— Береги ее, она поможет восстановить равновесие.
— Как? Я все время ломаю голову над этим.
— Подумаем. Может, само собой, как это всегда у тебя бывает! — засмеялся Сати. — Я давно не был, у вас, наверное, дней пять прошло?.. Как поединок?
— Закончился…
Время в реальностях текло по разному, то ускоряясь, то замедляясь, и в Ассоциации скорее всего не прошло и одного заседания Синклита, с того времени, как Сати появился в первый раз.
— Скромно, со вкусом, — хмыкнул Сати. — А тебя тут похоронили.
— Здесь тоже! — вздохнул Фома. — Даже устал немного.
— Ну и когда думаешь возвращаться?
— На завтра еще война назначена.
— Не слишком ли ты глубоко влез во все это?
— Теперь уже надо связывать все концы: дыра, война, равновесие…
— Скорее всего это одно.
— Я тоже так думаю… А к чему такая спешка? — ухмыльнулся Фома. — Зачем я понадобился?
— А я и хотел тебе сказать, чтобы ты не спешил, во всяком случае, до тех пор, пока я с тобой не свяжусь. Кое-что утрясти надо.
— Что-то случилось?
— Я с тобой свяжусь! Если сорвешься, оставь маячок! Без меня…
Связь прервалась. Короткое мгновение перед исчезновением слышались брань и грохот — Сати, как всегда, на самом горячем месте.
— С кем ты разговариваешь?.. — Мэя проснулась и во все глаза смотрела на него.
— Я разве говорил? — удивился он.
— Ты… — Она немного подумала. — Ты звал какого-то Сати.
А девочка и впрямь непростая, подумал Фома, и со сна всегда говорит ему «ты». А наутро опять далекое, настороженное «вы».
— Кто это, твой друг или враг?
— Бери выше, — хмыкнул он, не зная, куда, к какой категории отнести теперь Сати.
— Твой… Бог?
— Во всяком случае был, — помолчав, ответил он; когда-то это было действительно так.
— Был?
— Статусы наших кумиров тоже требуют пересмотра, как и легенды, причем постоянно. Их надо переосмысливать, Мэя, иначе они умирают, превращаясь в смешных истуканов или страшных идолов.
Он поцеловал ее.
— Спи, это мне приснилось.
Но Мэе не хотелось спать. Она окончательно проснулась, об этом можно было судить по появившемуся выканью; проснулась и принялась за старое.
— А эту историю с Тристрамом вы зачем рассказали? Нам придется расстаться? Вы уйдете?
Кто о чем, а Мэя о расставаниях.
— Ну что ты, Мэя, эта история совсем о другом, это сказка о потерянном времени.
— А по-моему это была красивая история, печальная… “они так никогда и не встретились…”
Мэя вздохнула. Похоже, она уже жалела, что печальный рыцарь изменил своему слову. Это тоже знакомо.
— А кто спорит? Красивая! Но почему-то никто не спешит повторить эту красоту, как раз наоборот!
— Может быть, поэтому людям и нужна эта история, что сами они не могут вырваться из повседневной рутины? Но мечтают. А теперь у них и ее не будет, Тристрам и Изольда станут обычными, похожими на них людьми, а то и просто сварливыми супругами…
Она вопросительно посмотрела на него.
— Мэечка, умничка моя, не беспокойся ты за людей! Столько еще историй, способных умилить разбойника аж до пострига, а простую девочку до того, что она будет брать города, как полководец, чтобы взойти в конце концов на костер, сооруженный бывшим разбойником, как ведьма…
Сверчок умолк. Она снова проснулась, а может и не спала.
— Какое грустное и странное имя — Тристрам… оно что-то означает?
— Оно, как и любое имя, означает судьбу. В данном случае судьбу печально рожденного. Мать родила его, получив известие о гибели его отца, отсюда имя — рожденный в печали.
— Рожденный в печали, — эхом повторила Мэя. — А что бы стало с ним, если бы Баламур не вытащил его из этой ужасной таверны?
— То же, что и стало, он стал бы легендой, — усмехнулся Фома. — Что, собственно, нам всем грозит — иди мы против сердца.
Ночь была длинна, словно бы затем, чтобы соответствовать той долгой ночи врозь, что мстительно караулила каждую их встречу. Мэя забывалась на короткое время, но потом как будто спохватывалась и глаза ее опять сияли.
— Нет, все-таки! — настаивала она. — Легенда это одно, а он-то совсем другое! Что бы с ним было?
— А ничего бы не было, это была бы совсем другая история о человеке, который чего-то то ли ждет, то ли вспоминает и уже сам не знает, сон ли это был или мечта уносит его в прошлое? Он продолжал бы спиваться, рассказывая кому попало эту историю, пока не нарвался бы на человека, который записал бы эту историю и поведал всему миру…
(Возможно, Мэя, он сам и сочинил эту историю, возмужав и очерствев в бедламах и бардаках нищей, обовшивевшей и очумевшей Европы; погибая на стенах Иллиона, за прекрасную Деву или под стенами Иерусалима со штандартом Христа? А может — в огненных застенках исмаилитов-агарян?..
