— Какие? — дразнил ее Фома. — Не понимаю!..
Мэя порозовела…
— Ах, про любовь! — догадался он. — Про любовь, пожалуйста! У меня таких историй — детская библиотека. Вообще, все истории про любовь, ты не заметила?..
Мэя счастливо кивала. Ребенок. Невозможно было поверить, что эта девочка согласилась умереть, но не отказаться от него. «Как?» — удивлялся он.
— Прекрасно, я тебе расскажу историю про такую же любительницу историй, правда, она сама рассказывала их, на ночь, чтобы остаться в живых. Поэтому, обещай мне, что тоже выздоровеешь, хорошо?
Мэя сразу же пошла на поправку.
В Белом городе царило оживление. В связи с победой над Гимайей все ожидали каких-то улучшений в жизни: мира, спокойствия, сытости. Вялотекущая война с Салатеном уже не воспринималась, как что-то катастрофическое. Скоро мир! дышало все вокруг. На торговых площадях, у всех ворот в город и резиденцию, и просто на перекрестках толпился оживленный люд. Возобновилась торговля, часто слышался смех, забытое психофизиологическое отправление, появились даже детские игрушки, наряду с такими же забытыми товарами, как хорошие ткани, украшения, благовония. Откуда?.. Трофеи?.. На базарах звучали настраиваемые нехитрые музыкальные инструменты, но все это, конечно, тонуло в кучах хлама и ветхого скарба, выставленного на продажу, чтобы купить хлеб.
Появился даже бродячий театр с куклами и Фома, проезжая вместе с кортежем мимо него, вспомнил мастера Фэя. Может быть, он уже выздоровел и вернулся в город?.. Хотя нет, для этого у него было слишком мало времени. Зато он встретил на одной из базарных площадей мэтра и Однуху.
Мальчишка радостно бросился к Фоме, чего не скажешь о старике, который, помня их последнюю встречу, держался с неподражаемым достоинством и строгостью. Благодаря Однухе, в толпе узнали и графа, и народ, наслышанный о его чудодейности, обступил их кортеж, стараясь дотянуться хотя бы до его сапога.
— Чуда! — требовали торговцы и крестьяне, и от усердия и восторга богохульствовали, к ужасу сопровождавших монахов. — Чуда, спаситель!..
Откуда-то взялись, и в огромном количестве, нищие, увечные и блажные калеки, слепцы и трясуны, разбитые вдребезги паралитики и даже двухголовая корова на трех ногах, с выменем похожим на установку «град». В Фому полетели вещи тех, кто не мог подойти к нему из-за столпотворения и таким образом пытался причаститься графом дистанционно.
Если бы не отряд угрюмых гвардейцев, предусмотрительно высланный Блейком навстречу, Фому бы разорвали на части и развесили по углам своих изб и хором городской и приезжий люд столицы. Чуден народ в своих проявлениях, его любовь так же страшна, как и ярость, все сметает на своем пути. Как бы они, действительно, новую хронологию не завели, от Фомы, вспомнил граф предупреждение Доктора.
В замке была невероятная суета.
— В чем дело? — спросил Фома у Блейка. — Опять война?
— Банкет! — довольно хмыкнул тот. — Утром вернулся победоносный король.
— Банке-ет! — мечтательно протянул Фома. — Какая все-таки замечательная у вас страна, Блейк! Жил бы и жил здесь, по любому поводу дают поесть под музыку!..
— Мэя! — повернулся он к сияющей графине, которая могла уже ходить с посторонней помощью. — В нашем замке банкеты будут по случаю каждого дня, а то и чаще: я человек светский, более того, праздничный!
Он уже знал, по намекам Торка, встретившего его, что замок готовится к приему нового графа.
— Ты обещал мне историю о Джульетте.
— И ты уснешь?.. — Фома посмотрел на Мэю.
Она кивнула, как хорошая девочка.
— Ну хорошо! — сказал он, и начал:
— Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас событья, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья…
Он обнаружил, что эйвонский соловей действовал на Мэю, как снотворное. Жадное внимание до конца и прощальная улыбка, которая так и оставалась до утра. Гений!..
К Гее Фома шел со смешанным чувством, гадая, какое настроение у загадочной княжны. С какой фантазией она сегодня встала — гордая дочь Кароссы или плохая девчонка? И как там ушибленный маркиз, на страже? Если он там, разговор может получиться нервным.
Маркиза не было, но разговор все равно не получился. Получился сумбур вместо музыки, потому что фантазия Геи была «гордая княжна» — самая неудобная её ипостась для Фомы, может не такая изнурительная, как роль дрянной девчонки, зато абсолютно необъяснимая. В этой своей личине, княжна, естественно, ничего знать не знала, слышать не слышала и смотрела на него, как на пришельца, причем, с очень нездоровой планеты.
Когда Фома вывалил на неё все, что у него накипело: бассейн, маскарад, нападения, сломанная кровать и похищение Мэи, — пристально глядя ей в глаза, он и сам понял, какой это мусор и как он после этого выглядит в этих самых глазах.
Гея начала гневно хмуриться. Похоже, граф свихнулся на почве подвигов! Ему мало одной бессонной ночи! Нет, она еще раз повторяет, что не была с ним ни в бассейне, ни, боже упаси, в постели! Как сильно надо ослабнуть головой, чтобы придумать это!.. Что?.. Какая Мэя, граф, что за фантазии? Причем здесь Мэя? Я вам не проводник, что вы себе позволяете? Подите проспитесь, ваше сиятельство!..
