— Да, действительно, повезло, — пробормотал Фома, пытаясь вспомнить хоть одну подобную ситуацию.
Нет, даже в детском саду водяные пистолетики измерялись один на один, без зевак, вдвоем, и кто-то один потом выходил из туалета главным. Видя, что граф колеблется, кто-то предложил «спроверить» наличие, так сказать, не снимая штанов.
— Да вы еще губы накрасьте! — остудил молодчика Фома. — Щупать они меня будут! Совсем уже уху ели… руками!..
Не желая больше терпеть непристойных предложений, он сдался.
— Дам посмотреть только одному! — безапелляционно заявил он. — И то, блин, мгновение — для вашего же здоровья!
«Что я делаю? Зачем?» — вместе с тем, спрашивал он себя, и не находил ответа — пари!
Отрядили Томаса, как самого трезвого и все того же старика.
— А он зачем? — удивился Фома. — Он же слепой, что он увидит?
— Для порядка и общего лада, — было сказано ему. — Он все поймет и так, у него — опыт.
Дед был у них вроде секретаря, которого совали во все дыры.
— Дед, тебе нельзя, совсем ослепнешь! — предупредил Фома.
Хохоча над безумием, он зашел в дровяной сарай, следом за ним понятые, и прикрыли дверь, по требованию эскапанта… Через минуту старик вышел из сарая и бросил к ногам Ольгерда полено.
— Ты проиграл, — сказал он.
— Что?.. Такое?! — не поверил тот. — Кончай шутить, дед, я же видел!
— Нет, — сказал старик с достоинством. — Но впечатление такое!
Только тут заметили, что он прозрел и смотрит на всех голубыми глазами так, словно видел что-то такое, чего они не увидят никогда.
Потом из сарая, пошатываясь, вышел Томас.
— Ну?.. Что?.. — Бросились к нему.
Старик стариком, а этот считать умеет, интеллигент!
— Какой он?
Томас обвел всех угрюмым взором и показал на красавца вороного.
— Да ну вас всех на фиг! — в сердцах плюнул Ольгерд, надевая башмаки. — То бревно, то жеребец!.. Овцы вы, вот он вас и обманывает, козлов! Дайте мне посмотреть на эту гадюку!
— После этого удара ты уже не встанешь! — заметил старик. — Меня до сих пор шатает.
— Но я-то не видел! — возмущался Ольгерд, но его уже никто не слушал.
Последним из сарая вышел Фома — аккуратный, подтянутый, рыжий. Первый раз он почувствовал нечто вроде признательности Лилгве.
Потом был пир, мир-дружба-пиво, и обилие выпитого не оставило сознанию присутствующих ни шанса. Фома выплыл из этого славного моря последним и едва живым, его чуть не разорвало на пивные кружки, на последнем корабле Рембо, потому что они с Ольгердом опять затеяли спор, кто больше выпьет дивно распирающего напитка.
Поскольку пари было не принципиальным, на интерес, Фома его проиграл. Он первым вышел из-за стола, хотя Ольгерд еще твердо спал за ним. Утлые челны остальных участников к тому времени носило без руля, без ветрил и без чувств.
— Кстати! — спросил он, покидая трактир. — Никак не могу понять, что же эта бедная лошадь нюхает все время? Она токсикоманка?
Томас тяжело поднял голову от конторки. Только он да кобыла могли еще проводить своего нового хозяина взглядом.
— Это лошадь, нашедшая яйца дракона.
— О, охотничья! — поразился Фома.
Выйдя из трактира, он печально обозрел округу, как что-то, от чего уже не избавиться, прошептал из последних сил: «Доктор, ты где?..» — и, вскочив на коня, заснул рыжим соколом…
Снилась ему лошадь, крадущаяся на копыточках за яйцами дракона, распираемая межвидовым любопытством; дальше сон становился художественным…
А Доктор «играл на арфе», так в Ассоциации называли охоту. Он перебирал струны силового поля, прислушиваясь к их ответу и, в зависимости от «ответа», выбирал направление. Немногие могли бы догнать уходящего в Открытый мир, дав ему такую фору во времени, как он — Хруппу. Вибрация утихает и найти след становится невозможно, мир огромен, может только повезти, если убегающий начинает петлять. В Открытом мире, мире Силы, уходить нужно только по прямой, не задевая его струн, тогда, даже если ты неопытен, у тебя есть шанс уйти. И тому много причин: бури, взрывы, но главная — метаморфозы Открытого мира, его гримасы не поддающиеся ни анализу, ни логике.
Доктор шел стремительным потоком частиц, волной без желания, без воли. Именно это — отсутствие желания иметь какую-либо форму, делало его свободным и позволяло находить след через несколько минут. От него такого невозможно было уйти, потому что он был как этот мир — открытым и беспощадным, с точки зрения не только аборигенов искажений, вроде Спирали и Кароссы, но и Ассоциации. Каждая струна звеня и вибрируя, рассказывала ему все, что было и что будет, то есть то, что есть, потому что для Открытого мира, а в этот момент и для Акра Тхе, нет ни прошлого, ни будущего — все было здесь и сейчас.
