— Озорники вы, рыбаки! Надо бы у Фрейда справиться, что это значит — задумчивость с удилом в руках, в ожидании дыр?.. Надо избавляться от этого простонародного времяпрепровождения. Посмотри на меня!..
На Фому было любо дорого смотреть.
Торжественная часть давно закончилась, в соседних залах гремела музыка, носились пары, и хоровод, иногда выплескиваясь в зал, захватывал новые жертвы. Графа Иеломойского то и дело приглашали, но он отказывался, ссылаясь на мертвецкую усталость. Пригласить же сэра Джулиуса никому и в голову не приходило — холод, источаемый им, останавливал кровь самых разгоряченных дам в радиусе трех метров. Доктор готовился к завтрашнему походу, кристаллизуясь в монолит.
— Мэя, а ты почему не танцуешь? — удивился Фома, обратив внимание, что все их окружение, сидит за столом и скучает, пока они с Доктором выясняют отношения.
— Мартин, хватит трепаться и таскать трюфеля, пригласи даму! Сколько можно рассказывать о своем проигрыше?
Мартин который раз рассказывал, как поставил всю свою наличность («всю жизнь горбатился!»), тридцать, что ли, золотых, на Скарта, в надежде подзаработать еще немного. Победа Фомы для него обернулась финансовым крахом и, чтобы не двинуться на этой почве, он считал теперь графа своим должником, уверяя всех, на голубом глазу, что сэр Томас все это подстроил. Уверял он в этом и самого графа, на что обычно словоохотливый Фома даже не знал, что ответить. Мифический, надуманный долг на глазах превращался в реальную претензию — сорок золотых.
— Почему сорок? — поражался Фома.
— А упущенная прибыль?! — удивлялся в свою очередь Мартин.
— Не финти, ты же говорил, что рассчитывал получить пять золотых? Ставка была шесть к одному!
— А моральный ущерб, ваше сиятельство?
— То что я остался жив для тебя моральный ущерб, паршивец?!
— Нет, моральный ущерб, это то, что у меня украли надежду! Ну и деньги.
Вот и поспорь с ним. Фоме хотелось смеяться от бессилия что-либо объяснить маленькому прохвосту. Вот и сейчас он с удивлением поймал себя на мысли, что признает долг, раз спорит.
— Ладно, сэр Хулиус захватит завтра пару земель и отдаст тебе мой долг, потерпи денек! — со смехом сказал он.
Мартин, как само собой разумеющееся, заявил, что может потерпеть даже два.
— Каков наглец! — восхитился Фома. — Ну хорошо, Марти, теперь гарантом моей несостоятельности будет сэр Хулиус…
Широкий жест в сторону Доктора.
— Сэ-эр?.. Пришла пора платить по долгам, в которые вы меня вогнали.
Мартин подобным поворотом был, похоже, удовлетворен, настолько, что позволил себе сменить тему.
— Ваше сиятельство, а почему вы называете вашего друга то сэром Джулиусом, то сэром Хулиусом? — спросил он.
Сидящие вокруг с любопытством посмотрели на графа, это действительно было интересно. Доктор сделал приглашающий жест рукой: мол, давай, матерщинник гишпанский, объясняйся!..
— А это у нас, Марти, народный рыцарский обычай, — неспешно начал Фома, еще не зная, что, собственно, наврать по этому поводу.
Мэя с любопытством ждала его объяснений. Он подмигнул ей: ну не повторяться же!
— У нас на родине, среди странствующих рыцарей, — начал он проникновенно, — принято называть людей, вдруг ставших особенно близкими, на слог “ху”. Это происходит, как правило, после необыкновенно приятных событий, которые ты запоминаешь на всю оставшуюся жизнь. Например, когда вы чудом остались живы, несмотря на старания друга или попали в яркую, запоминающуюся беду, благодаря его помощи…
— А!.. Я понял!.. — воскликнул Мартин, и тут же вернулся к излюбленной теме:
— Из-за того что мне чуть не проломили грудь, благодаря вам, ваше сиятельство, да еще из-за проигрыша сорока золотых, я могу называть вас графом Хуеломойским, так?
Возникла пауза, в которой Доктор удовлетворенно проговорил:
— Поднявший “ху”, от него и погибнет!
Но Фома такого обращения со своей новой фамилией допустить не мог, слишком разухабисто она зазвучала на его русский слух.
— Нет, Мартин, ты меня так называть не можешь! — заявил он тоном, не допускающим возражений. — Во-первых, ты не странствующий рыцарь, а во-вторых, “ху” добавляется только к имени!
— Сэр Хутомас, да?.. — Мартин не понимал, почему так веселится сэр Джулиус и сердится граф, и старался исправиться. — Сэр Хумас? Хуас?
— Просто сэр Ху! — помог Мартину Доктор, пока Фома, под фейерверком хулительных имен, соображал, что ответить. — Коротко и очень точно!
— Ху? Здорово! — обрадовался Мартин. — И ни к чему добавлять не надо? Просто Ху?
Доктор захлопал в ладоши, одобряя:
— Просто Ху! Замечательно! Как сериал!
Улыбки за столом становились все шире, даже не понимая, в чем дело, все видели, что граф сконфужен. Это было ново.
— Мартин, иди уже танцевать! — сказал Фома. — Вот, Мэю пригласи!..
