Она ничего не ответила. Лорд с царственной медлительностью продолжал раздавать карты, как будто ничего не произошло, но шевеление невидимой толпы за пределами светового круга говорило, что каким-то образом и ей известно, если не о последней карте, то о том, что интрига закручивается.
Там Плутон?.. Наблюдает?.. Прозерпина продолжала играть втемную, положив и четвертую карту в стопочку рядом с собой.
— Ты так и не откроешь свои карты? — спросил лорд, в его вопросе чувствовалось некоторое напряжение.
— А что? — в свою очередь спросила она. — Так нельзя?
Лорд пожал плечами, но по тому, как нервно дернулось у него вдруг одно веко, можно было догадаться, что он недоволен. Они не знают, какие у нее карты, догадался Фома, так как она их не открывает. Если они так волнуются, значит, кроме предполагаемого флеш-стрита у них ничего нет?
Кербер, получив карту, поскучнел мордой и хотел снова показать приход Фоме, но лорд так на него посмотрел, что пес замер с выжидательным и преданным выражением.
Фома скрывать карту, как Прозерпина, не мог, он должен был видеть Мэю, знать, что с ней все в порядке. «Менять, не менять? — мелькнула у него малодушная мысль. — Ведь можно назначить пересдачу!» Но рука сама, словно чужая, отогнула край брошенной лордом карты…
Двойка?! Ч-черт!.. Кто-то облегченно захохотал, кажется Кербер. Фома с размаху ударил по карте, накрывая. «Появится ли Ирокез, пока я?..» — мелькнуло последнее и все пропало…
Мэя проплыла мимо него в столбе мощного пламени. Он бросился следом, моля только об одном, чтобы лорд не сдал карту Прозерпине и не вытащил, таким образом, его отсюда преждевременно. Он уже понял, что «летает» между сдачей карт. И у него одна надежда — исправить что-то здесь…
Мэя, дрожащим цветком на ветру, стояла перед подиумом, на котором, в окружении нелепой утвари, словно на кухне, чинно восседала какая-то старая образина. Своей скрюченностью она действительно была похожа на двойку. Лорд оказался большим шутником, озорником даже, обозначив даму, пусть и давно бывшую, этим числом, ведь всем известно, что мужчина в космической нумерологии — это «один», а женщина — «два». Очень смешно! Браво, сир! Но так шутить с дамами можно только чувствуя полную безнаказанность, а это уже не смешно.
«У меня мог быть фул: три валета и две дамы, — подумал он. — А он бьет флеш Керби, если тот его набрал. Теперь же жалкая тройка!» Он решительно направился к странному подиуму…
Старуха-двойка была то ли в чепце, то ли в шляпке, кокетливо висящей на боку её выщипанной головки, и показывала Мэе картинки, напоминающие карты, в которые он только что проиграл. Картины были в большой крутящейся раме и, вращая её вокруг горизонтальной оси с помощью ножной педали, старуха меняла изображение, попивая из высокого бокала темный напиток.
Мэя смотрела на появляющиеся живые картинки чудовищ и тварей и с каждым поворотом рамы становилась все бледнее и прозрачнее, словно тая. Если она узнает какую-нибудь из этих картинок, то навесит на себя совершенно новую кармическую цепь, знал Фома, но не это самое страшное.
В силу этого — нового ярма! — она забудет о старом, хотя и не избавится от него, и тогда он ничего не сможет поделать, это будет совершенно другой человек, не знающий ни его, ни что такое Каросса даже, с ее голубой и розовой архитектоникой. Может, так оно и лучше для неё, мелькнула предательская мысль, не знать ни его, ни своей печальной родины?..
Старуха, скучая, медленно переворачивала картинки, нажимая на педаль, и посматривала на Мэю — не узнаёт ли та кого? Потом снова вращала скрипучую раму и бесконечный набор судеб, тасовался словно карты в колоде. Время от времени она гляделась в зеркало, которое являлось обратной стороной живых картин и кокетливо подбивала единственный оставшийся локон у виска, знаменующий и укладку, и шиньон, и бабетку, и смерть кавалерам, возможно, в буквальном смысле. Чипсы, пиво, знакомая папироска в дырявом рту (все на кумаре!), вентилятор из тазовых костей какого-то несчастного, возможно, от Харона, и зудящий граммофон — чем не утро джентльменки?..
Все это, отражаясь в зеркале, служило ей непреходящей духовной пищей…
— Мадемуазе-ель! — пропел Фома, появляясь у немолодой кокетки за спиной. — Я потрясен вашей прической. У какого мастера вы выдирали волосы?
Старуха вздрогнула, но не от неожиданности, неожиданностей здесь не бывает, а от галантного обращения, граничащего с оскорблением. И вообще здесь никого не должно быть! Кто?.. Кто посмел?!
Госпожа удача будущей жизни в ярости повернулась на голос. Перед ней стоял рыжий наглец и ослепительно улыбался — вылитый валет её молодых лет.
От неожиданности старуха закашлялась, роняя пепел.
— Мамаша!.. — Фома дружелюбно похлопал её по спине. — Бросай курить, вставай на лыжи!..
Он взял у нее папироску и бросил в пепельницу.
— Ты кто? — прокаркала старуха, давясь кашлем.
— Продюсер в пальто! Будем ставить новую картину!
