— Женится? — подняла бровь Мария, и с дымным прищуром посмотрела на Фому: «н-да?».
Ему стало не по себе, от этого взгляда, он открыл рот, но… ощутил странную немоту внутри.
— Да-да! — подтвердил Ефим, возвращая его нижнюю челюсть на место. — Представляете? Не сегодня завтра! Приходите. Такая любовь — в клочья!.. Закрой рот, говорю.
— И кто же эта счастливица? — поинтересовалась Мария.
Фома хмыкнул и посмотрел на Ефима. Стало всё равно. Рулил опять Ефим. А он, от двух больших глотков коньяка, уплывал все дальше от этого берега.
— Счастливица? — переспросил Ефим. — Эта счастливица — моя жена.
— Вы шутите, Вера? — невольно хохотнула Мария. — Я иногда действительно вас не понимаю, Ефим. Вы серьезно? Зачем это вам? Вам это нравится?
Ефим близко наклонился к ней.
— А вам?
— Не понимаю.
— Моя — жена, ваш э-э… — промурлыкал Ефим, нагромождая невыносимую паузу.
Мария ошеломленно посмотрела на него. Потом на Фому, который в тихом блаженном трансе тоже клонился к ней. Ему казалось, вот-вот…
Пощечина, коей она его наградила, вернула его в обычное с нею состояние немоты и недоумения.
— Ты притворяешься, негодяй, что ничего не помнишь?!
— Мари, я не думал, что это тайна!.. — Ефим пожал плечами.
— Сумасшествие нагоняешь со мной, а с кем-то рта не закрываешь? Тебе так удобно? Трус!
Мария резко отодвинулась от стола.
— Что — удобно?.. — Фома медленно тер щеку, ничего не понимая. Коньяк шумел в голове и он не знал, за что получил по физиономии. Жизнь казалась ему, по меньшей мере, оглушительной.
— Мне кажется, это последний способ вправить ему мозги… — Наклонился Ефим к Марии.
— О, какие духи! — восхитился он. — Не устаю преклоняться! В жизни не встречал подобного запаха! Что это?
— Ничего!
— А-а… Nothingmore! Буду знать!.. Нет, я правда… мне кажется это последнее средство, — серьезно сказал он.
— Ты как себя чувствуешь? — обернулся он к Фоме, потрепал его по плечу.
Состояние Фомы его удовлетворило: тот был молчалив во все глаза.
— Вот видите, вдруг как замолчит… вроде сказать что-то хочет, а ничего не добьешься. Одна надежда — Вера! — поделился Ефим с Марией, вставая из-за столика и явно предупреждя ее уход.
— Как говорится, холостому помогай Боже, а женатому хозяйка поможет… и любовь! Как он с ней разговаривает, просто соловей! Где-то здесь должна бродить, по магазинам… договорились встретиться. Кстати, я ее тоже не узнаю…
— Веру?.. — Мария достала сигарету из пачки, не замечая, что уже достала одну. — Нет, вы что серьезно?
— В том-то и дело!
— И вам… все равно?
— Мне? — удивился Ефим. — Мария, вы первый человек, который подумал обо мне в этой ситуации. Мне, конечно, тяжело, но что делать? Они друг без друга не могут, хоть на работу не приходи, полная гармония! Смотрят друг на друга, руки целуют, плачут…
Мария снова посмотрела на Фому, который тяжелел на глазах, наливаясь коньяком. Она истолковала его молчание по-своему.
— Ну что ж, поздравляю… будете жить втроем? — поинтересовалась она.
— Мария Александровна! Ну что мы полигамниты какие бусурманские? Разведемся! Она мне сказала, что он жить без нее не может, ну что ж я враг?
— Она?.. — Взлет бровей в сторону Фомы. — А ты?
Фомы все равно что не было.
— А что он? Ему все равно, что он семью разрушает!..
Ефим ушел. За Верой, как он объяснил. На террасе стало тихо, как после урагана. Мария не смотрела на него и от нее веяло таким холодом, что Фома хряпнул с размаху еще один бокал, последний, к которому Ефим чуть прикоснулся. И протрезвел, но как-то косо, не так — под очень неправильным углом. Потянуло упасть. Зазвенела голова. Или это улица?
А полдень уже действительно гремел и бульвар перед ними, так же как и сама терраса уже давно заполнялись детьми, звенели их голоса и телефоны их родителей. Он сказал что-то о большом мире и его возможностях, но опять невпопад.
— Я прошу тебя, уйди! — сказала она.
Фома шумно, носом, вдохнул в себя воздух. Всё, понял он.
— А если я… — Он безумно блеснул глазами. — Если я вам покажу эти чудеса и фантазии, как вы говорите, вы мне скажете?
— Что я должна сказать?
Он забыл.
— Ну все равно!.. — Махнул он рукой. — Смотрите!
«Как это делает Доктор?» Фома взял нож, не замечая испуганных глаз вокруг, только ее — неумолимые, и медленно провел им сверху вниз, наискосок. В такой траектории режут картонные декорации или рубят шашкой. В голове отчаянно запульсировало. Скорее! Он сделал еще два надреза, поперек, и «картон» стал заворачиваться в рулон, обнаруживая совершенно новый вид.
Половина террасы и часть бульвара теперь были «свернуты», а за ними, в открывающемся отверстии, на всем пространстве, вместо огромного рекламного щита «Зачем мужчине проектор?», ровно гудело пламя, как будто они заглянули в огромную топку.
