Он гладил ее волосы и чувствовал себя совершенно по-новому с этой девочкой, как-то странно, словно она его… как это сказать — приняла в отцы?.. Странное дело, он чувствовал себя ответственным за нее.
— Ваш сясь!.. — В дверях нерешительно переминались мастера.
Их вид говорил, что они бы ни за что, да вот уже и сигнал к приготовлению.
Фома опустил руки…
Две трубы, перекликаясь между собой, как бы предвосхищали своими переплетающимися партиями сюжет поединка.
Это он?.. Да, это он. Никто другой не смог бы сделать этого. Значит, добрался сам. Сам пришел. Мог бы догадаться: сначала пропал самый верный пес — Хрупп, потом сам прогнал Горана за нытье и оскорбительное виляние в прогнозах, а тот просто боялся сказать, что рыцарь идет, близко и… потом ни с того, ни с чего стали пропадать рыцари Большого Круга — Ролло, Сорп, Мерв…
И Трапп докладывал последние два дня о странных рыцарях. Должен был догадаться. Но они же каждый год странные! Столько безумцев прется на Тара-кан! Должен… Что еще?..
Девочка. Все остальное ерунда. Жалко девочку, ее не пожалеют… эти псы разорвут ее сразу же! На его остывающих глазах. Если!.. Да — если! Но я еще жив, и — черт возьми!..
Длинный коридор, по которому его выводили, был пуст.
— Два удара!
За тонкой дощатой перегородкой, слышались торопливые голоса:
— Я — на один!
— Последние ставки, господа, поединок объявлен! Последние ставки!
— Один удар!
— Один!
— Один!
— Три!
Кто этот сумасшедший? Сыграть что ли, лениво думал Фома… на третий удар.
Трибуны ровно гудели. Петь уже перестали. Появление графа было встречено, скорее, радостно, чем враждебно, но радость эта была по поводу того, что он вообще появился, не отказался. Мог бы, поняли. В воздухе носилось осознание того, что поединок утратил черты ритуальности, своим дерзким вызовом Фома словно прочертил линию, за которой только смерть.
Еще одна Последняя Черта, хмыкнулось в голове помимо воли.
Медленно труся на вороном по проторенной дорожке, граф достиг места, указанного помощником герольда. За ним внимательно наблюдали, как за диковинным животным, громко обсуждались его шансы. Он слышал, что они невелики, скорее даже ничтожны. Никто не сомневался, что он обречен. Впрочем, это его совершенно не трогало
Пронзительно зазвучали фанфары. Выезд Милорда. Верховный не изменил своему стилю — доспехи его были кованы из черного металла, рогатый шлем и черный с фиолетовым плюмаж на нем. Выступал он на прекрасном иссиня черном, как когда-то Скарт, жеребце, но конь Скарта казался битюком по сравнению с этим красавцем.
Восторг по поводу выезда Милорда потихонечку унялся и началась церемония представления. Она была короткой. Князь в представлении не нуждался, были перечислены только его титулы и сказано, что обладатель их не ведает поражений, представление же графа было коротким — те пять-шесть побед («поле» не считалось), которые он успел одержать здесь, не заняли в перечислении и минуты.
С высокого помоста зачитали условия поединка. Сводились они к одному: коль скоро граф, нарушив все условности и традиции, сам дерзнул вызвать Верховного, то поединок будет продолжаться до тех пор, пока Милорд не сочтет себя удовлетворенным.
Рев трибун показал, что этого ждали. Итак, рыцарь Белого Ключа будет убит… Жаль, конечно, славный воин, но зачем же фамильярничать? Попросил бы смиренно, вышибли бы тебя из седла и жизнь удалась — жри «зигзаг» с драконьими яйцами!.. А так, что же получается?.. Не-ет, братец, надо отвечать за свои поступки!..
Одиноко и тревожно запела труба — сигнал подан. Противники разошлись по исходным. Короткий, петушиный вскрик той же трубы и — началось!..
Милорд, словно смерч, выворачивая огромные куски земли копытами своего жеребца, рванул на Фому, но и Фома не мешкал, стремясь набрать скорость. Кони так яростно терзали полотно арены, что за ними стоял черный шлейф земли только что убранной и утрамбованной площадки. За какие-то несколько мгновений противники покрыли расстояние в сто ярдов между ними, и стадион судорожно вздохнул, видя, как они безжалостно столкнулись.
Удар Милорда был настолько силен, что Фоме показалось, у него оборвались внутренности. Только в последний момент он поймал равновесие и удержался в седле и теперь смотрел на обломок своего копья, как на что-то совершенно непонятное. Он не знал, дошел ли его удар до цели, судя по копью — да, судя по Милорду — нет.
Поменяв копье, он подал знак, что готов и они снова ринулись друг на друга. На этот раз удара Верховного не выдержал и щит, он разлетелся вдребезги, как стеклянный, а Фоме показалось, что он поймал на грудь пушечное ядро. Его отбросило на круп лошади, но он чудом остался в седле. Ударил ли я, гадал он опять, чувствуя, как в голове сгущается тяжелый туман.
Милорд не оставлял шансов. В сущности, после таких ударов, по всеобщему мнению, Фома должен был лежать где-нибудь в километре от ристалища и благодарить бога, что не сгорел по пути. Поэтому трибуны озадаченно и восхищенно гудели, двух ударов не выдерживал никто, а этот еще и отвечает!