— Кто?.. Какую?.. — Старуха ничего не понимала, монотонная работа, склероз и папироски не способствовали быстрому схватыванию ситуации.
— Вот эту!.. — Фома показал на себя, и на миг действительно стал для нее картой — бубновым валетом из колоды записного шулера.
Ну точно! Видела она его, знает! Не постарел, подлец, все такой же красавчик!
— Вот еще! — фыркнула девица. — Тыщу лет кино кручу, ничего подобного не было! Набор всегда выдается сразу!
— А тут одну карту забыли добавить, синьорина. В некотором роде решается судьба.
— Чья? — подозрительно сощурилась старуха.
— Твоя, сообразительная моя!
— Ух ты! — фыркнула старуха. — А бумага имеется?
— А как же!.. — Фома схватил ее за кадык, поршнем ходившим по куриной ноге шеи (прав Есенин!) пожилой девушки.
Бумаги у него, конечно, никакой не было, да и не могло быть, а вот то, что это у него последний шанс, он понимал очень ясно, по-другому ему Мэи не видать. За стол с его «троечной» комбинацией возвращаться было бесполезно, там он проиграл. А здесь…
— Просто вырву! — пообещал он весело. — А голову в костер…
Показал он на мощное пламя, в котором стояла Мэя и мерзла от жуткой застывшей картинки какого-то монстра.
— Потеряешь вместе со своей любимой бабеткой и непыльную работенку, жёлта девица! Придется самой выбирать из этих картинок, но такого халтурного бессмертия там уже не будет, будешь жить нормальной трудовой жизнью. Знаешь, что это такое?..
Мадемуазель знала. Работая на побегушках, она иногда сама удостаивалась чести плести на станке Парок нити чужой жизни, чаще не сладкой, но… таковы люди!.. Старуха закрыла глаза, видимо, представляя все это, и кадык её несколько раз судорожно дернулся в руке Фомы, когда она снова их открыла, в её глазах не было уже ничего, кроме никому не нужной пустынной девственности.
— Как будет угодно… господину, — покорно сказала она. — Вы бы сразу так и…
— Сразу с вами почему-то не получается, — оборвал её Фома. — Показывай, красавица!
Старуха показала. Мэя мгновенно исчезла.
— Что это значит?!
Фома был озадачен, он ожидал, что Мэя останется с ним, но озадачена была и старуха.
— Н-не знаю, — пролепетала она. — Такое первый раз.
— Не хитри, старуха! Где она?
— Ну почему же старуха? — расстроилась та. — Я девушка!
— Девушка, девушка! — успокоил её Фома. — Просто мало времени и водки!.. Где?..
Старуха, словно в трансе, бормотала что-то невразумительное о каких-то сиренах и последнем танце.
— Что ты там мелешь, девушка, как смерть?! Куда идти спрашиваю?.. Аллея, да?
Но старуха вдруг и сама пропала, а он снова оказался за ломберным столом и лихорадочно прикидывал, насколько уместен будет Ирокез в этом уютном помещении и вообще, будет ли?..
— Алле, граф, вскрываемся? — уже орал ему на ухо Кербер.
Взоры всех присутствующих были обращены к нему, значит, все карты розданы.
— Это уж точно! — ухмыльнулся Фома, представляя сколько сейчас будет «вскрытий».
Ирокез был на месте, он почувствовал его бедром. Бросив карты на стол, он чуть отъехал на стуле для свободы маневра и наблюдал за лордом и его верным псом. У Лорда был фул, два туза и три короля — по чину! — у Кербера — флеш, как он и предполагал, но не стрит — после девятки шел пиковый валет, и они должны были торжествовать победу, но вместо этого они смотрели на карты Фомы с вытянутыми лицами.
— Каре! — заворожено проговорила Прозерпина. — Граф выиграл!
Вместо несчастной двойки на столе ухмылялся рыжий валет. Джокер!.. Вздох зрителей словно расширил и осветил зал. Губы лорда змеились каким-то страшным проклятием, когда он поднимал глаза на Кербера.
— А причем здесь я?! — испуганно взвизгнул тот. — Была дво… ой!..
Лорд стукнул по сукну тяжелой рукой и вокруг стола забегала огромная трехголовая собака с длинным змеевидным хвостом, деловито и дружелюбно обнюхивая ноги присутствующих.
— Как?! — орал Танатос на пса.
Покерок не сложился, вернее, сложился, но не так, как бы ему хотелось.
Персефона хохотала, что даже с одним глазом смотрелось здорово:
— Справедливость восторжествовала! Я иду домой!
Но «игра» не закончилась…
Мэя брела в тихом и беспечальном хороводе каких-то летающих существ, вся облитая светом, по длинной аллее, напоминающей анфиладу из-за смыкающихся крон. На ней был белый саван, в руках цветы. Слышалось сладкое пение. Сирены.
— Мэя! — позвал он.
Она коротко обернулась и снова, не заметив его, продолжала путь туда, откуда доносились чарующие звуки.
— Мэя! — снова позвал он, приближаясь к ней. — Я здесь, посмотри на меня.
— Ты?.. Ты же сказал, что будешь ждать меня там… — Она показала в конец аллеи.
— Я? — удивился он. — Нет, ты ошиблась, я жду тебя там!
Он показал в противоположную сторону. Мэя недоуменно остановилась.
— Но это же был ты?.. Такой нежный, милый, как эти голоса, и ты звал меня туда…