Она снова показала туда, куда шла. Птицы запели еще слаще и Мэя прибавила шаг.
Фома почувствовал, что и его неодолимо влечет туда, в конец аллеи, где волнующе и странно клубились цвета и звуки.
— Это был не я, Мэя. Я, к сожалению, не такой милый и нежный, но зато это я. Не ходи туда!
— Странно… — Мэя нерешительно задержала шаг. — Как это не ты? Как же вас оказалось двое?..
— Посмотри, какое место замечательное! — вдруг сказала она с вдохновением, напрочь забыв, о чем они только что говорили. — Пойдем вместе!
Она плавно повела рукой, забормотала какой-то стихотворный бред о цветах и травах, о деревьях и птицах, об эльфах и господине всего этого. А сирены надрывались уже так сладко, словно вселенское блаженство было их гнездом и им ничего не оставалось, как воспевать родной дом. И Мэя опять заспешила, волнуясь встрече с ним, с тем, что в конце аллеи.
— Нам нельзя здесь оставаться! — сказал Фома, чувствуя, как нарастает в нем напряжение, пение сирен делало свое дело. — Пойдем отсюда!..
Он взял ее за руку. Рука была холодна, но еще не мрамором, а остывшей на морозе ладошкой ребенка.
— Какой ты горячий! — воскликнула она, испуганно отдергивая руку. — Ты не был такой горячий, когда мы с тобой танцевали! Ты был… прохладный!
Танцевала? Уже?..Мэя довольно улыбнулась… Да, это было замечательно! Она танцевала не с ним! Как?.. Мэя остановилась и посмотрела на него, как раскапризничавшийся ребенок.
— Да?.. И с кем же?
— Ты танцевала… — Фома искал в ее глазах хоть отблеск прежней Мэи и находил только следы объятий: чужых, холодных. — Ты танцевала со Смертью, Мэя.
— Со смертью? — улыбнулась она без тени страха. — Нет, этого не может быть! Разве смерть умеет танцевать? Смерть — это смерть, — довольно заключила Мэя.
Но Фома-то знал, что это лучший танцор во вселенной и горе живому, с кем он танцует свое танго.
— Пойдем со мной! — попытался он ее остановить.
Но Мэя шла к заветной цели — концу аллеи, месту встречи с “ним”, своему концу, к последнему нежному и удушающему объятию лорда. Она словно не слышала, что он ей говорил.
— Куда? — спросила она отчужденно. — Здесь так хорошо, правда?..
Она вдруг засмеялась и это испугало его. Она все забыла, станцевав чертову мазурку с лордом. Он решительно взял ее за руку и развернул, но Мэя вдруг вцепилась в него и, казалось, в окружающий воздух и землю с нечеловеческой силой.
— Я не пойду туда! — закричала она. — Там… там смерть! Я знаю!
— Не бойся, ты со мной! Это не смерть, это выход, а если боишься, закрой глаза, я тебя выведу!
На какое-то время ему удалось её успокоить, но идти в другую сторону она не могла, тогда он подхватил ее на руки. Вначале Мэя была невесома и только холодила грудь, сквозь тонкий саван. Но идти «против» пения сирен было неимоверно трудно.
«Главное, дойти до начала аллеи, иначе мы останемся здесь оба…» — стучало у него в голове
— Мэя! — раздался требовательный голос. — Куда же ты?
Мэя повернула голову назад, за его плечо и уже не могла оторвать зачарованных глаз оттого, что видела. Сказать она ничего не могла, только вырывалась из его объятий.
— Это твой танцор? — попытался отвлечь ее Фома. — Теперь ты видишь, что это не я?
— Кто ты! — загремело вновь.
— Это я и ты меня знаешь, — пробормотал Фома.
Оборачиваться было нельзя, пока он смотрит только вперед ни лорд, ни его пес ничего не могут с ним сделать. Условие Плутона: не оборачивайся и уйдешь, — сформулированное для Орфея, никто до сих пор не отменял и, значит, оно действует! Главное, удержать Мэю.
— Наглец! Ты воруешь в моем доме! Ты шельмуешь в картах!
— Это не твой дом… — Фоме хотелось сказать, что шулер не он, что лорд мог бы выиграть на своих тузах, если бы не сделал даму двойкой, но он промолчал, экономя силы и упрямо тащась по аллее. Какие-то крылатые твари мельтешили у него перед глазами, сирены стонали так, что хотелось все бросить и бежать на эти голоса: утешать или утешиться.
— Мэя! — раздался тот же голос, ставший нестерпимо притягательным; лорд, поняв, что он не обернется, взялся за Мэю. — Неужели ты меня оставишь? Неужели бросишь своего любимого мужа здесь, одного? Я не верю, что ты не любишь своего Томаса!
— Не верь, не смотри на него! — кряхтел Фома. — Томас это я!
Мэя становилась все тяжелее, по мере приближения заветной черты, хотя до нее было еще далеко, но это была уже тяжесть живого. Несмотря на его запрет, Мэя все время смотрела назад.
Фома вздохнул: если бы его звали таким сладким голосом, он бы выпрыгнул из штанов! Этим пользовалась Лилгва.
— Это лорд Смерти, Мэя, если ты пойдешь к нему, мы умрем!
— Но там тоже ты!.. — Глаза ее были широки, как океан.
— Там может быть кто угодно, Мэя, но только не я…
Слова давались с трудом. Он шел, словно в гору и против ветра, да еще Мэя своим любопытством и стремлением назад мешала идти.
— Не смотри туда, — умолял он ее.