— Смотри! — повторил он, широко поведя рукой и делая еще один надрез, в пламени.
Пламя пожухло, как лето на осенних листьях, как картинка в бабушкином сундуке, и лопнуло мощным разрезом. И обнаружился глаз во всю вселенную, потому что не было уже ни бульвара, ни ресторана, ничего не было. Глаз моргнул и слеза его, поплыв, стала очередным чьим-то потопом. Дальше и дальше. Перспектива словно удалялась, но картины становились все отчетливее и грандиознее. Они находились на краю бездны бездн и пространство, словно карты в руках шулера, меняло свои рубашки, под ножом Фомина.
— Ты все еще считаешь это фантазиями? — спросил он у неё.
Она смотрела на него совершенно другими глазами.
— Почему сейчас между нами ничего не может быть? — вспомнил он свой вопрос, и вдруг почувствовал, что мир перевернут: он внизу, Мария над ним, нелепо распластанным…
Она видела, как Фомин несколько раз нескладно взмахнул рукой с ножом, словно рисуя неправильный квадрат в воздухе и приговаривая:
— Смотри!..
Потом лицо его исказила гримаса то ли боли, то ли наслаждения.
— Ты видишь? — хрипел он. — Смотри! Разве это мои фантазии? Это все может быть твоим! Это все — наше!.. Почему теперь между нами ничего не может быть?
Он рухнул. Мария беспомощно оглядывалась…
Его вдруг резко скрутило. Игла, которая постоянно сидела в сердце, вдруг превратилась в английскую булавку и рвущим движением раскрылась у него внутри. Все началась как всегда неожиданно и страшно. Меркнущим перед болью сознанием он еще пытался контролировать это движение.
— Уйди! — прохрипел он, вставая с пола, страшный, белый, с безумными от боли глазами.
Мария не пошевелилась. Тогда он закричал и стал переворачивать столы и стулья. Миленькая, светленькая терраска тихого бульвара в один миг превратилась для нарядных девочек и их мамаш с телефонами в кошмар. Фома шел словно смерч, расшвыривая все на своем пути, вернее, его самого швыряло. Терраса стала пустой. Его вынесло на бульвар.
— Андрон! — крикнула Мария, но он уже не слышал…
Ефим появился через полчаса, привез все необходимые справки и свое страшное обаяние, которое действовало даже на ментов, что-то быстро вколол Фомину, порывшись в докторском саквояже, и тот перестал рвать наручники. Он висел на решетке «обезьянника», едва доставая ногами пол, и запястья его представляли собой кровавые лохмотья.
Ефим вывел Марию на улицу.
— Он сейчас придет в себя и все будет нормально! Они не будут его держать, я договорился, никакой экспертизы через два дня, это они так шутят. Вы успокойтесь и поезжайте домой, а то увидит вас снова, черт знает, как он себя…
— А что с ним?.. — Мария тревожно смотрела на Ефима. — Я не слышала, чтобы это… так проявлялось. Вы мне не говорили, что с ним такое бывает.
— С ним бывает всякое, Мария.
— Но это больше похоже не на приступ, а на ломку — абстиненцию. Так сказали…
— Какая абстиненция, Мария, какая ломка, вы что?! С чего вы взяли? — чуть не закричал Ефим. — Я же вам объяснял, что при его букете возможно… да все возможно. Такая травма головы! Что вы?
— Не знаю, устала наверное. Видеть это было невыносимо, его будто ломала какая-то страшная сила, которая больше его во сто крат, а он при этом еще думал обо мне и девочках, которые крутились рядом. Он мог убить их одним движением, как ломал столы. Видели бы вы его лицо!
— Может, вы его чем расстроили?
— Я не знаю, Ефим, чем его можно и чем нельзя расстроить. Он упал, я подумала — все, но он встал, расшвырял милиционеров, которые обращались с ним как с пьяным, не слушая меня, что это приступ. Они сказали, что он либо буйный, либо обколот, скорее — обколот, и это ломка — такое бывает. Вот почему я спросила.
Мария поправила прядь.
— Что они могут знать, Мария? — возмутился Ефим. — Что они могут знать, эти козлы?
Рядом с ними остановилась машина. Ефим знаком приказал ждать.
— Они не козлы, они могли его, при таких обстоятельствах покалечить, ведь тут стреляли, я забыла сказать!.. — Она и сама удивилась, что забыла такое. — Он был в ярости, но они послушались меня, просто надели наручники, чтобы он быстрее успокоился или… ну я не знаю!
— Стреляли? Кто, когда?
— Да вот только вы ушли, две машины… — (Ефим бросил быстрый взгляд на часы.) — Странно, но если бы Андрей не разогнал всех с террасы, были бы жертвы, у них там все стулья продырявлены. Я не знаю, каким чудом мы сами не…
— А с ним постоянно чудеса, Мария, — не дослушав, перебил ее Ефим, вдруг потеряв интерес к этой истории. — Хорошо, поезжайте, я вам позвоню, когда он придет в себя…
— Нет, не надо, — сказала Мария, садясь в машину. — Я же вам сказала, больше не надо! Хватит мне этих случайных встреч!
— Почему? — удивился Ефим, придержав дверцу. — Обязательно позвоню, когда…
— Пригласите на свадьбу? — горько усмехнулась Мария. — Мне иногда кажется, что вы оба сумасшедшие. Или… — Она посмотрела на Ефима. — Или вы проводите над ним эксперименты, Ефим, а не лечите!
— Мари-ия?!