— Что мы имеем? — подытожил Доктор.
— Пять — ноль, — посчитал Фома шары. — Ни хрена мы, милый Доктор, не имеем! В результате расследования пришли к выводу, что расследование безрезультатно…
Он закатил-таки шар престижа.
— Но это она! — удовлетворенно цыкнул он, примериваясь к следующему. — Маска ее выдала.
— Ты уверен, что это была княжна?.. Ну ладно, ладно, верю!.. Зачем ей это было нужно? — пожал плечами Доктор.
Вариантов, на самом деле, было много, поэтому он сам их вкратце и обрисовал. Княжна имеет виды на маркиза. Княжна почему-то не хочет обнаруживать свое участие в этом деле. Княжне зачем-то нужен граф, но она пока не хочет, чтобы кто-либо догадался об этом, включая и графа, тем более, ревнивый маркиз, поэтому она назначает свидание инкогнито.
Но что ей может быть нужно от него, знакомого ей всего пять дней, из них три дня — по речам на поминках, удивился Фома. Если в бассейне была она, то он уже выполнил все ее пожелания, в отличие от нее, кстати. Может, она действительно хочет отблагодарить его, но чтобы он об этом узнал в последний момент, то есть сама еще не решила, будет ли благодарить? Хочется, но колется, он знает таких. Может, согласился Доктор, гордость паче чаяния, но княжна не кажется особой, способной вести такие мелкие игры. Нельзя отбрасывать и самые невероятные варианты, даже дурацкие. Например, маркиз ползал вокруг бассейна, скрипя зубами, и все слышал, потом, в ярости, выложил княжне, все, что обещала красавица графу. Он же мог принять за княжну другую женщину, ослепленный ревностью, правда, с чего?.. Сама княжна могла воспользоваться этой информацией для каких-то своих целей, смотри выше. Наконец, другая женщина, знакомая княжны или не знакомая с ней, но искусно имитирующая ее голос, могла вести эти переговоры.
— Можно продолжать, но зачем она нам сейчас? В конце концов, мы и так все знаем, — сказал Доктор.
— Да я согласен, но она все знала до этого и возможно сейчас знает что-то, чего знать нам не помешало бы, о чем даже не догадываемся!..
Фома закатил еще один шар, совершенно фантастический, пятый в цепочке, попробовал еще раз повторить этот фокус и промазал. Доктор положил три подряд.
— С тобой неинтересно! — бросил Фома кий. — Пойду, выпью что-нибудь.
— А с маской-то на чем расстались?
— Она хотела встречи, уже личной.
— Так в чем же дело, ты согласился?
— Не помню, кажется, я предложил тебя.
— И как она отреагировала? — засмеялся Доктор.
— А как на тебя может реагировать женщина, она исчезла! Ты же у нас — мороз по коже!
5. Рожденный в печали. Малыш
Праздник взвивался красочным фейерверком, как будто предстоящий поход был дегустацией гимайских вин с округлым вкусом. На сцену, сменяя друг друга, вываливались факиры и фокусники, клоуны и акробаты, мимы и мемы, жонглеры и эквилибристы, и над всем этим царил толстяк тенор. Теперь он пел уже высочайшим колоратурным сопрано, что удивительным образом вязалось с его необъятной фигурой, но не полом.
— Он что, кастрат? — спросил Фома у Блейка.
— Пенто? Нет, он гермафродит.
— Гермафродит? Вот уж не слышал, что бывают вокальные гермафродиты!.. Доктор, бывает такое — от верхнего женского «до» до нижнего мужского «до» же?.. Дожили!. Наверное, очень эротично таить в себе такие шири? И никого-то больше не надо. Мечта Платона, андрогин! Вокальный. Глас народа!
— Не знаю, как его, а твои необъятные шири, я бы сузил, Андрон-гин ты наш! — заметил Доктор. — Сколько у тебя свиданий за манжетами?
— Не завидуй, это мои слезы, лучше посмотри, как люди веселятся!
Недалеко них Марти-младший образовал развеселый хоровод, отплясывающий под пацифистскую песню.
— Ах, куда же ты, Мартын, ах куда ты? Не ходил бы ты, Мартын, во солдаты! — заливались фрейлины, разодетые и разрумяненные, словно сенные девки.
Некоторые, действительно плакали. Но «Мартын» никуда и не собирался уходить, тем более во солдаты, о чем радостно сообщил Фоме в разгар банкета: «отмазался, ваше сиятельство!» Теперь он не жалел красных каблуков, какие каблуки — жизнь спас!
Мэя, вспомнил Фома, увидев церемониймейстера без нее, она же была все время с ним! Он озабоченно покрутил головой, ощущая странное беспокойство, потом прошелся вдоль резвящихся пар, вернулся обратно, намереваясь потребовать Мартина к ответу, когда, наконец, увидел её, выходящую из танцевального зала, в сопровождении высокого кавалера в темно-бордовом одеянии, очень знакомого.
Это был маркиз, успевший поменять разодранные манжеты, а заодно и переодеться и стать неузнаваемым. День переодеваний. Фома почувствовал неприятный укол. Что надо этому хлыщу от Мэи? Или он тоже передавал свои извинения, но уже через нее?..
Странная парочка — маркиз и княжна. Пеперминт. Он подлетел к Мэе.
— Ты не устала?
— А вы? — дерзко спросила она.
— Ответ неправильный, — усмехнулся он, и повернулся к маркизу.
— Марки-из?! — вскричал он, словно увидел лучшего друга. — Я вас не узнал!
