Они шли по длинному, выдающемуся в зал просцениуму в полной тишине и тишина им кланялась, застывшими, согнутыми фигурами. «За что?» — не понимал Фома, но тоже благосклонно склонял голову в ответ, стреляя, исподлобья, взглядом по сторонам на случай по имени «кензо». И ни слова ни от благодарных зрителей, ни от холодной красавицы! Только всеобщий поклон.
Впрочем, оказалось, что кланяются вовсе не ему, а его спутнице, его самого почти не замечали. Это выяснилось, когда они прошли, наконец, бесконечный просцениум и амфитеатр чудесным образом оказался огромным залом. Навстречу им теперь уже шли роскошно одетые дамы, с кавалерами и без.
— Ваше величество! — шелестели они, склоняясь в глубоком реверансе. — Примите наши уверения!
И далее следовали затейливые признания в чем-то очень неискреннем.
Дамы благоухали и ахали, кавалеры били каблуками, словно жеребцы и пожирали его спутницу глазами, полными страха. На Фому смотрели, как на обстоятельство при.
Её непонятное величество продолжала молчать, словно пораженная сомнамбулизмом и афазией. Она, казалось, не видела и не слышала ничего, Фома тоже перестал отвечать на поклоны, чего, впрочем, никто и не заметил. Становилось все многолюднее, по мере продвижения, все изысканнее парфюм и реверансы дам и ярче искры из-под копыт кавалеров и, наконец, роскошный зал брызнул в глаза ослепительным взрывом огромной люстры…
— Браво, граф, вы нас позабавили!..
Огромный черный трон в центре сияющего зала, два величественных рога священных нарвалов на его спинке, вместо нимба, золото и пурпур парчи — царская ложа била сиянием прямо в глаза.
Его вели сюда.
— Нет, правда, граф, откуда такие таланты?.. Я первый раз смотрел с таким интересом «Теряющих голову», интрига сохранялась до конца, но конец потряс всех. Такого катарсиса не испытывал сам Аристотель! Теперь понятно, что он имел в виду. Мы так катарснулись, что к черту псилобицин! Браво, граф, право слово, браво! И…
Голос умело смодулировал смысловой переход:
— Добро пожаловать умереть!!
Снова раздались оглушительные аплодисменты. Фома, наконец, рассмотрел говорившего, тот был совершенно лыс, с лицом убедительным и интеллигентным, как создатель предвыборных технологий. Но это не был Плуто, каким его описывали школьные учебники Ассоциации, незнакомец кого-то напоминал, но кого?
— Или добро пожаловало умереть? — переспросил восседающий на троне, с едва заметной усмешкой. — Впрочем, говорят, ты у нас уже был…
Скупой жест рукой и Фома увидел Мамашу Конец Всему, скромно улыбающуюся ему из толпы одной из своих масок. «Я тебя, суконца, по кусочку съем! — обещала эта маска крупными буквами. — Ишь чего удумал, в колодец сигать!..»
Еще один выразительный жест, и он увидел добряка Папашу Каюка, а за ним и много других знакомых образин и выражение их физиономий было далеко не вегетарианское.
— Да-да! — подтвердил сидящий их намерение. — И мы хотели пустить тебя по кругу, не по малому, с которого ты сбежал, а по большому, включающему двадцать четыре уровня пищеварения!
— Да-а! Да-а! — тихо, но так плотоядно зашелестело вокруг, как будто Фому уже полили соусом.
На «поданного к столу» графа высунулись облизнуться такие морды, что он едва отвел глаза. Уродство было настолько запредельным, что подавляло инстинкт самосохранения, хотелось зачарованно идти в эти разинутые пасти и клювы.
— Но!.. — Повелительный знак рукой: молчать, не двигаться! — Ты же сам пришел, поэтому мы передумали…
Шатия вокруг него разочарованно замерла.
— Мы для тебя приготовили пятьдесят два уровня! — загремел голос снова. — Плюс еще два!!
— О!.. О!.. О!.. — сдержанно завыли на разные голоса дамы и их кавалеры; одежды на них стали превращаться в жесткие панцири с крыльями и шипами, лапами и клешнями, только что миленькие личики дам растянулись теперь и сплющились в какие-то бесовские рожи и отвратительные хари: двуязыкие! рогатые! многоглазые! — и все тянулись к нему.
— Но сначала познакомимся! — обратился лысый к окружающим, и они приняли прежний вид.
— Итак, мои дорогие, граф Иеломойский, прошу любить за предвкушаемое удовольствие! Кстати, Иеломойя, это что? Я даже представить себе не могу такую дыру! Где это, граф?
Фома и сам не знал этого, география слоистых реальностей не имела своего Страбона, так как постоянно менялась, к тому же на левой руке у него тяжело висела королева, судя по температуре тела, явно с ледника, что тоже не способствовало ориентации во вселенной.
— Это зависит от того, где я нахожусь, — впервые открыл он рот. — И у кого, пардон за прямоту!
В тишине его слова прозвучали вызывающе.
— А ты еще не понял, невежа?.. — Перед ним появился какой-то тип в длинном и узком фраке, с чем-то неуловимо собачьим в облике. — Ты в гостях у самого лорда Смерти, сира Танатоса!
Ах, вот кто это, вспомнил Фома, и вновь подивился тому, что отсутствует Плутон. Лорд ему не нужен, разговаривать с ним о возвращении, все равно, что просить вернуть деньги «однорукого бандита». Только Плутона можно уговорить на этот почти беспрецедентный шаг.