Его величество почтил присутствием только торжественную часть банкета, и удалился, не дожидаясь патриотического бал-маскарада, несмотря на то, что был его патроном и учредителем. Герольд объяснил это государственной необходимостью. Понимая, что король болен и опасно для их же здоровья, придворные какое-то время были прилежно печальны и сдержанны, но потом на сцену выкатился знакомый тенор и запел, сначала осторожно, словно крадучись, а затем, войдя в раж от собственной задушевности, и во весь голос. Вслед за ним и все остальные забыли держать неестественную маску печали на лице, развеселились, как обычно. Как, что и по какому поводу они веселились, никто уже не помнил да и нужен ли повод? Праздник был в самом разгаре: война войной, обед обедом!..
Мэя много танцевала.
— Я оказывается, люблю танцевать! — призналась она.
К войне и прочим народным невзгодам при дворе относились весьма легкомысленно, заражая этим всех, кто сюда попадал. К его сиятельству графу Иеломойскому подходили придворные, в основном мужчины, которых интересовал только один вопрос, как это ему пришло в голову бросить копье. Новоиспеченный граф устал придумывать ответы и все чаще вспоминал приговорку Мартина о жизни. Она оказалась универсальной, как, впрочем и сам Мартин: друг, шпион и предатель, льстец, наглец и душа компании, циник, игрок и растяпа.
Мартин, в свою очередь, тоже не забывал своего графа должника, и старательно подводил, одну за другой, придворных дам, познакомиться с новым господином Иеломойи, при этом он подмигивал Фоме по-свойски и самым недвусмысленным образом: мол, гуляй, ваше сиятельство, завтра война, вдруг ранят куда!.. Дамы широко распахивали глаза, глядя на графа-героя, и он видел там весь нехитрый прейскурант их нежности. То, что он был женат, молодожен даже, нисколько не смущало прелестные создания, наоборот… незаметная визитка за обшлаг рукава: «жду!» — и неизменное приглашение на танец. Это был этикет, отказывать в таких случаях нельзя, но Фома на правах героя отделывался обещаниями: «после войны, мадам… вот победим, мадемуазель…»
Мартин-старший был уже абсолютно здоров и бегал по залу, распоряжаясь, как молодой петушок, не подозревающий о кухарке. Играла музыка, завывал тенор, каждый час гремели пушки на крепостной стене, возвещая славу королю, победу графа и будущие победы Кароссы. За пиршественным столом оставались только те, кто находили большую отраду в еде и напитках, нежели в танцах, Фома и Доктор были в их числе, хотя, Доктор предпочитал сигареты всему вышеперечисленному.
Впрочем, танцующие о банкете тоже не забывали, они шумно врывались в трапезный зал, иногда даже не разрывая хоровода, выпивали, закусывали и исчезали, оставляя после себя вавилоны на столах, а проворные лакеи в ливреях тут же восстанавливали прежний порядок. Сказочная выучка! Вот бы так с равновесием, приходило в голову Фоме, пока он болтал о том, о сем, то с Доктором, то с Блейком.
Подходил Меркин, они говорили о кругах, вернее, о вопиющем недостатке розовых. Почтительно склонив голову, справлялся о здоровье и настроении его сиятельства старший Мартин. С глубокомысленными намеками говорил о звездах и аспектах Фарон. Граф вежливо удивлялся, сколько всего ненужного есть на свете. Подходили министры, советники, офицеры…
— Если ты здесь останешься, следующий король будет называться Томас Первый, — заметил Доктор, когда волна первых мужей королевства схлынула.
— Томас Первый?.. — Фома прислушался к аккорду имени и покачал головой. — Нет, не звучит!
— Ну тогда Фома Примус!
— Среди пара-с! — захохотал Фома. — А ты злой, Доктор, совсем не детский! Зачем меня хуеломойским назвал?
— Так тебе в этом нет равных!
— Ошибаешься, здесь все равны.
— А ты первый, среди равных! Примус интер парэс! Первомилый!
— Почему он не остался там, Сати?
— Где, за Чертой?.. Возможно, это блоки, которые на нем висят. Они выбрасывают его, помимо его воли или что-то сильнее его делает это. В любом случае это означает, что он должен быть здесь.
— Для чего? Чтобы плодить дыры? Чтобы сделать этот процесс неуправляемым?
— Можно посмотреть на это с другой стороны. Дыры были и раньше, так же как и экспансия Томбра. И не факт, что именно его выходы так уж стимулируют этот процесс. Томбр проявлял себя на всем протяжении истории Ассоциации, а вспышки его активизации наблюдались уже в Третью эпоху. Агрессия идет по нарастающей. И потом надо разобраться с этим инцидентом, когда от его эксперимента с замком появилась дыра, мне, например, не все в нем ясно.
— Ты думаешь, он не виноват? Виноват кто-то другой? Но ведь уже доказано, что дыры от него!
— Вопросы у тебя простые, Кальвин, не знаю… не все так просто. Не похоже это на него, он профессионал в создании замков и выходов, не мог он сделать такой ляп!
— Ты слишком пристрастен к своему ученику. Ни в чем-то он у тебя не виноват, только плохие дяди из Ассоциации чинят ему всякие каверзы. Но существует факт, что именно его эксперимент привел к размножению дыр, и против этого нельзя возразить, правильно? Правильно… поэтому и разбираемся с ним, а не с кем-то!