Возможно, эта история пришла ему в голову, когда он коротал ночь в позорном бегстве от могущественного рока или своевольного сюзерена, когда только звезды видят твои слезы и бесчестье, когда твоя малость так очевидна на фоне бескрайних лишений?.. И тогда он просто вспомнил, валяясь в парше и чужих одеждах, какой-то незначительный эпизод в юности, который теперь, в бегстве и скитаниях, казался ему значительным и даже главным. Придумал Изольду, едва вспомнив ее имя, а может и не вспомнив, а переврав. Придумал и все остальное — в оправдание своим безумным, жестоким и бессмысленным годам странствий, когда каждая ночь — последняя, а каждый встречный — враг. Но как тебе об этом расскажешь, Мэя?)
— И что интересно, пока он излагал эту историю, все в таверне смеялись над ним, а над легендой — плачут и восхищаются. Одни и те же люди…
Мэя вдруг порывисто обняла его:
— Но вы-то никуда от меня не уйдете, граф? Вы не давали такого слова, чтобы со мной расстаться?
— Нет, — быстро, словно заклиная, ответил Фома, — не давал. Да разве можно от тебя уйти, чудо?..
— Спи… — Он погладил её волосы, чистый лоб. Мэя уснула.
Господи, Говорящий со всеми, струны и лады твоей вселенной пусть всегда будут соразмерны и удивительны, как в созвучиях, так и в диссонансах твоих! Пусть несет нас твоя музыка, туда, куда ты пожелаешь, в буре крещендо и пьяном от слез миноре, но только не оставь эту девочку!..
Равновесие будет восстановлено, если не помешает дыра и Хрупп не связан с ней. Если же он связан с дырой (а это, скорее всего, так, черт его дери!), а дыра — на Дно, то все становится очень красиво, но страшно и непредсказуемо. Темны воды твои… Хрупп возле дыры, все равно что Циклоп, ожидающий Одиссея у выхода пещеры, но Циклоп с глазами.
«Не влезай слишком глубоко!..» Как же, я уже по уши во всем этом, Сати!..
В дверь постучали…
Лоро совсем запутался. Вернее, он был так напуган, что абсолютно потерял способность мыслить связно, логически, чем не только отличался, но и славился всегда. Собственно, именно это позволило ему осуществить его планы относительно Томаса — приговорить к трону Пифии. Но сейчас он не смог бы решить и простейшую задачку для школяра, единственная мысль вращалась у него в голове на разные лады и выражалась она удручающе однообразно: что делать? я пропал! — и так бессчетное количество раз, по кругу, не меняя интонации и только иногда меняя слова на еще более безнадежные.
И в то же время он ловил себя на том, что панически боится даже вспоминать причину этого состояния — жуткая бездна настигала его почти мгновенно и накрывала, как параличом или паникой, липким покрывалом пота и обездвиженностью…
В середине смены совершенно ординарного и ничего не предвещавшего дежурства, на голографе, который суммировал всю информацию по визуальному контролю периметра границы и перед которым главный оператор обычно просиживал целые дни, работая и обдумывая свои планы, появился вдруг ужасный лик со сверкающей, в виде молнии-змеи, черной короной на голове.
— Ты меня видишь, малыш? — спросило лицо, в котором подвижность черт странно сочеталась с неподвижным взглядом.
Спросило как из бездны и словно сама Бездна посмотрела на главного оператора Системы и заговорила с ним. Лоро машинально, не отдавая себе отчета, кивнул, у него даже сомнения не возникло, к кому обратилось лицо, хотя дублирующие мониторы стояли у диспетчеров, а также в Советах и Синклите. Бездна разговаривала именно с ним! Эти коронные молнии били в него!
— Видишь! — удовлетворенно кивнул неизвестный, потом жестоко усмехнулся, как будто видел, как заструился пот по белому лицу Лоро, по вискам, загривку и дальше, по спине — к копчику, рождая мучительное ощущение беззащитности и неминуемой гибели.
— Теперь слушай меня внимательно!..
Холодная безжалостная сталь голоса разрезала грудь Лоро, обнажила сердце и заставила его затрепетать. Воля главного оператора оказалась раздавленной в одно мгновение, такой мощной рукой, какой, собственно, создаются или рушатся целые миры. Ему показалось даже, что и сам он — его хребет и грудная клетка с пташкой сердца, смяты безжалостной силой мироздания.
— Услуга, которую ты мне оказал, велика. Я помню. Ты заслужил награду… — Снова подобие усмешки. — В награду к тебе придет мой посланец и выслушает тебя… и одарит. А ты выслушаешь его…
Здесь лик даже не сподобился на усмешку, впрочем, главный оператор вряд ли отреагировал бы на нее, просто нижняя губа плотоядно изогнулась ядовитой змеёй короны. Мертвый голос гулял уже над руинами того, кто когда-то был Лоро, от него осталась губка, которая могла только впитывать страшные слова.
— Я надеюсь, ты не откажешься?.. — И лицо вдруг гулко и утробно захохотало.
Эта апокалиптическая картина добила Лоро, он потерял сознание. Его нашли бездыханным у пульта и спасло его от сыска только то, что потеряли сознание все, кто видели лицо и слышали голос, поскольку неизвестный применил суггесторезонатор, подавляющий волю.
Когда сознание к нему вернулось, он долго и с надеждой думал, что это бред, приказывая себе забыть это видение. Потом, через довольно длительное время, когда вернулась и способность размышлять, он вспомнил о записывающем дублере… и еще раз познал Бездну, вернее, она — его, снова. Сознание на этот раз он не потерял только потому, что рука его, судорожно и слепо тычась в панель, выключила запись до того, как лицо захохотало.