Третий удар!.. Он не чувствовал тела, как не чувствуют место ушиба в первый момент, в руках у него опять оказался обломок от копья. «Откусывает он их, что ли?!» — взбешенно подумал он.
Еще одно столкновение…
Доктор видел, как избивают Фому, как его тело, словно большая тряпичная кукла, даром, что в доспехах, болтается в седле. Милорд наносил удары, после которых и выжить-то было проблемой, но Фома, опрокидываясь и взлетая над крупом, все же умудрялся оставаться в седле. Оставалось только гадать, сколько он еще продержится.
На трибунах заключали ставки на каждый удар, любой из них мог оказаться последним для графа. Пятый? Шестой?! Седьмой?!! Напряжение возрастало.
«Не выдержит, — сжимал губы Доктор. — Неужели, все снова? Опять?.. С кем?..»
— Дав-вай! — закричал кто-то рядом с ним.
И Милорд вытащил меч. Он был устрашающего размера. Такого еще не было, сколько себя помнили томбрианцы, Верховный всегда обходился копьем. Вообще, все было в первый раз и публика задыхалась от восторга, блаженства и еще черт знает чего!
— Ну, теперь ему конец! — произнес рядом тот же голос, что требовал «давая», и в нем было сожаление, что такой праздник кончился.
Смотреть на зрелище, в котором обещана смерть, можно бесконечно. Ожидание чужой гибели не считается со временем, тем более, если смерть обязательна. Так можно провести всю жизнь, как у бесконечного телевизионного сериала, с одним лишь отличием, что актеры этого сериала умирают по-настоящему. Поэтому этот долгий поединок, как до этого весь турнир, совсем не казался долгим и его завершение сейчас, было похоже на обман. Ещё-ооо!!!
Фома вытащил Эспадон, Ирокез был недостаточно тяжел против исполинского клинка противника. И все равно. Удары Милорда были тяжелы, как долги, которые не можешь отдать. Вокруг рыцарей стояла уже густая пыль, заслоняя их от зрителей, и если бы Фома не был постоянно оттесняем могучим противником, мало бы что увидели зрители. Под градом ударов, граф кружил по арене, словно пытаясь найти точку опоры, которая позволила бы ему остановить натиск Верховного Князя, и не находил.
Он уже не чувствовал рук, но какая-то последняя отчаянность заставляла их двигаться, их мечи встречались с такой яростью, что сыпались искры и края лезвий покрывались окалиной. И каждый раз, отводя удар, Фома думал, что он последний. Ему самому казалось чудом, что он успевает за стремительными атаками Милорда.
«Так нельзя, — уговаривал он себя не относится к этому, как к чуду, — меня за это накажут!»
И наказание последовало. Милорд, исполняя боковой удар в корпус, вдруг неуловимо изменил траекторию и его меч заскользил по блоку графа прямо ему в голову. Неумолимо. Фома мог наслаждаться этим блестящим скольжением, но сделать уже ничего не успевал. Он попробовал ускользнуть назад, но только усугубил свое положение, окончательно потеряв точку опоры и равновесие перед ударом.
Удар был так силен, что его отбросило на несколько метров. Он упал. Всем было ясно, что это конец, дерзкий рыцарь нашел успокоение, вопрос только в том, будет ли его добивать Верховный сразу или даст шанс. И Милорд некоторое время стоял, словно действительно ожидая, когда рыцарь встанет (лишь немногие видели, как он тяжело дышит), потом неторопливо направился к поверженному графу.
Трибуны зачарованно смотрели на эту картину, а Фома, раскинув руки, так же зачарованно — в небо. Ему казалось, что он стремительно погружается в его холодную хмурую высь. Так стремительно, что молния, появившаяся над ним, как будто застыла от изумления, так и не раскрывшись и не издав привычного грозного рокота. Она словно стала гирляндой, освещающей его путь вглубь неба. Тысячи верст проносились под ним от одной только мысли, и миллионы, если он устремлял свой взгляд вперед.
Вот и Змей. «Он и наверху?..»
Он везде, был ему ответ. Змей открыл глаза и вселенская ненависть пронзила Фому, сделав его тело недоступным сомнению, раскаянию, боли. Холодная ярость взгляда выжгла ему внутренности и сердце, заморозив, и швырнула обратно, на арену. Молния, очнувшись, грозно прошила небо и прокатился раскатистый гром.
Он увидел, как Милорд приближается к нему. «Нет!»
Вскочив, Фома издал яростный клекот. Теперь ледяная сталь его клинка брала начало откуда-то из самого его центра, оттуда, где обычно бушевал огонь Хара, но теперь струилась холодная и бешеная плазма льда. Его удар поднял столб пыли, потому что потряс Милорда до пят. Одновременно, поднялся ветер — начиналась гроза, сухая, как всегда здесь, с одними молниями.
Теперь он теснил Милорда, но этого никто не видел в поднявшейся буре, молнии били в замок Верховного и в Ристалище, поскольку оба исполинские сооружения стояли на скалистых возвышениях и преобладали над местностью. Это было похоже на символическую иллюстрацию их битвы в небесах, на широком формате неба, словно в компенсацию плохой видимости на арене.