— А?.. — Доктор обращался снова к Ефиму. — Слабо поясницу показать больным, доктор, раз уж вы так уверены, что это бред? Это же не задница. Почему бы не развенчать?
— А-ааа!.. — Ефим схватил Доктора и стал рвать на нем одежды. — Пожалел с-суку, сразу не сжег!..
Фома угрем соскользнул со стула под кровать, потому что изменения в Ефиме происходили уже зримо и от того совершенно отвратительно, вид его стал ужасен. Шелуха человеческого мокро взорвалась на нем струпьями и из этого сочева на свет показался монстр кровавого цвета и гораздо больше человеческого футляра.
Лоро! Знакомство с Лилгвой не пошло ему на пользу, он видоизменился, но был неистребимо похож на главного оператора Системы. Фома замер под кроватью, а Лоро, склонившись над Доктором, прошипел:
— Но теперь-то ты, оборотень, мо-ооой!..
Слюна капала Доктору прямо на лицо, он в последнем отчаянии напрягся и вдруг почувствовал, что руки свободны — Фома! — и, более того, наполнены бешеной энергией удара. Они сами, схлестываясь, нашли объект приложения — голову Ефима.
Удар!.. Он был страшен, словно сошлись два механических молота, и размозжил голову монстра. Раздался отвратительный хруст раздавленных костей и плоти, Ефима отбросило к стене. Доктор с рыком прыгнул на него…
Теперь Фома наблюдал схватку двух монстров, каждый из которых был по-своему прекрасен, но не для его покосившейся психики. Господи, господи, шептал он, схватившись за голову, когда же все это кончится?! Он не заметил, как очутился в палате, забился в постель, чтобы не слышать вой этих чудовищ. Это его место, это его дом, плакал он…
Доктор ворвался в палату, как смерч, по неземному страшный и в сиянии невероятной мощи.
— Ты пойдешь со мной!
— Не-ет! — закричал Фома. — Не хочу! Я уже там бы-ыл! Помогите!
Но кто?.. Сокамерники отчаянно спали, зарывшись в подушки, боясь встретиться глазами с монстрообразным Доктором. Дом, его родной дом, был странно пуст и тих.
— Граф, граф!.. Очнитесь!..
Фома с трудом разлепил глаза. Над ним склонилась Мири. Он лежал на краю бассейна.
— Ты что здесь делаешь? — спросил он, вернее, прохрипел, потому что голос его не слушался.
— Меня кто-то позвал и сказал, что вы здесь…
Она запоздало возмутилась:
— Это я должна спросить, что вы здесь делаете?!
— Купался, — прокряхтел Фома, тщетно пытаясь встать.
— Купались? Здесь? Вы шутите?.. — Мири заметила, что костюм на нем влажно блестит. — Вы что, действительно?.. — Широко раскрыла она глаза.
— Да, только забыл раздеться… — Фома попробовал встать еще раз, тело было чужим, негнущимся. — Помоги мне. И помолчи… пока. Куда мне идти?
— В каком смысле, куда?
— К себе!
— Туда! — показала она, и неожиданно добавила, вернувшись на «ты». — Ты меня простишь?
— Я еще не умираю.
Она опять осталась у него. Каждые три минуты она поднимала голову с его груди и спрашивала:
— Тебе лучше? Согрелся?
Что он мог ей на это сказать? Его колотило, он чувствовал себя так, словно проглотил огромный кусок льда, словно был вморожен в ледяную глыбу. Холод изнутри — самое мерзкое (даже по этимологии!) ощущение, которое может испытать теплокровное животное — человек. Наверное, поэтому приближение смерти так мучительно и ужасно, она идет снизу вверх, замораживая сосуды, по которым струится жизнь и жертва это чувствует.
Мири обложила его одеялами, подушками, прижалась к нему.
— Теплее?.. Тебе теплее?.. — Потом вдруг глаза ее загорались неистребимым любопытством. — А как ты там очутился? Ты правда купался? Не помнишь?.. А как выбрался, если не помнишь?..
Действительно, «как, если не помнишь»? Вот логика!
— Там ведь нельзя купаться, там грудры!
Значит, этих тварей зовут грудрами.
— Да если бы и не они, все равно нельзя, там все сгорает!
Фома перестал слышать, что она говорит, хотелось остаться одному, почему-то казалось, один он согреется быстрее. Маленькая, теплая девочка. Он уснул, когда она забралась под все одеяла и прижалась к нему, отдавая свое тепло.
32. Тара-Кан, день третий. Боги Большого Круга
Итак, их было пятеро. Пятеро рыцарей, прорвавшихся сквозь сито отборочного турнира и получивших право сразиться с богами Большого Круга. Это была кульминация праздника Тара-кан, кульминация, поскольку встреча с Милордом могла и не состояться. И поэтому Ушур с утра напоминал огромный муравейник, все дороги которого, все улицы и переулки, были заполнены людьми, стремящимися в одно место — на арену Ристалища.
Всех желающих оно, конечно, вместить не могло и те, кто не попали в число счастливцев, с самого рассвета, пасмурного и унылого, заменившего беспросветную ночь, занимали места вокруг стен огромного ритуального сооружения, построенного к тому же, как и замок Милорда, на скале. Своеобразный жертвенник Томбра. Опоздавшие ничего не могли здесь видеть, но зато они могли слышать и представлять, поэтому страсти здесь разгорались еще сильнее, чем внутри арены, ведь каждый представляет по-своему и попробуй докажи, что он представляет не так!