Де Вало подскочил на месте, неприлично оттопырив зад, руки же его предательски дернулись вниз, к месту, куда уже ступала нога человека, продемонстрировав, что рефлексы второго уровня в порядке.
— Как здоровье, любезный маркиз? Вы меня-то узнаете? Это я, видите?..
Фома озабоченно щелкал пальцами перед глазами маркиза, как это делал его знакомый психиатр.
— Я слышал у вас проблемы с идентификацией, своих не узнаете, чужих пугаете. Не появилось еще желания перестать изображать моего оруженосца?.. Или ваш лечащий врач волшебник и вы неизлечимы?..
Мэя с беспокойством переводила взгляд с одного на другого, пока маркиз, невнятно пробормотав, что он-де всегда к услугам графа, если его сиятельству неймется, не расшаркался с ней галантно, и не удалился.
— Граф, — сказала она тогда, — вы что ищете ссоры?
— Я? — удивился Фома. — Я ищу тебя!
— Так я вам и поверила! Что вы ему сделали, что он боится вас, как огня?
— По-моему, он ничего не боится! Даже самого страшного.
— То есть?
— Танцевать с тобой.
— Но вы же танцуете с княжной!
— Меня пригласили.
— А меня, по-вашему, высвистнули?..
Продолжать в том же темпе Фоме было невыгодно. Он постарался объяснить, что он никого не пугает, у них с маркизом особые отношения. Нет, не из-за княжны, просто маркиз либо слишком расточителен, либо бессмертен, судя по отдельным частям его тела.
— По частям? — страшно удивилась Мэя. — По каким частям, граф? Разве можно…
— По глазам, Мэечка, по глазам! — запел он соловьем. — Как гляну в них, вижу — бессмертен, ибо не ведает, что творит!..
Фома умоляюще сложил руки. Мэя пожала плечами. Перемирие.
— Маэстро! — обратился Фома к Мартину, продолжающему строить ряженых фрейлин в маршевые колонны. — Докажи симпатию!
— Понял, ваш сясьво! Пенто оставить?..
Мэя была необыкновенно легка в танце.
Ночь бархатной тишиной покрыла Белый город. Не слышны были даже обычные взвизги заигравшихся пар в рекреациях и закутках дворца. На завтра была назначена война и двор решил выспаться, несмотря на то, что банкетов больше не будет, по крайней мере несколько победоносных недель. Только сверчок, не зная красот мобилизации, орал под дверьми грустно и надрывно.
Мэя снова сидела в своем уголочке, под книжной полочкой со свечей, в привычной позе, воздев руки и покачиваясь в такт тайному ритму своих молитв. Она провела так все время, пока он требовал воды, умывался, брился, отдавал распоряжения на утро и теперь возлежал среди подушек, как спелый мандарин, — ни звука, ни шороха, словно ее и не было.
— Хочу тебе сказать, что ты слишком мало уделяешь времени своему мужу с того света, — заметил Фома. — Вот теперь села и сидишь, а я?..
Тишина. С большим трудом ему удалось привлечь ее внимание.
— Ладно… тогда поговорим о тебе. Позволь узнать, что же ты у него просишь, у своего бога?
— Прощения.
— Прощения?! — восхитился он. — Какая ночь, я не могу!.. За что прощения, Мэечка?
— За то, что я такая… грешная.
— Вот здорово!.. — Фома хлопнул в ладоши.
Появился лакей, как чертик из табакерки и вытянулся в струну, готовую лопнуть ради графа сию секунду.
— Чё, ваш сясьво?..
Жестом отослав его, Фома продолжал:
— Ты наверное думаешь, что ему приятно все это слышать, да?.. Он с такой любовью создавал тебя, лелеял и поэтому ждет от тебя, так же, как и я, кстати, того же — любви и благодарности…
Мэя молчала. Фома вздохнул.
— Ты вынуждаешь меня говорить банальные вещи. Бог создал женщину для мужчины, так же как и мужчину для женщины. Мы созданы друг для друга, понимаешь? И вот противиться этому — настоящий грех!
— Почему же он говорит: люби и желай только меня, и никого кроме?
— Потому что все вокруг — он: я, ты, люди, деревья, птицы и звери, львы и куропатки, — все мы его часть, его создания, и надо любить друг друга, возвращая ему его любовь!
— И Скарта?! И Хруппа?! — выдохнула Мэя. — Они же убийцы!.. Не-ет!
Вечная дилемма! Если Бог — любовь и эта любовь в каждом из нас, почему же он допустил разгром монастыря, все эти бессмысленные и жестокие убийства в Кароссе, мор и несчастья, наконец?
— Ну хорошо, — согласился он, представив, как трудно будет сейчас объяснить «любовь» Хруппа, хотя бы тем, что иначе Фома не оказался бы здесь и не встретил ее. — Бог с ними… И как ты его любишь?
Мэя непонимающе смотрела на него.
— Просто люблю и… помню о нем всегда… молюсь…
— Еще скажи — скорблю! Это же надпись на могиле, Мэя: любим, помним, скорбим!.. Ты опять его хоронишь! Сама! Садишься по каждому поводу в угол и плачешь: Господи, как я тебя люблю и помню и плачу! Тебе — мое раскаяние, вкуси! И бедный Бог пьет твои соленые слезы, слушает твои скучные мольбы о всеобщей справедливости и думает: что у меня за жизнь такая, ни веселия-то в ней, ни радости? Что они там все с ума спятили? Я для них — Всё, а они во мне же находят грех, и говорят: Господи, это грех!.. Это Я-то грех?! Пойду, что ли, действительно еще один Большой Взрыв организую! И организовывает!.. Вот так и умирают боги, когда исчезают люди.