— Мэя! Я твой муж, граф Иеломойский. Ты моя единственная женщина! — пел голос за спиной. — Разве ты можешь быть женой этого чудовища? Посмотри на него!
Мэя послушно посмотрела на Фому и отпрянула с испуганным криком. Фома не мог видеть себя, но в глазах ее читались такой ужас и отвращение, что он все понял.
— Это я, Мэя, — сказал он, но из его пасти вырвался утробный рык.
Мэя забилась в его руках, стараясь вырваться.
— Кого ты видишь, Мэя? Скажи! Скажи мне, кого ты видишь? — прохрипел он, стараясь не рычать.
Мэя забилась еще сильнее, отнимая последние силы.
— Видишь, Мэя, кто это? Это его настоящее лицо! — звучал голос. — Оставь его, иди ко мне! Он тебя погубит!
— Кого… видишь? — прохрипел Фома, сжимая ее в объятьях так, что она вскрикнула от боли. — Ну?!
— Не знаю! — прокричала она, стараясь не смотреть на него. — Оборотня, чудовище!.. Вурдалака!
Последнее определение было верным. Фома сбросил с себя наваждение. Старые игрушки, сир, старые!
— Это твой танцор… шутит, — тяжело проговорил он. “Когда же эта аллея кончится?” — В следующий раз сразу говори, кого… видишь, — попросил он.
— Не слушай его, Мэя, любовь моя! Он тебя обманывает, у него другая женщина! Спроси его! Ты — жертва!
— У тебя другая женщина?.. — Мэя отодвинулась и внимательно посмотрела на него.
Пот заливал Фоме глаза. Крылатые твари бились в лицо с настойчивостью гнуса, слепя и сбивая с пути.
— А у меня ты одна! — пел последний любовник всех живущих.
— Да? — переспросила Мэя.
— Вытри! — попросил Фома, закрывая глаза. — Врет он, паскудник, нет у меня, Мэя, никого, поверь!
Мэя достала платок.
— Ты забыл и про меня? — прозвучало вдруг сзади. Фома остановился, словно наткнулся на стену. Потом медленно, как будто выворачивая огромную глыбу, сдвинулся с места — стоять нельзя!
— Кто эта женщина? — спросила Мэя и восхитилась. — Какая она!.. Настоящая леди!
Фоме неудержимо захотелось обернуться. Он не знал, кто это, но словно мощные стальные рычаги разворачивали его обратно. И голос действительно сводил с ума. Когда же Мэя стала описывать её, он не выдержал и закричал, собрав все силы для этого:
— Мэя, это Смерть! Ты этого не поняла еще? Все, что за моей спиной это Смерть!.. Пожалуйста, — уже прошептал он. — Не отвлекай меня… и не смотри назад…
Ему все-таки пришлось остановиться, чтобы выпалить это одним духом, а секунду спустя он понял, что не может сделать следующего шага. Ноги словно приросли к земле, какие-то ползучие растения обвились вокруг его сапог.
Мэя же была сама непосредственность.
— Но она зовет тебя! — удивилась она. — Ты знаешь ее?
Он снова услышал этот голос:
— Ты не узнал меня?.. Я твоя Мария и твоя вечная любовь!
Какие слова! Никогда они здесь не научатся говорить без дурацкого пафоса блядских женских романов, который их и выдает!.. Пафос полуграмотных всезнаек. Фома закричал, чтобы сделать хоть шаг, ему показалось, что он рвет свои внутренности.
Полыхнула молния в воспаленном сознании, а может и на самом деле, но он вырвался.
— Тебе тяжело? Отпусти меня, я сама пойду, — сказала Мэя капризно. — Кто она?
— Я его единственная женщина, Мэя, отдай мне его!
— Это Смерть, Мэя… скоро она прикинется твой подругой, матерью… Воблой твоей ненасытной… и ты будешь верить всему этому?
Воздуха не хватало. Второй шаг дался легче. Третий, четвертый… конец, вернее, начало аллеи, все-таки, приближалось.
— Ты ее любишь?
— Нет… я не могу любить смерть.
— А ту, которую она изображает?..
А кого она действительно изображает?.. Повернувшись, он, конечно, сразу вспомнит, но девочка останется здесь. Навсегда. Так же как и он. Он стал считать шаги.
Но Мэя была безжалостна. Видя, что он не отвечает, она стала сползать с его рук.
— Ты ее любишь — Маарию? Настоящую Марию?
— Я люблю тебя… только тебя… ты и есть моя Мария.
— Я Мэя, — капризно сказала Мэя, но идти стало легче, допрос с сопротивлением прекратился, осталось одно любопытство. — А кто она?..
И вдруг словно все забыла, глядя ему за спину.
— Почему мы уходим отсюда? Давай здесь останемся!
Снова здорово!
— Оставайся, Мэя, можешь оставить и его! Но ты ему не нужна, он с тобой не пойдет! Он уведет тебя отсюда и бросит! И ты останешься одна. А со мной ты будешь единственной и неразлучной! Со мной ты будешь королевой!
Мэя сразу поверила этому многословию.
— Ты меня бросишь! Я буду королевой!.. — Она поползла через его плечо к сладко нарисованной картине. — Оставишь одну!
Но у него уже не было сил говорить. Крепко прижав ее к себе, он брел, тащил, тянул ее, как бурлак, к просвету в начале аллеи. Звуки сирен, летающая и царапающая мерзость, зыбучий песок под ногами, томно зовущий голос сзади, все время сзади — в затылок, в темечко, — Фома почти ничего не соображал и не чувствовал. Оттуда его и Мэю просили и умоляли все их родные и близкие, включая какую-то Марию и псевдографа.