В общем, было уже не трудно представить ее реакцию на сообщение о магистре Тэне…
Отец?.. Кто отец?.. Мона-ах? Ха-ха!.. Да вы пьяны, граф, думайте, что говорите!.. Сестра? Мэя моя сестра?! Никогда!.. Похожи? Да как вы смеете, меня оскорблять!
После этого Фома понял, что княжна невменяема. Княжна поняла это еще раньше, но про него, и уже непрерывно показывала на дверь негодующим перстом.
Но он же не слепой! Если она не помнит, как принимала бассейн вместе с ним, а потом сломала кровать и чуть не кастрировала беднягу Иелохима, то оставлять ее на свободе опасно, она может и убить на таком же голубом глазу! Плевое дело!.. Но как притворяется, змея!.. Завещание!.. Гнев обострил проницательность Фомы. Этот отсутствующий экземпляр, на который намекают бумаги, у неё! И она прирежет Мэю, а потом объявит всех сумасшедшими и хамами.
Так и вышло. Княжна от намеков на сонаследие возмутилась гораздо сильнее, чем от его прямых ссылок на совместную постель и купание. Она объявила, что терпение ее иссякло.
— Вон! — подошла она к двери. — Что за бред? Я буду жаловаться королю! Какое завещание?..
И тут её осенило:
— Ах, вот в чем дело — Мэя!.. Мало того, что вам, как голодранцу беспорточному, кинули Иеломойю, так вы еще хотите и мои земли прибрать?.. Нет, вы не сумасшедший, я ошиблась, вы негодяй!.. Вы!..
— Вон отсюда, граф! — повторила она. — Мне жаль, что я так ошибалась! Вы мне казались приличным человеком. Вон немедленно!..
Княжна распахнула дверь, решительно не желая больше с ним разговаривать. Она пылала гневом не на шутку. От дурацкого положения, в которое он попал взбесился и Фома: до каких пор?! Но никаких аргументов под рукой у него не было. Когда еще придут монахи с Доктором, чтобы уличить эту лживую стерву! А пока он был готов убить её сам.
— Вон! — повторила княжна, находясь в том же состоянии. — Или я позову маркиза и он вышвырнет вас отсюда, как!..
Она едва сдержалась. Фома любовался ею, отдавал должное её лицедейству, она снова, как и в прошлый раз, ни на секунду не вышла из роли.
— Он в соседних комнатах! — добавила Гея, видя, что граф медлит.
Вот откуда он выползает, всегда так внезапно. Фома облегченно рассмеялся. Маркиз — это очень кстати — размяться, скинуть напряжение.
— Я не знаю, княжна, зачем и почему вы мне морочите голову. Ведь ничего страшного еще не произошло, никто, слава создателю, не погиб и даже не ранен, но!.. Благодаря вашему запирательству, княжна, все это может произойти. И наследство ваше никто не собирается делить. Мне оно не нужно, а Мэя… она, я уверен, предпочтет спокойную жизнь тяжбе с вами. Поэтому одумайтесь. Что вы скажете, когда придет Мерил с монахами и принесет бумаги? Вы попадете под суд и потеряете все, в то время как сейчас у вас есть возможность объяснить мне все по-человечески и ничего не потерять, ни в имуществе, ни в репутации…
Теперь рассмеялась уже княжна. Фома больше не походил на сумасшедшего, хотя вещи говорил совершенно безумные.
— Вот скажите мне, граф, — сказала она, прикрывая дверь и снова усаживаясь в кресло, ему, впрочем, сесть не предлагая. — Если я с вами спала, как вы утверждаете, зачем мне сейчас ломать эту дурацкую комедию, вместо того, чтобы снова переспать? Обстановка, насколько я понимаю, такая же, как вам уже привиделось: ночь, тишина, никого… Почему же я снова не набрасываюсь на вас? Может быть, вы этого хотите, граф? Не стесняйтесь, я пойму. Это будет честнее, чем делать свои идиотские фантазии достоянием двора…
Её послушать, он озабоченный пошляк и дурак, к тому же, восхищался Фома, но княжна не дала ему перебить себя.
— И почему бы мне, действительно, не признаться в том, что я помогала монахам розового ордена? Ведь они сейчас в фаворе, наверху, и я разделю победу и почести вместе с ними, а, граф?.. За содействие, так сказать… И в бассейне была тоже я, я вас подвинула на подвиг, вы убили Скарта, прогнали Хруппа, спасли страну от поражения и разорения… Я же герой, наряду с вами, соучастник! Более того, инициатор, если вы ещё способны понимать, что это такое! Почему бы мне ни признаться в этом? Что я теряю, если признаюсь? Ничего! Только приобретаю. Так в чем же смысл моего запирательства, как вы говорите? Может быть, вы сами мне его объясните, потому что я ничего не понимаю!
Что княжна не утратила, вместе с обаянием, так это ум, и его доводы были убийственны. Но он же собственными глазами видел и слышал. Что с ним? Неужели галлюцинации? Кто-то из них должен немедленно записаться на прием к Фарону!..
И тут Фома вспомнил. Господи, как же он мог забыть?
— Родинка, княжна! — воскликнул он. — У вас… там… — Он деликатно показал, где. — Родинка!
Княжна блеснула глазами.
— Это ничего не значит, в конце концов, вы могли ее видеть в бане, — сказала она.