И вторично протянул папироску. Фома снова отказался.
— И не только Мэя, — хмыкнул Танатос, пуская дым из ноздрей. — Или ты мне будешь дуру гнать, что своя собственная жизнь для тебя ничто?
— Не буду, — согласился Фома. — А Орфей?
— Что Орфей?
— Ему тоже давали слово джентльмена.
— Я тогда слова не давал. Слово давал старик… размяк, слюни пустил, иди, говорит, но не оборачивайся! Смех! «Не оборачивайся!..» Да такое условие ребенок выполнит! Пришлось пустить Керби по следу.
— Смерть я или не Смерть? — плутовато уставился лорд на Фому.
Фома понял горькую участь Орфея.
— А Керби — это Керубино? Местный херувим?..
— Херувим? Ха! — отрывисто, словно пролаял, засмеялся Танатос. — Керби — это Кербер! Мой верный пес!.. Но я ему обязательно скажу про херувима, это смешно! Не знаю, правда, будет ли он сам смеяться…
Он пронзил Фому жестким взглядом.
— Но херувим смерти это, право слово, смешно!.. Так по рукам, граф или вам?..
Лорд оборвал себя на полуслове, к ним подплыла Прозерпина, размявшись в зале. Фома с некоторой опаской посмотрел на нее: удары её были тяжелы, а защищаться нельзя, не бокс.
Королева протянула ему руку, он, непонимающе, принял ее.
— Её величество принимает ваше приглашение, граф, — объяснил ему Танатос.
Музыка, резким взвизгом инструментов, перешла с вальса на танго. Естественно, смерти. Фоме казалось, что он танцует со снегурочкой. Мерзли руки. Открыть рот он не решался, боясь получить оплеуху каменной руки даже за замечание о погоде.
Прозерпина заговорила сама.
— Вы будете играть с ним в карты, — проговорила она безжизненным голосом. — Он заключил на вас пари с Плуто. Если выигрывает он, он становится царем Аида.
— Ваш супруг так азартен? — удивился Фома.
«Что здесь происходит?» Она скользнула по нему равнодушным взглядом, с одним глазом это выглядело даже выразительнее.
— У них давний спор о визовом контроле. Танатос считает, что надо всех впускать и никого не выпускать, а его величество склонен делать исключения. По легкой тени на её лице, Фома понял, что исключения это, в основном, она.
— Поэтому он предложил карты? — не поверил он. — Не слишком ли это легкомысленно, чтобы не сказать — самонадеянно, по отношению к вам, ваше величество? И потом, все-таки, целое царство…
— Он верит в справедливость.
— Во что?! — Фома сбился с шага. — В справедливость? В картах?! И при этом, не играя сам?!
Здесь все были ненормальными: наркоманы, картежники, говорящие собаки! А Плутон оказался неврастеником и фаталистом, похожим на тех старых дев, что с утра до ночи выкладывают марьяжный пасьянс, веря в него, пока он не сложится, а после этого умирают. Только его величество сразу выкладывал «флорес дэ муэртэ».
— Он считает, что только там она еще и осталась, — продолжала Персефона. — Тем более, что силой уже ничего не решить. На стороне лорда Томбр и это влияние усиливается. Как и везде, впрочем, — добавила она, снова поднимая на него единственный глаз.
— А почему вы говорите все это мне?
— Вы первый, кто пригласил меня на танец здесь, — был ответ. — Пусть и в отрицательной форме.
Фома раньше думал, что когда-нибудь, может быть, перед смертью, он поймет-таки этих женщин. Теперь смерть была перед ним и даже разговаривала, а яснее не стало, и он догадывался, что этого не произойдет никогда, их загадка сильнее смерти. Женская штучка, сидящая где-то очень глубоко в их естестве, была как черный ящик для папуаса, даже после крушения.
— Соглашайтесь на карты, граф, иначе эти твари вас просто сожрут…
Он очутился в ломберном зале. Здесь все было в псевдомассонском стиле. Стены в глубоком зеленом штофе с ложными ламбрекенами; изумрудные, в виде циркулей, светильники, капающие желтым свечным огнем на круглые золотые поставцы, в форме глаза; столики, стоящие правильным каре, в дорогом сукне такого же зеленого цвета, с тяжелой золотой бахромой аксельбантов, с вышитыми по полю мастерками, молотками, пирамидами, и напоминающие генеральскую свиту перед парадным выходом императора; и наконец темные бархатные тени в виде тайных врат с глазами, что отделяли каждое игровое место, благодаря специальной подсветке, — все было настолько мистикообразно, что даже утробно.
Шуршала коврами и фыркала расправляемыми салфетками вышколенная прислуга. Мелодичный звон бокалов был нежен и слегка тревожен в чутком, неярком свете. Казалось, что-то происходит за пределами света, какая-то жизнь. Впрочем, словно в оправдание потустороннего шума, несколько столиков по краям были заняты игроками, но центральный — самый большой, в мягком абажуре света — ждал их.
— Прошу!.. — Лорд сделал приглашающий жест и возле стола появились Кербер, Прозерпина, в греческом девичестве Персефона, и бокалы прозрачно-желтого вина, подаваемые белыми перчатками.
Самих подавателей не было видно — еще один фокус со светом. Несколько негромких, однозвучных приказаний и для игры было все готово.
— Ну-с, во что будем играть? — спросил лорд и желтый румянец игрока предательски проступил сквозь смертельную белизну его лица.