Ну а те, кто мог видеть, видели, как выстроились в полдень рыцари-претенденты и были объявлены их имена: Серебряное Копье, Радуга, Нижние Поля, Белый Ключ и Полная Луна. Последовало перечисление их победных поединков и имена поверженных противников, некоторые из них трибуны встречали восторженным ревом. Стадион был настолько полон и так единодушен в выражении чувств, что казался живым существом, с одним дыханием, одним сердцем — чудовищем жаждущим зрелищ и жертв, причем, желательно жертв тех, кого он уже выбрал.
Фома явственно чувствовал себя одной из таких жертв, может быть, самой любимой и лакомой в этом океане нелюбви — жаровне тысячеглазого людоеда. Но чувствовал он это только головой, понимал, так сказать, оскорбленные чувства томбрианцев, в сердце же был совершенно спокоен, даже холоден. Толпа не вызывала в нем ни неприязни, ни раздражения, как было до этого. Не вызывала она и волнения.
«Это история, которую я рассказываю самому себе,» — звучало в голове, помимо воли. Что-то изменилось в нем, после ночного «купания» и разговора с Доктором, может быть, сама история, уже «рассказываемая»? Прямо сейчас?..
Шум возрос. На простор поля для поединков выезжали рыцари Большого Круга. По мере того, как становилось ясно, что это они, шум на трибунах переходил в рев, как будто невидимая рука плавно поворачивала эквалайзер громкости ристалища. Достигнув немыслимой высоты и насыщенности, радость и восторг зрителей обрушивались на каждого из этих рыцарей, лишь только он ступал из тени арки на буро-зеленую лужайку арены.
И это было отдельное представление. С каждым из рыцарей следовало несколько оруженосцев, трубач, что-то вроде шута и свита — целый выезд. Все это пестрым и шумным табором становилось в центре арены и жило своим собственным мирком, пока шло длинное представление имярека, своеобразный мини-двор рыцаря, бегали даже собаки. Рыцарей было тоже пятеро, по числу претендентов, как и полагалось по условиям турнира.
Невообразимый шум стал, наконец, спадать и на сооруженный помост вышел главный герольд, чтобы зачитать имена небожителей, что спустились на грешные земли. Имена их, в отличие от сугубо ботанических у претендентов (бабочки, поля, луга, болота), были гораздо более конкретны в своей агрессивной и грубой беспощадности. Летящий Монстр, Крылья Мщения, Непобедимый Дракон, Наводящий Ужас и Копье Убивающее Сразу — этакая неумолимая, бесцеремонная брутальность.
Такие имена делали половину дела при встрече с противником, и Фома видел, как они подействовали на его коллег — Радугу, Поля, Луну, — невинные поэты перед карающим мечом цензуры и критики, они явно не ожидали, что против них выйдут самые лучшие и беспощадные из бессмертных; никто не ожидал. Рыцари-претенденты побледнели и осунулись, руки их непроизвольно сжимали копья, словно пытаясь из них почерпнуть мужество просто стоять перед величайшими из воинов всех времен.
Традиция, насколько она была здесь возможна, гласила, что рыцари Большого Круга не знают поражений, почти не знают, и каждая победа приближает их к бессмертию еще на шаг. С каждой победой лик их вычеканивался в галерее бессмертных богов, главным из которых, конечно, был он — гроза и надежда, самодержец и отец, Верховный Князь Томбра, Милорд.
Пока герольды зачитывали длиннейшие списки побед рыцарей, дворы их перемешивались, вступали в какие-то отношения, переговоры, торговлю, пересуды и перебранки — в общем, вели маленькую светскую жизнь, на глазах у честного народа. Это ли была не отрада их замыленным бытом и нищетой глазам и воображению? И это было одной из главных причин, почему женщины Ушура рвались на ристалище наравне с мужчинами.
Дамы света фланировали в последних моделях модных кутюрье, распространяя терпкий аромат подсмотренного, запрещенного для простого народа, над ареной плыл запах дорогих духов, щеголи и щеголихи перебегали от одной стайки к другой, создавая суету модной лавки, променада или раута, собачки лаяли, попугаи ругались, сводные оркестры музыкально шутили — все это было ново, ярко, притягательно и, главное, создавало впечатление причастности, прикосновения к этому таинственному и чудному миру
Потом началась жеребьевка. Жребий состоял в том, какому большому рыцарю ты попадешься, так как простой рыцарь не мог выбирать себе в соперники высокого вельможу. Фому выбрал рыцарь Крылья Мщения и для всех это прозвучало символично.
— Мщения, мщения! — кричали с трибун.
Доктору же, словно в насмешку (да так оно, наверное и было, жребий почти всегда очередная фикция справедливости, поскольку это — закон небес!), достался в соперники рыцарь Копье Убивающее Сразу.
Жизнь, с приближением развязки, становилась ироничной, если не саркастичной. Кому как…
Фома вспомнил утренний разговор с Доктором в гимнастическом зале, где участники турнира разминались в преддверии поединков — по кругу, каждый с каждым, в своеобразной карусели. Под выкрики и бряцание оружия, они вели неспешную беседу, впрочем, говорил больше Доктор.