В зал внесли тушу говяды на вертеле.
— Ой, мама! — испугалась Мэя. — Нет, это безумие! Граф, поберегите себя! Только не при мне!
— Это провокация! — обрадовался Фома, принимая игру и тон управляющего, былинный, гомеровский. — Спасибо, Ольги! Мы славно потрудимся, чтобы ночь не казалась короткой, а пробуждение легким. Я думаю, не пригласить ли нам гвардейцев во главе со Штурмом, ягненок мне кажется упитанным.
Ему все нравилось, даже дурацкая стилизация их речей под рыцарские романы, хотелось отдыхать, не думая, и говорить благолепные глупости и пышные фразы. И Мэя, и Ольгерд, и даже телеповатая прислуга — все включились в эту игру так же легко и естественно.
— Ужин на десять человек? — Ольгерд выглядел разочарованным. — Ваше сиятельство, вы хотите лечь спать голодным?..
Он снова хлопнул в ладони. Внесли еще одну такую же тушу. Первой засмеялась Мэя.
— Это тебе, Ольги? — спросил Фома пораженно. — Или послать за подмогой в ближайшую деревню?.. У меня нет таких запасов глауберовой соли!
Новый Пантагрюэль только гулко хохотал:
— Какая соль, ваше сиятельство, я уже все сдобрил!
Вот когда Фома почувствовал себя настоящим сеньором — за трапезой. За ним и Мэей ухаживали, как за королевскими особами, вдобавок он узнал (Ольгерд успевал все: распоряжаться, рассказывать и есть, — не теряя при этом исполинской плавности движений и речи), сколько душ и деревень, не считая трех трактиров и винокуренного заводика, находится под его началом. Он был способен теперь выставить дружину примерно в пятьдесят человек; в каждой деревне был староста, над каждыми пятью — старшина, а над всеми ими один военачальник и бог — Ольгерд.
Внутренняя охрана замка, обслуга и сам комендант, все тот же Ольгерд, составляли ядро его вотчины, куда поступали все доходы от земель и промыслов, помимо обязательных десятин монастырям и верховному сюзерену — королю, казне. Все это позволяло существовать и содержать замок даже в нынешних условиях, и существовать, судя по Ольгерду, совсем неплохо.
— Аншанте, Ольги! — восклицал Фома по ходу рассказа.
Управляющий с гордостью повторил, несмотря на присутствие лейтенанта Штурма, что замок фактически неприступен, никто, во всяком случае, не помнил о его захвате, хотя осады и штурмы случались. Позволив себе такую двусмысленность, Ольгерд обратился к Фоме:
— Так что лейтенант… — Он кивнул на Штурма. — Если только он окажется внутри замка, может оказывать сколь угодно долгое сопротивление противнику до прихода помощи.
Лейтенант крякнул. Фома улыбнулся. Похоже, началась возня за власть, подумал он. Надо будет успокоить толстяка, никто не собирается занимать его место, но и он должен знать свое.
— Поэтому, ваше сиятельство, — продолжал управляющий, уплетая пятую или седьмую подачу мяса, — за графиню можете не беспокоиться. Даже Джофраил ничего не мог поделать со мной!
— Его хватит удар когда-нибудь! — шепнула Мэя, с ужасом взирая на гастрономического героя и его гекатомбу.
Туша исчезала на глазах. Толстяк, когда хотел какой-нибудь кусок, все с той же слоновьей грацией метал огромный охотничий нож в это место, насколько нож входил в тушу (а он всегда входил по рукоятку), столько мяса и вырезалось, а диаметр шматка определял радиус лезвия.
— Когда-нибудь это случится с каждым из нас, — согласился Фома, изображая, из последних сил, сотрапезника великана.
На десерт и сладкие закуски большинство гостей смотрели с тоской диафрагменной, и только Мэя и Ольгерд смогли оценить их по достоинству, после героической трапезы, причем, если графиня почти ни к чему не притронулась до этого, то управляющий съел, казалось, всё за всех.
Размах у мажордома был поистине раблезианский.
— Как это можно было все съесть? — поражалась Мэя, после ужина. — Быка на ужин?! И потом заесть все это сладким! Уму непостижимо!
— Он живет, как герой, — сказал Фома. — И кроме того у него очень тяжелая и нервная работа, носить четыреста килограммов в радиусе двадцати километров.
— А у вас?.. Вы почти не отставали от него!
— А моя работа просто опасная, я ваш муж и господин!
Мэя стояла возле узкого окна. Ничего, кроме нескольких звезд, из него не было видно. Ближние деревеньки давно спали без огонька и без звука, только слышно было, как перекликаются сверчки в башне. Тишина и темень.
— Я все время думаю, граф, — повернулась она к нему. — Вы здесь всего ничего, а уже… Скарт, Гимайя, Джофраил. Кто вы на самом деле?..
Она смотрела на него, чуть исподлобья, как смотрят умные дети.
— Мне иногда кажется, что вы исчезнете так же внезапно, как и появились на том балу. Вы словно призрак… карающий или милующий, не знаю. И эти ваши истории о… они говорят о каком-то совершенно другом мире, наверное, о том, в котором вы жили или живете. И там, я чувствую, нет места для меня… мне словно снятся сны о вашей жизни и… о моей.
— Ну, Мэя, какой же я призрак? Призраки столько не едят…
Она бледно улыбнулась, как луна на исходе, почти ничего не освещая.