Доктор пронесся над серебристым полем Кароссы, извлекая аккорд и уже по диссонансу струн знал, куда ушел Хрупп. Сизый великан не мудрствовал и уходил хрестоматийно правильно. Как доктор прописал, усмехнулся Акра Тхе, он уже почти видел свою жертву. Другое дело, что даже выследив жертву и твердо встав на ее след, охотник мог гнаться за своей добычей довольно долго, если силы их равны. Так что вычислить, выследить и “сесть” на след Хруппа, Доктору не составило большого труда, чего не скажешь о поимке.
К полудню, когда Фома звал его на всех дорогах Иеломойи, Акра уже твердо сидел у Хруппа на хвосте. Призывы Фомы забавляли его. Никогда я его не пойму, подумал он о Фоме, осторожно приближаясь к «сизарю». Это было ошибкой — думать о Фоме, поскольку Доктор сразу перестал быть бесчувственной волной, и Хрупп, как профессионал, сразу почувствовал постороннюю вибрацию и прибавил в скорости.
Теперь оплошности от него не дождешься, он знает, что за ним идут и не будет перескакивать с линии на линию, как это делает уходящий, когда еще не выслежен, и, значит, не будет «открываться» (в момент перехода с линии на линию делающий это становится беззащитным — открытым для нападения, именно этот момент и караулил Доктор).
Теперь Хрупп ни за что не сойдет с линии, подумал он, снова почувствовал подключение Фомы и позволил информации течь свободно…
Теперь Хрупп ни за что не сойдет с линии, подумал проснувшийся Фома, и, представив силу обоих: и Доктора, и Хруппа, — присвистнул. Перед его взором пронеслась картина написанная красками вечности: оба веками носятся во Вселенной, словно два спутника вокруг планеты — ни догнать, ни остановиться. Фобос и Деймос вокруг Марса. Акра и Хрупп вокруг… а вот вокруг чего — дыры? хранилища?..
Ясно, что Хрупп обречен, он еще не знает какой охотник Мистер Безупречность, Доктор не все ему показал. Хотя нет, по тому, как Доктор его выследил, спустя столько времени, «сизарь» может представить его силу. Тем хуже для него, будет нервничать, будет терять силы, но с другой стороны — с линии никогда не сойдет, превращая гонку в изматывающий марафон.
Фома задрал голову, словно желая увидеть в небе два боевых спутника, несущихся по бесконечной спирали.
— Помочь? — спросил он.
Спросил просто так, по-человечески (чего очень не любил Доктор), прекрасно понимая, что помочь ничем нельзя, это была мертвая ситуация, и в ответ услышал хмык Доктора. Он видел какую ужасающую энергию инерции набрали противники в бешеной погоне. От Хруппа не останется и пыли, когда Доктор его всё-таки догонит. С ним произойдет самое худшее, что может произойти с сущностью: в результате чудовищного разряда при столкновении (а оно произойдет рано или поздно) он станет частью Доктора. Это случается иногда, и тогда победитель выходит из схватки с удвоенным потенциалом возможностей.
Бедный Хру, подумал Фома, вот только когда это произойдет?
— Я тогда эти годы займу рисованием, — сказал Фома. — Нарисую вас в небе, буду молиться. Так, между прочим, рождаются легенды. Я теперь подумал, что Фобос и Деймос — это просто отражение вашего поединка в реальностях. Значит, нас ждет гибель одного из спутников Марса?..
— И Энгельса! — огрызнулся Доктор, словно и смеховая история человечества была для него теперь открытой книгой.
Фома присмотрелся к линиям.
— Слушай! — протянул он озадаченно. — А он ведь не зря эту чахлую струну оседлал!
— А то! — с гриковской интонацией откликнулся Доктор.
Если погоня идет по слабой линии, то личное преимущество играет гораздо большую роль и время преследования сокращается многократно. На такой линии Доктору потребовалось бы всего несколько дней, чтобы загнать эту тварь. Но дело в том, что слабые линии от того и слабые, что заканчиваются ничем, то есть обрывом, дырой.
Одним словом, либо Хрупп хорошо знал, что делает, либо был самоубийцей.
— Во всяком случае, мы точно узнаем, кто он, местный хулиган или засланец милорда, — невесело заключил Фома. — Хотя на местного он давно уже не тянет, да и на самоубийцу не похож!.. А ты что тоже решил за ним?
Доктор решил во что бы то ни стало достать Хруппа до разрыва линии и ослабил связь.
9. Мэя, Гея и «грязный» мэтр
Меркин испуганно смотрел на графа Иеломойского, а Блейк осторожно покашливал, пока тот соскакивал с лошади, кляня на все лады безмозглую стражу и ливень, заставший его под самыми стенами Белого города. Он промок насквозь, поскольку дозорный, словно издеваясь, не желал его узнавать.
— Граф Иеломойский вместе с его величеством сейчас воюют, а вот что ты здесь делаешь, здоровый бездельник, нам непонятно! — кричал он со стены. — Отойди, а то, чес слово, чем-нибудь по башке получишь!
— Открой или позови Блейка! — орал Фома, стараясь перекрыть грохот грозы. — Или я, чес слово, разнесу ворота вдребезги, и из твоего жалования отремонтирую их!
Угроза подействовала и скоро на стене показался Блейк с фонарем.
— Это вы? — удивился он.
— Как видите, капитан! — рявкнул Фома. — Где вы набрали слепых болванов? Откройте, пока я совсем не размок!
— Что случилось, граф? — неосторожно спросил капитан. — Все в порядке?