— Во что?.. В дурака, — предложил Фома, понимая, что никакая другая игра, не отразит так точно его теперешнее состояние.
— Ну, это несерьезно! — протянул лорд, хотя Прозерпина захлопала в ладоши.
При всей её откровенности, она одна была непонятна Фоме: простушка, наркоманка, интриганка?..
— Это игра для интеллектуалов, слишком сложна и почти нет воли случая, так любимого нами!..
Танатос выразительно посмотрел на Фому: не так ли, мол?..
— Все просчитывается и потом болит голова! Нам же надо насладиться игрой в полной мере. А какое, извините, наслаждение от дурака — дурацкое только! Итак?..
Лорд выжидательно посмотрел на сидящих за столом.
— Тогда в очко! — отрывисто бросил Керби, закатывая рукава фрака.
— То есть, в блэк джек, — поправился он, под строгим взглядом хозяина.
— Еще что? — переспросил тот.
Кербер заелозил на стуле.
— Так все время же играли!..
— А во что еще с вами играть, собаками? — с выражением произнес Танатос и тяжело посмотрел на него, потом на Прозерпину: может, она что предложит?
Но та незаметно подкуривала его папиросу с пепельницы, причем незаметным это казалось только ей, так как от удовольствия она закрывала и второй глаз…
— Я-асно! — протянул он несколько разочарованно, и откинулся в кресле.
— А что вы скажете о покере, господа?.. Ставки у нас достаточно высокие, причем, все, — выделил он, чиркнув взглядом по Персефоне.
И она ставка, понял Фома.
— Можно даже сказать, царские. Но ведь не зря же покер называют королем карточных игр, а?..
Фома пожал плечами, а ее величество открыла глаз и воровато положила папироску на место, глаз же снова закрыла. Играйте во что хотите, говорил ее вид.
В покере главное не карта, а крепкие нервы, с такими же нервами, как у Прозерпины, покер рискует превратиться в потасовку, подумал Фома, руки у мадам длинны и хлёстки, как мухобойки.
— В покере главное не карта, главное — тонкая психология и толстые нервы! — отчеканил Кербер, словно прочитав его мысли, и преданно заглянул в глаза лорду: мол, так?..
— А у них… — Он кивнул на дрейфующую королеву. — Нервы ни к черту и психологии никакой!
И тут же получил оплеуху от Прозерпины, та даже и глаз не открывала. Началось!..
— За что? — закричал Кербер, вытаращив глаза и схватившись за щеку. — Я же правду!..
Но казалось, что затрещины его нисколько не смущают, более того, бодрят, как удары по голове — бультерьера.
— С ее величеством только не покер! — заключил он.
— Значит, договорились, — заключил лорд.
С кем и как он договорился, было непонятно, ясно стало только одно — лорд делает то, что хочет. Кой черт, подумал Фома, покер, так покер!..
Определили банкомета, им стал Танатос, и правила — совершенно дикие, на взгляд Фомы — по одной карте, до полной комбинации из пяти и без замен, но с пересдачей.
— По одной? И с пересдачей?! Вы что?.. Что это за покер такой? — опешил он.
— Покер всё по хер, — сказал Кербер, чтобы в очередной раз получить по морде от её величества.
Похоже, это действительно его бодрило, если не попадало по глазам. Осклабившись, после оплеухи, он добавил:
— Я это в том смысле, что до четвертой карты можно требовать пересдачи и тем самым затянуть игру до бесконечности. Времени-то все равно вечность!
— Правда?.. — Фома посмотрел на Танатоса.
— Покер Пяти Страж, с картинками, — подтвердил тот. — Поскольку ставку нельзя изменить, меняются карты. Вы помните, что у нас на кону?
Фома помнил.
— Поэтому, не в ваших интересах и затягивать, — улыбнулся Танатос своим голым, безбровым лицом. — Она слишком далеко уйдет. В общем, я уверен, вам понравится.
Фома и не сомневался в этом. Оставалось ждать только фатальной справедливости Плутона.
Ё-моё!.. Интересно, Ирокез здесь появится?..
Ему пришлось спрятать друга во время танца и доверительной прогулки-беседы с Танатосом.
— Ну-с!..
Игра началась. Первым пришел валет и Фома по достоинству оценил правила новой игры, с картинками…
Перед ним была ровная и пугающая, как разбойный свист, картинка мрачного ландшафта со свинцовой рекой. Река шуршала тяжелыми водами, словно многожильные кабели металлической оплеткой экрана. На этом фоне лиловое многорукое чудовище выглядело даже жизнеутверждающе — валет!..
Монстр, вращая руками, полными ножей, приближался к очередной жертве в длинной, печальной очереди. Вой, который он издавал и улыбка, открывавшая кривые и длинные зубы, украсили бы любой фильм ужасов или идола ацтеков. Жертвой была Мэя. Что будет с ней, гадать не приходилось: на свинцовых водах покачивалась лодка, полная человеческих обрубков…
Тяжкие стенания достигли ушей Фомы, сквозь хохот страшилища и жужжание его клинков. Новый Харон был в курсе любимой постановки лорда Смерти «Теряющие голову» и к тому же — рационализатором. Чтобы работать сутки через трое, он нагружал свою утлую ладью впятеро больше, благодаря усекновению рук и ног «чурочки» удобно складывались штабелями.