— И потом почему бы тебе ни перейти на «ты»?
— Потому что я не знаю, кто вы! Может, вы — маг, может — демон, а может, вас несколько, как шепчутся по углам… и от этого у меня кружится голова. Я не знаю, кто из вас мой. Все?.. Ведь невозможно одному человеку сделать столько! Вы даже побывали у Волглы и собираетесь разобраться с моими теперешними снами, в которых смерть. Вы и с ней будете разбираться? Вы пойдете к ней просить за меня?
— Ну нет, к ней не пойду, рано еще, — улыбнулся Фома. — Просто…
Он с трудом подыскивал слова.
— Ты ушла слишком далеко и пришлось…
— Слишком далеко куда? По той аллее?
— Да… поэтому она тебе и снится. Но это скоро пройдет, обязательно пройдет. Ведь когда ты со мной она тебе не снится? Нет?.. Ну вот… А скоро и без меня…
Он осторожно провел рукой по ее щеке. Она, вздохнув, покачала головой. Он, как всегда, ничего не отвечал на вопросы, кто он и откуда, и она не настаивала, как всегда.
— Почему здесь две спальни? — вдруг спросила она.
— Твоя и моя. Ноблес оближ… граф может вернуться из победоносного похода ночью и чтобы не беспокоить свою дражайшую половину…
— И ты будешь спать в своей? — безмерно удивилась она, сразу потеряв «вы».
— Я еще не такой маг, Мэя, чтобы спать без тебя.
— А я без тебя… Не хочешь говорить, кто ты, не надо, но спать ты будешь только в моей спальне! Сейчас и… когда вернешься… пусть даже и не из победоносного похода, — добавила она после паузы.
“Что же мы стоим? Эта ночь не обещает быть длинной.”
Мэя все больше становилась женщиной и осторожно пылала в каждом его прикосновении, словно не давая себе вспыхнуть, словно сдерживаясь и, одновременно, обещая это, этот взрыв, пожар, в будущем. Это было совсем не так, как с Геей, в жуткой лаве которой он корчился, сжигаемый. А как, он не мог бы сказать. По-другому.
Они попрощались этой ночью. Она знала, что он не вернется. Он не знал этого наверное. Он ничего не знал. Как придется. Вот-вот на него объявят гон и сюда придут в первую очередь. Да уже!.. Хрупп и его команда тоже сделают все возможное, чтобы разменять его на любой вид свободной энергии — энергии пыли, огня, энергии ничто. А дыры?..
В голове сразу предупреждающе кольнуло. Сколько дыр его ждет, догоняет и в каждой из них есть шанс остаться навсегда. И почти в каждой из них решается судьба и его, и Ассоциации — lepetitmort& grandfunkrailroad…* Смешно. Разве можно сравнивать?.. Ассоциация и маленькая девочка. Судьбы миров и немая просьба вернуться, в её глазах. Ну, как тут не чувствовать себя подлецом при любом ответе: я вернусь… я не вернусь… я не знаю?..
А она знала, что он не вернется, и не позволила себе ни слезинки, словно молилась.
— Ты ни о чем, пожалуйста, не думай, я все равно буду ждать тебя.
Это наивное «пожалуйста», что с ним делать, как после него жить? Горячие сухие руки, полоска света на плече от свечи в поставце за ширмой. Он, наверное, слишком ворочался и она его успокаивала. Она — его!.. «Господи Говорящий, вернусь ли я сюда?..»
Великий Немой молчал. Тоже не знал или не хотел мучить?
— Я вернусь, Мэя, я обязательно вернусь!
Она совсем не спала. Глаза — большие.
— Если ты не сможешь, я пойму… там, наверное, тоже будет нелегко.
Две звезды с дурной символичностью смотрели в окно и он видел, как повинуясь неумолимому движению сфер (гораздо больших, чем эта, на которой они находились!) два далекие огонька растаскивает в разные стороны. Огромные силы и не подозревали какую беду пророчат, несут в себе, полны ею, а маленькие звезды, возможно, даже не догадывались о существовании друг друга.
Наутро Фома получил сигнал от Доктора и выехал из замка. Как он ни старался, Мэя проснулась и сразу все поняла. Вот для чего отдельные спальни! Чтобы сбегать, как трус от этих глаз и возвращаться, как предатель!
— Все? — спросила она, и, не получив ответа, не выдержала:
— Это надолго?
— Думаю, что дня на три.
— Значит, может быть и дольше, — проговорила она, словно самой себе.
— Может, — пробормотал он, хотя странный вывод её ни на чем не основывался, кроме обычного предчувствия.
А что он мог сказать?.. Это же наказание смотреть в ее глаза и самому не знать правды! В одном случае (в каком, Фома? Не ври!) это действительно займет день, два, три. В другом, он может вообще никогда не вернуться, просто забыть, что такое Каросса — Орфей, поборовший свою судьбу. В третьем, может не стать самой Кароссы и это был самый острый нож. Фома трезво оценивал ситуацию (спасибо Доку, всем спасибо!) и знал, это не исключено. А есть еще просто смерть, всегда приветливая к живым.
Наверное, Мэя прочла это в его глазах.
— Только не надо очень долго, — попросила она.
— Я постараюсь.
— Ты постарайся, но я тебя все равно буду ждать, если… — Голос ее сорвался, выдав:
— Если ты вернешься…
Фома понял, о чем это девочка: захочет ли он вернуться…