Фома почтительно склонился.
— Сир, мне ужасно неловко, что отнял у вас время, но я не к вам, и не в гости. Я к хозяину и по делу…
— Настоящий хозяин перед тобой, смертник! — захохотал все тот же вертлявый тип, и вдруг захлебнулся от оплеухи, которую ему влепила ледяная красавица; она оказывается не спала.
— Ваше величество! — ахнул тот. — За что?
— Пошел вон! — деревянным голосом проговорила первая леди, и стала Фоме ближе и теплее.
— Да, Керби, не лез бы ты к моему конфиденту! — подал веский голос и лорд. — Иди на место! — скомандовал он, уже без обиняков.
— И все!.. — Он небрежно хлопнул в ладони. — Все танцуем!..
Пары послушно закружились в подобии вальса, словно включили музыкальную шкатулку. Зрелище было завораживающим, а лица танцующих вдохновенны, но это было вдохновение предстоящего пожирания. Фома с ужасом представил, что его вдруг кто-нибудь пригласит сейчас, закружит и съест.
— А вы, ваше величество, не танцуете? — с надеждой спросил он у своей спутницы, и тут же получил оглушительную оплеуху.
Половина лица стала совершенно отдельной частью тела, неживой, как при местном наркозе у дантиста.
— Ваше величество?! — вскричал он.
— Не обращайте внимания, это нервы! — успокоил его лорд, спускаясь к нему с трона.
А королева, так же молча, оставила Фому со звездопадом в глазах, и пошла по залу, раздавая плюхи направо и налево.
— Никак не может привыкнуть к нашим обычаям, — пояснил Танатос. — Скучает.
— А лечить не пробовали? — поинтересовался Фома, растирая онемевшую щеку.
— Лечить? — расхохотался Лорд. — Мне говорили, что вы шутник, но вы… х-ха! Нет, лечить не пробовали! От этого не лечат, молодой человек, бесполезно, обычный предвесенний приступ шизофрении, хочет домой, к маме, вот и нервничает, раздваивается…
— Так это Персефона? — догадался Фома. — Я совсем не так её представлял.
— Да-да, Персефона, Прозерпина, мадам Смерть, по совместительству. Я тоже по-другому все это… впрочем, это не важно! — отмахнулся лорд, помолчал, но потом все-таки поделился с Фомой, видимо, наболевшим:
— Ну, скажите на милость, какая она, к чертям собачьим, Смерть? Тем более по совместительству? Полгода там, полгода здесь… разве можно ей доверить такое тонкое дело? Приходится всё самому!..
Лорд, в немногих словах и с похоронным юмором, что так шел ему, рассказал о своей деликатной работе, о её ювелирных нюансах. Никто, понимаете, никто не хочет заниматься этой темой вплотную! Вот и Сам тоже не хочет пачкать руки об огранку, всё на самотёк пускает. Но ведь по своей воле никто здоровый не умрет, надо помогать! Правильно?.. И кто этим будет заниматься? Королева? Пс-с!..
Ее величество скучала здесь до трещин в мозгах и перешла на местную травку из асфоделий, которых здесь было видимо-невидимо, грех не перейти.
Лорд доверительно подхватил графа под руку и повел по залу, рассказывая, что старый хрыч, Плутон то есть, сейчас не у дел. Из ума выжил, знаете ли, слишком стал мягок: продолжает отпускать Персефону черте куда, на целые полгода — и это муж, я вас спрашиваю? Нет, я вас спрашиваю — это сын Самого Времени, папаши Хроноса?!. Где она там шляется? С кем? Что делает?..
Фома не знал, что ответить и уклончиво ухмылялся неотбитой половиной рта, а лорд, тем временем, продолжал, не ожидая, собственно, никакой реакции.
«Сам» Превратил Преисподнюю в проходной двор, прямо музей какой-то бесплатный! То Херакл какой-то ворвется (он так и сказал пренебрежительно выдохнув: Херакл) и всех собак перепугает, то Сизиф выставляет перед всем миром, словно мы лохи позорные здесь, то от какого-то шарманщика и рифмоплета такие слюни разводим, что готовы сами идти куда угодно за ним и его бабой, Эвридикой. А то, вот теперь уже и граф!..
Танатос остановился и демонстративно забил косячок специальной голландской машинкой, но Фома благоразумно отвел глаза, ссылаясь на отсутствие времени.
— Ваше время в моем распоряжении, граф, неужели вы еще не поняли? — усмехнулся лорд. — Но у меня к вам интересное пропозишн…
Предложение, затем последовавшее, несколько озадачило Фому. Карты.
— Карты?!
— Да, покерок, пулечка, на известных вам условиях!..
Фома пристально посмотрел на лорда.
— Вы меня простите, ваша светлость, но насколько это, так сказать… реально? Вы только что пеняли на то, что здесь проходной двор.
— Грешен, батенька, ну грешен! Если б не карты!..
Танатос мечтательно завел глаза и в их воспаленной поволоке Фома увидел сумасшедшие всполохи. Да он игрок! догадался он.
— Если б не они, лежал бы ты сейчас, граф, — продолжал, между тем, лорд, — нарезанный, полосочка к полосочке, жилочка к жилочке и каждая бы страдала!..
— А так, — усмехнулся он, неожиданно плебейски сглотнув слюну и заверил:
— Слово джентльмена!.. Хотя это и смешно, у тебя же нет выбора, рыцарь, соглашайся! Ганджубас?..