кажется это детскими капризами и страхами, а это правда!..
— И если ночью придет чудовище, день прогонит его, — сказал Фома. — Ты можешь воспринимать это, как хочешь, но больше она не придет к тебе. Я показал ей кольцо, которое оденут тебе, и сказал, что ты выходишь замуж. Значит, никакой запретной любви.
Мэя все равно не верила и ужасалась его цинизму. Это было видно в ее мечущихся глазах. Фома ободряюще улыбнулся. Нельзя было, чтобы она боялась. Тогда эта тварь снова приползет к ней, не только похоть, но и страх, из которого собственно и рождается похоть, притягивает ее. Волгла не в силах противостоять своей природе, она все время голодна, она все время в поиске пота страсти или страха…
— Я очень убедительно показал ей кольцо, — повторил Фома с нажимом.
Он не стал говорить, что отсек этим кольцом, одной из ипостасей Ирокеза, присоску-щупалец Волглы и как она визжала при этом.
— А она что?..
Мэя невольно вовлеклась в его игру, в глазах ее снова блеснула надежда.
— А она сказала: «Ё-мое, граф!.. Че ж вы мне раньше-то не сказали, что эта чудная девушка совсем не ест запретный плод, а только разрешенные и сертифицированные венцом продукты?! Скажите ей, чтобы она меня не боялась и я тогда забуду про эту хорошую, просто пригожую девочку — красную шапочку, хрустальный башмачок!..»
Книга выпала из рук Мэи. Она с ужасом смотрела на него, потому что он говорил голосом Волглы.
— Так вы что! — едва выдохнула она. — Действительно?..
Фома скромно кивнул головой и даже попробовал покраснеть. Не вышло.
— А вы… вы, — все не решалась выговорить Мэя.
Она готова была грохнуться в обморок.
— Зови меня просто граф