Они растерзали своих противников, не оставив им даже шанса, даром что это были рыцари высшей иерархии. И дело даже не в том, что и Фома, и Доктор «подпитывались» от поверженных противников. Фома не знал, как Доктор, но сам он с каждой победой словно погружался в холодную пучину, в кипящий кислород, и становился неуязвимым и неотвратимым, как смерть. Слепящим демоном носился он по арене и не было спасения от этого огня…
Наводящему Ужас Фома оставил весь его ужас, отняв «наведение», он опрокинул рыцаря вместе с лошадью, а потом вбил в землю, чувствуя только злое веселье; что чувствовал при этом его противник неизвестно, вероятно, то же самое, что гвоздь под молотком. В азарте боя Фома потерял шлем и тогда Наводящий увидел в его глазах холодно кипящую сталь, онемев и обездвижев, он с ужасом прочитал свой конец в этом взгляде.
— Это ты? — только пролепетал он и растерянно оглянулся на ложу Милорда, а потом упал замертво за мгновение до того, как Фома обрушил свой меч.
Это была первая жертва турнира. Правда, зрители об этом еще не знали, потому что последнего удара не было, граф лишь коснулся мечом своей жертвы, как делал всегда, но похоронное молчание было красноречивым и знаменательным. Тишина опустилась на главную арену Ушура, совсем не так публика представляла себе завершение самого веселого праздника в году.
— Что с тобой? — спросил Доктор, когда Фома вернулся на свое место в центральном круге.
— Зверею! — оскалился Фома. — А нервишки-то у них ни к черту! — хохотнул он, через паузу.
Он уже ничего не боялся и ни о чем не думал. Если раньше его мучил вопрос, сумеет ли он выстоять против Милорда, то теперь это его нисколько не интересовало, как не волнует пущенную стрелу, попадет ли она в цель. Холодная, не ведающая сомнений, веселая ярость пущенного снаряда была его состоянием. Вопрос был только в Докторе. Теперь, когда они остались одни, ясно обозначилась двусмысленность их положения, необходимость поединка казалась столь же нелепой, сколь и неотвратимой.
— И что? — спросил он, пока тяжелыми ручными катками закатывали изрытое ристалище и публика приходила в себя от потрясений. — Кого ты сейчас страховать будешь, чистильщик? Себя?… Не пора ли тебе отметить командировочное, получить суточные и вернуться в Ассоциацию, доложиться?
— Как ты себе это представляешь? — нехорошо усмехнулся Доктор. — Поклониться и уйти?
— А что? Человек жить захотел, все поймут. Или упади, после первого столкновения. Ну не драться же нам, Доктор Каппа!
— Ты сам говорил, что любая реальность — это история, рассказанная самому себе.
— Да говорил, говорил… но при чем это сейчас, Док?
— Так вот я и хочу историю, рассказанную самим. Свою реальность!
— Свою?.. Но это же и твоя история. Она даже больше твоя, чем моя — ваша с Сати история!
Доктор тихо засмеялся.
— Нет, Фома, то что было с нами до этого, эта история написана тобой и очень давно.
— Ты опять про двойников?
— Называй это, как хочешь, можешь даже — редупликацией, но теперь я знаю, это уже было, хватит! Я придумал свой конец этой истории: я убью Милорда, даже если для этого придется убрать с дороги тебя!
— Ты хоть понимаешь, что ты предлагаешь?.. — Фома сорвал с головы шлем и посмотрел на своего партнера, бывшего партнера. — Мы же измочалим друг друга и, кто бы ни победил в нашей схватке, будет иметь жалкий вид перед Милордом! Подпитка между нами исключена. Ты будешь иметь жалкий вид!
— Какой уж будет. Это все равно лучше, чем если ты будешь биться с самим собой… — Доктор сказал это обычным, ровным тоном, но в голове Фомы словно что-то взорвалось.
— Что?!
Возглас Наводящего Ужас «это ты?!», его растерянный последний взгляд на Милорда, наконец, техника ведения боя рыцарей Большого Круга — все это складывалось в ошеломляющую картину. Нет!.. Но мистер Холодная и Безупречная Необходимость продолжал:
— Милорд — это ты. Ты приходишь и убиваешь его, и становишься на его место, в этом вся сказка о Желтом рыцаре — Белом Бычке Томбра. Ави расшифровал это место в Каноне, благодаря Сати, но они не разгадали буквальный смысл этой сказки. Там сказано, что ты всегда будешь поражать Милорда Тьмы. Всегда, чувствуешь разницу?.. Ты обречен на бесконечное повторение, и я хочу положить конец этой дурной зацикленности.
— Убить нас обоих?
— Тебя я могу взять в Ассоциацию, его — убью!
— К Пифии?
— Это решат…
Теперь засмеялся Фома.
— Значит, ты хочешь, если принять твою версию, меня спасти, а меня — убить? Вернее, одного меня подарить Пифии, другого — Косоглазой, в смысле косы? Какой чувствительный конец, Каппа! — восхитился он. — Нежный даже! Этакий дешифраторский бред! Литературный! Каппкианский, я бы даже сказал!
Прозвучал сигнал. Но и до этого, обменявшись красноречивыми взглядами, они стали словно чужими. Герольд объявил участников последнего поединка. В молчании. Поскольку объявил — широко известное.
— Так я не понял, ты согласен? — спросил Доктор.
— Лечь и отдаться? Да что ты, Доктор?.. — Фома смотрел на него с веселым изумлением. — Даже если твой бред правда, правда эта сейчас не на твоей стороне. Во-первых, я не хочу садиться на сковороду Пифии и не сяду! А во-вторых, ты не был за Последней Чертой, ты не выдержишь Милорда, я это знаю. Поэтому, уходи… прошу…
Трибуны нетерпеливо загудели. После секундного колебания Фома добавил:
— Сегодня ночью я был в Точке и я — знаю!
Он приводил последний аргумент, надеясь, что хоть это убедит Доктора. Но Доктор ему не поверил или не захотел, он только покачал головой:
— Жаль!.. — И пришпорил коня. — Тогда по полной программе!
— Жаль, — согласился Фома.
Трибуны ощетинились вниманием, десятки тысяч глаз следили за каждым их движением. По сигналу они бросились друг на друга. Первое столкновение было пробным, каждый из них, все-таки, надеялся на благоразумие другого и ждал его, как ждут чуда, то есть не веря, но — вдруг?.. Копья только чуть чиркнули по щитам; на трибунах раздался осуждающий свист.
Следующее столкновение было уже по-настоящему. Они ударили друг друга так, что кони встали на дыбы и стояли так несколько томительных мгновений, оглашая ржанием затихшую арену. Рыцари снова разошлись без потерь. При третьей попытке копья обоих лопнули и тысячи обломков разлетелись в разные стороны, а всадники невредимые проскакали дальше, не в силах обуздать разгоряченных лошадей. Накал борьбы возрастал…
С каждым столкновением арена оживала, она не могла оставаться равнодушной к тем страстям, что закипали на поле, к тем чудесам, что там демонстрировались. Сначала отдельные выкрики, потом аплодисменты и одобрительный шум, затем дружный рев сопровождал каждый новый удар противников.
Даже неискушенному зрителю теперь было ясно, что встретились два великих воина, скрывавшиеся до времени под масками шута и мелонхолика, и кто знает, может быть, один из них действительно достоин встретиться с самим Милордом и постараться удержаться в седле.
Они переломали столько копий, сколько не преломили хлебов за все время знакомства. И тогда Доктор выхватил меч, он заблистал весело и опасно даже при неярком солнце Ушура. Появился и Ирокез. Началась сеча. Удары следовали один за одним и скоро от щитов осталась щепа. Кони жалобно ржали, приседая от ударов, каждый из которых мог располовинить и быка.
Они оставили лошадей…
От искрометной карусели клинков, зрители порой не понимали, кто и как нанес удар и каким образом противник ушел от него. Все смешалось и сплелось в один яростный клубок со сверкающими молниями мечей, шлемов, поножей, словно все три богини судьбы стали вязать свои роковые кружева тысячью спиц одновременно. Так шут или мелонхолик? — не дышали трибуны.
Доктор знал, что он победит. Порядок бьет класс, никогда не сомневался он, хотя и в его классе сомнений ни у кого и никогда не возникало. Порядок же Доктора был абсолютен — мистер Безупречность! Он, конечно, пропускал удары, но всегда, как минимум, на один меньше, чем его соперник. Доктор знал свой класс и не сомневался в порядке, он только удивлялся стойкости Фомы.
После получаса битвы (иначе на трибунах схватку уже и не называли) напор и ярость противников нисколько не ослабли. Зрители увидели все: и молниеносные выпады, и кинжальные рипосты, и сокрушительные встречные удары, словно Гектор и Ахилл, восстав, увековечивали новый Иллион, новой гигантомахией! — завороженные, они стали детьми и все забыли, и уж конечно простили все обиды, которые сами и придумали. Они не заметили, как полюбили этих странных провинциалов, потому что так сражаться могли только полубоги (тьфу, тьфу, тьфу! — Милорд велик и нет бога, кроме Милорда и сам Милорд пророк его!).
— Сдавайся! — прохрипел всего лишь однажды Доктор. — Уже можно!..
Но Фома только хищно осклабился и… шлемы свалились от взаимного стального привета, коим они обменялись, и теперь катались под ногами, пачкая плюмажи в пыли…
Их остановили и заставили одеть головные уборы, и поединок продолжался. Стремительная комбинация: голова — грудь — голова — нога — грудь — голова, — показала Доктору, как много еще сил осталось у его противника и приятеля. Рипост!.. Доктор удвоил скорость своих ударов.
Зрители восторженно ревели, не переставая.
— Ну?! — словно вопрошали они, вместе с Доктором, но Фома стоял.
И это была фантастика!.. Два монстра, два чудовища, два демона разрушения наносили удары, каждый из которых был смерть, но сами наносящие были невредимы и неуязвимы, как бесплотные ангелы, как пламя огня, что лишь колышется и рвется от порывов ветра, но не гаснет.
Фома будто холодел с каждым ударом, будто погружался все дальше и дальше в мертвые глубины ночного путешествия и, одновременно, в буйную злую ярость поединка, и с каждым новым ударом чувствовал, как возрастает его мощь. Это было похоже на прикосновение к неведомому, но неиссякаемому источнику Силы.
И по мере «погружения», ему стало казаться, что удары Доктора стали «медленнее», понятнее. И вскоре он мог распознать их начало, а потом и саму идею их, даже мысль об ударе становилась известной ему